Сергей Клычков - Серый барин
Хорошо бывало катить на тройке Петра Еремеича!..
Только и оставалось - сидеть себе барином да на крутую дугу над коренным глаза свои повесить: на дуге два голубка друг с дружкой целуются и, в знак обручения в духе, в клювах дуговое кольчико держат, а в кольчике серебряным звоном заходится большой колоколец, в кольчико шелковый пояс продет, по поясу, как по сарафанной каемке, рассыпаны разных голосов бубенчики, на коренном и на пристяжках в лад им брякают ошейники,- сиди себе посиживай, слушай их в оба уха, да, на хорошей накатной дороге вздремнув, думай потом, глаза на ухабе раскрывши: чтой-то, де, седнишний день малые колокола на колокольне без умолку звонят, чтой-то стоит старый чертухинский поп возле церковной ограды, под ноги строго на землю глядит, словно считает следы пришедших молиться, думает свою невеселую поповскую думу и в церковь войти не спешит!..
...Замерло у Петра Кирилыча сердце от шибкой езды...
"Вот шут попугал", - думает он сам про себя...
Скоро Петр Еремеич свернул с большака, в стороне вороненой сталью блеснула Дубна, распахнувши у всполья пушистые полы кустов, и за Пуговкой, бачуринской усадьбой, упер в черное небо черные пики высокий чертухинский лес...
У самого леса, как из преисподней, шел из черноты огонек, и в лесной черноте плыл над ним большой бачуринский дом - с высокой трубой, четко поднятой в темь, на самой вершине среднего мезонина уткнулся в облако шпиль, издали дом был похож на большой пароход, тихо плывущий вдоль зеленой опушки...
- Корабль кентимийский! - вспомнил Петр Кирилыч свою первую встречу с барином...
Петр Еремеич свистнул, заправивши в скулы два пальца, кони замолотили еще пуще копытами по хорошо убитой дороге, пристяжки еще круче откинули в стороны шеи, большой колоколец вот-вот, казалось, сорвется с дуги,- Петр Еремеич, чуть поднявшись на козлах, пригикнул на лошадей, потом весь откинулся взад, тпрукнул, напруживши вожжи, и тройка на всем скаку остановилась у большого подъезда...
Дом стоял какой-то мрачный и тихий, пугая всякого этой своей тишиной. Никто не вышел на крыльцо встретить своего барина, хотя это было мало удивительно, потому что все знали хорошо бачуринские порядки и его одинокую, после потери жены, угрюмую жизнь; только от окна к окну кто-то бегал, видно, со свечкой, то там, то тут в окнах пугливо показывался огонек и тут же потухал под чьим-то торопливым дыханием; на лошадиные крупы ложился золотистый лучик, и видно было в его отраженье, как их лосные спины дымились...
Махал Махалыч, кряхтя, вылез из кибитки на землю и уперся клюшкой в крыльцо...
- Буки, аз, ба-ба знаешь?..- спрашивает он своего Петра Кирилыча.
- Как же, барин, не знать... знаем! - тихо отвечает ему Петр Кирилыч, удивляясь, для чего это барину его ученость понадобилась.
- Расписаться можешь?..
- Могём!..
- Ну, тогда вылезай: доглядаем у меня будешь...
Не хотелось, правду говоря, Петру Кирилычу вылезать из кибитки, да ничего не поделаешь: с барином у него давнишние счеты, да к тому же и подозрение барин такое имеет, хотя Петр Кирилыч и в уме не держал выходить на дорогу щупать карманы: издалека он еще разузнал бубенцы Петра Еремеича и на радостной встрече хотел его попугать...
- Эна как, Петр Кирилыч, тебе подвалило: из попов да в лоцманы! удивленно протянул Петр Еремеич...
- Я те, Петр Кирилыч,- опять говорит барин,- по монастырской стройке пущу...
- ...А не то что... к земскому!..
- Не... раздумал... ты же вот говоришь: иной метит в рай, а угодит в острог!..
- Кого как полюбит бог!..
- Совершенно, лезь весь без остатку!
Не понимает Петр Кирилыч, что это барин для него такое придумал... Махал Махалыч сунул Петру Еремеичу в руку тяжелый целковый на чай, Петр Еремеич поблагодарил, круто повернул свою тройку и на повороте крикнул с облучка:
- Прощенья просим!..
...приподнял войлочную шляпу, махнул по лошадиным хребтам сыромятным кнутом, гикнул, свистнул, и скоро опять затопотали копыта, и под дугой печально заплакал в осенней темноте большой колокольчик...
МАХАЛ МАХАЛЫЧ
Разная осталась память после барина нашего Махал Махалыча Бачурина...
Кто говорит, что барин был большой чернокнижник, каких теперь совсем не осталось, а кто просто - мазурик!.. Будто знал барин запретное слово, с этим самым словом во рту мог все по-своему повернуть и любого во всяком деле кругом обойти и обакулить, так что тот еще и в голове почесать не успеет, как уже сидит в дураках... Теперь трудно этому верить, про разные такие слова, в самом народе жульность тогда еще начиналась; если и заводился мазурик из мужиков, так его за десять верст было видно, не то что теперь, мазурье пошло тонкое, его не сразу раскусишь!..
Конечно: барин - дело другое!.. Хоть и серый барин, из нашего же брата, а все же: жульность не барское дело!..
Была такая у барина книга... выменял он ее у мельника Спиридона Емельяныча... Сам Спиридон всего толку по темноте своей и малограмоте в этой книге раскумекать не мог, а будто по этой книге все так выходило: если в ней читать все по толковитости да по порядку, да если сильно того самому захотеть, так можно по этой книге стать любому человеку святым... если же к святости большой охоты не будет, так в книге все прописано наоборот, только надо читать ее не по белой, а по черной странице, тогда вместо святости такой читарь получает богатство...
Выходит все так: святость вся в человеке созиждется на его кошельке; ему нечистый через эту самую книгу будет лопатой за пазуху золото класть, а он должен его копить в большом окоренке и на Пасху, когда зазвонят в церкви на веселый заутренний звон, хоронить это чертово золото где-нибудь в самом темном углу на болоте, чтоб самому на него не соблазниться и других на грех не навесть!..
Вот она святость должна быть в человеке какая!..
Правду говоря, кому-кому, а нам тут понимать много нечего: в богатстве мы по своей глупой природе большого разумения никогда не имели, да и иметь, видно, не будем: сноровки нет у мужика на большое богатство!..
Известно дело: хрен да лапти!..
В то же темное далекое время всякий был рад любой небылице, чтобы как-нибудь себе объяснить большую загадку: откуда это и по какому такому особому счастью и с какого дохода Махал Махалыч, будучи по натуре своей такой же простой и серый мужик, как и все, в короткое время так растузел у всех на глазах, что и от мирского стада отбился, и в разговоре о нем стали звать его серым барином, а при встрече еще издали снимать картузы, как и впрямь какому дворянину...
Отчего серый барин так разбобел, и до сей поры понять невозможно... В то время ни рукомесл в нашей округе никаких не было, ни торговли большой, торговали только одни погрушники да дегтяри: погрушники меняли груши и Пастуховы орехи на разное бабье дерьмо, а дегтяри по деревням и селам за лен и пеньку разливали деготь в лагушки,- торговал еще по праздникам в нашем Чертухине чагодуйский бакалейщик Зачес, так его шатер вместе с дегтярным возком любой мужик мог за пояс заткнуть; одним словом, не с чего, казалось, в нашем месте руки нагреть: земля, как ее ни валяй, больше сам-пятой домой не приходит, лес - тоже, в него разве богу молиться ходить, доставки хорошей ни зимой, ни летом, а Бачурин как пришел из солдат, так и начал по часам подыматься: лес скупил, землю скупил, на Пуговке дом выгрохал, никого нет по округе, и на Рысачихиной дочке женился!
Разбобел барин, и доступу к нему никакого не стало: ни по делу, ни по безделью...
Придет мужик за какой нуждой, барин и на крыльцо не выйдет, а если случайно наткнется, так рта не даст раскрыть, так руками и замашет и ножками затопочет - потому и прозвали: Махал!
Всеми делами у него по усадьбе ворочала экономка Фетинья Петровна. Вот уж баба была!.. Страховище!.. Упала ей, вишь, на лицо с полки стеклянная банка с вареньем, склянка разбилась, полноса ей вниз отсадило и полподбородка... нос потом сросся и висел таким крюком у самого рта, и подбородок спускался к шее большим калачом... В свое же время девкой была хоть куда...
Про эту самую Фетинью у нас говорили, что она, несмотря на свое безобразие и совершенно преклонные годы, с барином будто жила, непокрытая венцом и законом, родила она каждый год хвостатых уродов, которых тайно от добрых людей спускала на камне в Дубну.
...Заехали однажды к нам на Дубну с Волги рыбаки с острогой, так рассказывали после, что против Пуговки видели они сами, как эти фетишки пугали хвостами сонную рыбу!.. А кто говорил по-другому: будто Фетиньины дети жили при ней и были у барина заместо казачков.
Эта-то самая Фетинья Петровна вышла на крыльцо в тот самый миг, когда Петр Еремеич на повороте стегнул лошадей и кибитка его сразу пропала за углом барского дома...
Захолонуло у Петра Кирилыча сердце, когда он увидел Фетиньин передник, выпятился он далеко вперед,- на живот, который он прикрывал, совсем нельзя было подумать: показалось Петру Кирилычу, что под этим передником спрятался кто-то, а вот сейчас выскочит из-под него и испугает Петра Кирилыча насмерть...
