Фридрих Горенштейн - Искра
- Ич... ич... ич... вините... Ашхи!
- Оказывается, вы, товарищ, простужены... Вам дома переболеть надо. У нас здесь посетителям с насморком, а тем более гриппом, вход запрещен.
Всполошилась старуха, выпроваживает. Руки не подала, лишь головой кивнула. Впрочем, в ее возрасте надо беречься. В могилу коммунистический завтрак не подадут. И тут же опомнился: "Уж как у Часовникова мысли".
Вышел на дождь, смотрит, а автомашина у подъезда, и в автомашине Часовников сидит. Значит, Юткин пригласил. Сам Юткин из автомашины выходит, улыбка в любую погоду. Тут же Сыркин и шофер Костя. Но Часовникова зачем взяли?
- Орест, вы знакомы? Паша Часовников, художник наш.
На большом лице Юткина детский ротик, аккуратненький, мокренький, и носик детский, аккуратненький, точеный.
- Ладно, поехали, времени мало,- скороговоркой Сыркин. Понял ситуацию опытный администратор.
Только выехали из центра и углубились в окраины, как остановил гаишник. Костя выругался, выбежал, но тут же вернулся.
- Рубль отдал,- сказал он, когда свернули в соседнюю улицу,- гаишники тут за каждым углом, на них не напасешься... Всюду деньги давай. Когда работал на такси, чтоб получить такси-пикап, дал взятку диспетчеру. То холодильник, то телевизор подвезешь - приработок. А однажды - мечта - гроб попался пустой. Гражданин попросил в Смоленск отвезти. Девятьсот рублей счетчик выбил. Назад ехал - три ГАИ останавливало. По пятерке дал. Теперь же у них еще электронные пистолеты появились, которые скорость определяют. Определил превышение - гони монету. Старшине-каптерщику, который эти электронные пистолеты выдает, все милиционеры-гаишники по двадцать пять рублей платят...
Говорит Костя, но уж осторожней едет, пока доехали, спина у Лейкина заныла, не разогнешься.
Дом ветеранов революции окружен был глухим забором. По предъявлении удостоверений машине разрешили въехать в ворота, но, чтоб войти в дом, требовались пропуска. Юткин пошел хлопотать, а Часовников предложил:
- Пойдемте туалет поищем, кто нуждается. Здесь у них в парке должен быть туалет.
Парк большой, ухоженный, с кормушками для птиц и белок. По-зимнему перекликались вороны.
- Когда-то такое заведение называлось богадельня,- сказал Часовников,- а теперь Дом ветеранов.
Часовников был трезв и делал вид, что из вчерашнего ничего не помнит. Помнил, конечно. Когда нашли туалет, расположенный на берегу небольшого озера, он сказал:
- Что-то туалет у них на шалаш Ленина в Разливе похож.
Нервная корниловская злоба бродила в нем, как сусло в самогоне. Но, честно говоря, туалет действительно был сделан в форме шалаша, остроконечный и обложен сучьями. Появился Юткин с пропусками.
- Пропускают только двоих,- сказал он,- я пойду и Орест.
- Ну и хорошо,- обрадовался Сыркин,- мы на воздухе погуляем, а вы поработайте. Хотя не знаю, что здесь можно сделать. На эту тему уже столько сделали. Вот надо бы что-нибудь историческое.
- Достоевского, например,- сказал Часовников.
- Ну, Достоевского или Толстого взять,- ответил Сыркин,- тут большого ума не надо. Там уже все готово, потому что эти книги писались по пять лет каждая. А вы возьмите что-нибудь оригинальное. Например, про Сакко и Ванцетти, двух американских революционеров, которые забастовку устроили на карандашной фабрике. Вот вам и совместная постановка, вот вам и поездка в Америку, вот вам и советский какой-нибудь Джеймс мистер Бонд.- И засмеялся Сыркин, обнажив зубы в никотине.
Здесь за городом воздух хоть тоже был сырой, но свежий, и голова у Лейкина прояснилась, а насморк утих. Больше не чхалось. Улеглось и раздражение, тем более что предстояла встреча с человеком, который не просто видел Ленина, но общался с ним.
В Доме ветеранов революции нечто было от больницы Совмина, но и нечто от изолятора. Зеркала, мягкая мебель, хоть всего поменьше и победней. И обслуживающий персонал - те же откормленные "дочки" с сельскими лицами, но, пожалуй, менее любезные. В коридоре пахло сладкими лекарствами. Навстречу Лейкину и Юткину две широкоплечие "дочки" в белых халатах катили инвалидную коляску с парализованным ветераном. У ветерана нос был заострен, как у покойника, лицо мертво-лимонное, рот перекошен. Лейкину показалось, что санитарки обращались с ветераном непочтительно, говорили с ним пренебрежительно, а между собой в его адрес насмешливо. Неужели это Алексеев из учебников по истории партии? К счастью, это был не Алексеев.
- Алексеева комната в центре коридора,- ответила одна из санитарок на любезный вопрос Юткина,- я сейчас к нему постучу.
Лейкин и Юткин поспешили следом за широко шагавшей "дочкой", которая, постучав, вошла и заговорила с кем-то, очевидно, с Алексеевым. И вдруг послышался старческий сердитый голос:
- Что такое? Никого не принимаю, я ведь предупредил, что никого не принимаю.
Неловкая ситуация. Юткин, стараясь скрыть растерянность, которая на его наглом лице особенно обнаруживалась, как светлое пятно на темном фоне, заговорил, заговорил, зачастил.
- Извините, Николай Алексеевич,- обратился он к закрытой двери,- режиссер Юткин Юрий Иосифович. Заслуженный деятель искусств. А это киносценарист Лейкин. Работаем над фильмом о Владимире Ильиче. Любые сведения из ваших рук, человека, лично знавшего Владимира Ильича, для нас драгоценны. Привет вам от Берты Александровны Орловой-Адлер.
Имя Орловой-Адлер подействовало, но соавторам все равно не было разрешено войти.
- Пусть подождут в коридоре,- проскрипело, как плохо записанный на пленку звук.
Вышла санитарка, и в приоткрытую дверь мелькнул белоголовый, белоусый, белолицый, в белой рубашке и белых кальсонах. Призрак бродил по комнате, призрак коммуниста. А Юткин и Лейкин, как выгнанные за дурное поведение школьники, толкались перед дверьми в коридоре.
- Нет,- обиженно пробормотал Лейкин,- все эти живые свидетели великих событий только во вред работе.
- Я с тобой не согласен,- сказал Юткин,- в кино нельзя ждать милостей. Взять их наша задача.
Творческий спор соавторов был прерван Алексеевым, который вышел в черном похоронном костюме с орденом Ленина на груди. Из истории партии и прочих книг Лейкин знал, что когда-то Алексеев, молодой студент-эмигрант, проживавший в Лондоне, встретил молодого Ленина, впервые выехавшего в Европу. Два молодых человека, два русских чужака шли в английской вокзальной толпе. И вот они оба, спустя столько лет, опять появились здесь. Какой замечательный сюжет в духе чеховского "Черного монаха". Черный монах несколько тысячелетий назад шел по пустыне, но его отражение, его мираж, из-за нарушений законов оптики продолжает неприкаянно блуждать по земле и в космосе и все не может погаснуть, не может исчезнуть. Так природа мстит за нарушение ее законов. Лейкин теперь понимал, что заболевает всерьез и надолго, а временное улучшение было обманом, к которому прибегает болезнь, чтобы сильнее скрутить, как после ленинского нэпа, потому что политика тоже поддается физиологическому анализу. Пока маленькие Ульяновы находились под надзором их мамы, Марии Александровны, они вполне соответствовали честным законам святочного рассказа. Но потом мальчик вырос... А был ли мальчик?
- Товарищи, вы не вовремя приехали,- проскрипела плохая запись голоса Николая Алексеевича. А больному, испытывающему головокружение Лейкину даже почудилось, что кое-какие слова произнес не серебряный анфас Николая Алексеевича, а позолоченный профиль Владимира Ильича. - У меня такси заказано,- проскрипела запись.
"Ни одного "р",- подумал Лейкин,- трудно понять, кто творит".
Но тут на помощь крючку устремилось грузило.
- Николай Алексеевич, у нас машина во дворе. К чему нам такси?
- Я, товарищи, всегда в предоктябрьские дни посещаю Красную площадь.
"Не картавит",- почему-то разочаровался Лейкин-крючок.
А Юткин-грузило:
- С удовольствием. Наша машина в вашем распоряжении. И не только Красная площадь, вся предпраздничная Москва встретит вас. Для нашего ленинского фильма такая поездка с человеком, лично знавшим Владимира Ильича,- огромная творческая удача.
- Что ж, товарищи, принимаю ваше предложение.
Лейкину показалось, что орден тоже улыбнулся.
Дождь и ветер утихли, показалось ноябрьское скудное солнце, и те ветераны революции, которые могли самостоятельно ходить, вышли на прогулку. Некоторых санитарки везли на инвалидных колясках. Юткин бережно вывел об руку Николая Алексеевича и повел его к машине. Сыркин наблюдал за этим неодобрительно, ему машина нужна была для личных нужд.
- За что боролись, на то и напоролись,- сказал Часовников Косте,революция пожирает своих детей.
Однако все это шепотом, а в машине и вовсе молчали. Заговорил Николай Алексеевич, да так, что Лейкин едва успевал в блокноте пометки делать.
- Встретил я Владимира Ильича на лондонском вокзале, поскольку он в английском был не силен. А на следующий цень на омнибусе поехали в Примроз-хилл, на могилу Маркса. И вот когда произошла в России революция, потом окончилась гражданская война, в двадцать втором году я подал в ЦК проект о перенесении могилы Маркса в Москву на Красную площадь и о создании у Кремля мавзолея Маркса. Владимиру Ильичу идея понравилась, и ЦК ее поддержал. Послали меня в Лондон, вести по этому поводу переговоры. Я обратился от имени советского правительства к английскому правительству. Мне ответили, что для них Карл Маркс лицо частное и перевоз его тела с лондонского кладбища зависит от родственников покойного. Но внук Карла Маркса Жан Лонге отказался дать такое разрешение.
![Фридрих Горенштейн - Шампанское с желчью [Авторский сборник]](/uploads/posts/books/126255/126255.jpg)
