Дина Бродская - 105-й разъезд
Обзор книги Дина Бродская - 105-й разъезд
Дина Леонтьевна Бродская, Антонина Георгиевна Голубева
105-й разъезд
Ранним утром Надюшка вышла на порог будки и, дожевывая кусок хлеба, оглянулась по сторонам. Солнце стояло уже высоко. Деревянные стены будки, недавно выкрашенные в серый цвет, блестели словно мокрые, и особенно резко выделялась на них большая белая цифра 105. Эту цифру девочка привыкла видеть с самых малых лет, и ей казалось, что она составляет такую же неотъемлемую часть ее жизни, как сама будка стрелочника, как это железнодорожное полотно со стальными рельсами, убегающими вдаль.
Надюшка подошла к огородным грядкам. Как хорошо у них нынче все растет! Темно-зеленые кустики картошки густо покрыты белым цветом; раскачиваются на солнце тугие, точно резиновые стрелы лука; огурцы расползлись во все концы, цепляясь нежно-зелеными усиками за тонкие стебли укропа.
Надюшка прогнала квочку с цыплятами, клевавшими салат, и, выдернув из грядки молодую морковку, присела на скамейку. Перед самым отъездом на фронт отец сколотил специально для нее эту низенькую сосновую скамейку.
Он поставил ее под яблоней и сказал:
— Вот тут, дочка, будешь сидеть в холодке и книжки читать.
Надюшка обтерла морковь ладонью и только собралась запустить в нее зубы, как из оконца выглянула мать.
— Чего ж ты сидишь? Я думала — ты уж полдороги прошла! Беги скорей! Коленька плачет, да и мне к поезду скоро выходить.
Надюшка засунула морковку в рот и поднялась со скамьи. Через минуту она уже шагала по шпалам. Откинутые назад светлые, легкие, как пух, волосенки развевались за ее плечами. Быстро мелькали маленькие босые пятки, испачканные смолой. В кармане выгоревшего ситцевого платья подпрыгивал стеклянный пузырек.
Не успела Надюшка дойти до маленького мостика, как до ее слуха донесся далекий, словно подземный гул. Идет поезд. Почтовому еще рано, скорый прошел полчаса назад, — значит, опять воинский эшелон.
Гул нарастал. Надюшка сбежала с насыпи вниз, на узкую тропку, где росло много ромашек. Только она нарвала букет, как показался поезд.
Сперва с ревом промчался паровоз. На миг мелькнули его огромные колеса с красными спицами и черное потное лицо кочегара. Потом потянулись вагоны-теплушки, где в раскрытых дверях, свесив ноги вниз, сидели красноармейцы. Одни из них играли на гармошке, другие пели. Прошло несколько вагонов с лошадьми. Промелькнули конские головы, лоснящиеся лошадиные спины, груды новых кожаных седел, сложенных кучами на полу.
Надюшка стояла внизу, под насыпью, и, задрав голову, размахивала букетом. С таким же вот эшелоном уехал недавно ее отец. Он уже две недели воюет с фашистами, а эти едут ему помогать. Эх, добросить бы до них букет!
Бойцы улыбаясь махали светлоголовой девочке. Один из них что-то кинул. К ногам Надюшки упали четыре баранки, нанизанные на веревочку. Она подняла их, не успев даже заметить, кто бросил ей этот гостинец. Мимо, грохоча колесами по мостику, уже мчался последний вагон, на ступеньках которого стоял повар в белом колпаке.
Надюшка надела бечевку с баранками на руку. Они были сухие и щелкали, как каменные. Сгрызть одну? Нет, надо раньше показать маме.
Девочка свернула в лесок. Теперь только пройти холмы, а там на опушке домик дяди Гриши, лесничего. Она войдет в маленькую прохладную комнатку лесничего, где все стены завешаны пучками сушеных цветов и лекарственных трав, и скажет лесничему, как учила ее мать:
— Здрасте, Григорь Иваныч, мама просила — дайте нам немножко камфарного масла: у нас Колюнька животом мается.
Лесничий, высокий усатый старик в полотняной блузе, откроет свою аптечку, устроенную в голубом фанерном ящике, нальет пузырек и строго спросит:
— Ну как, Надежда, у вас на сто пятом? Справляетесь?
— Справляемся, — скажет она.
— То-то же! А меду хочешь?
И лесничий даст ей кусок хлеба, намазанный душистым липовым медом.
Так думала Надюшка, пробираясь лесом по чуть приметной тропинке между холмов, заросших вереском и брусникой. Было жарко. От горячего смолистого запаха хвои немного кружилась голова. Хорошо бы сейчас улечься на мягкий мох и лежать, закинув голову, глядя в далекое небо, туда, куда тянутся эти прямые, как свечи, красные стволы сосен.
Но некогда ей в лесу полеживать: дома больной братишка ждет.
Надюшка поднялась на холм. Вот внизу и домик лесничего. Блестит на солнце железная красная крыша, из трубы вьется дымок. Значит, Григорий Иванович дома.
Продравшись через заросли дикого шиповника, девочка услышала голоса. В маленьком дворике, отгороженном от леса жердями, стоял к ней спиной незнакомый человек в военной форме и в металлической каске. Он наклонился над большой бесформенной кучей светло-желтой материи и распутывал какие-то длинные веревки.
Рядом с ним у крыльца Надюшка увидела старика-лесничего, привязанного к стволу липы. Рубаха на нем была разорвана, один глаз запух, и по щеке струилась кровь.
«Немцы», подумала Надюшка.
У девочки от страха похолодели руки.
Немцев было трое. Тот, который складывал парашют, и еще два, разбиравших на крыльце какой-то странный черный ящик.
— Развяжите! Разбойники проклятые! — стонал лесничий.
«Что же я стою! — спохватилась Надюшка. — Надо скорее бежать за людьми».
И, раздвинув кусты, она бросилась бежать, не обращая внимания на колючки шиповника, царапавшие ее плечи.
Не переводя дыхания, она взлетела на высокий холм и здесь на минуту остановилась. Куда бежать? Домой? Нет, мама одна с немцами не справится, — лучше бежать на станцию: там людей много.
И Надюша помчалась во всю прыть, спотыкаясь о корни деревьев и скользя босыми пятками по сухой сосновой хвое.
Ей все еще виделся старик-лесничий с окровавленным лицом, со страшным запухшим глазом. Неужели он умрет, не дождавшись помощи?
Вот уже железнодорожное полотно. Нестерпимо блестят на солнце рельсы. Горячий песок обжигает босые ноги, деревянные шпалы накалены, как металл.
До станции еще добрых пять-шесть километров. Бежит Надюшка, жмурясь от солнца, которое слепит ей глаза. На левой руке раскачиваются и пощелкивают сухие баранки. Губы пересохли, хочется пить, а полотно тянется без конца, и такое оно длинное, словно упирается прямо в горизонт. Кругом ни души. И вдруг среди тишины жаркого полдня — оглушительный взрыв.
Далеко впереди, где-то возле Спасова ручья, над полотном взметнулось облако черного дыма и во все стороны фонтаном разлетелись камни и песок.
Она остановилась. Дорогу взорвали! Первой мыслью было бежать домой, рассказать матери о всех событиях этого страшного дня. Надюшка повернула назад, сделала уже несколько шагов — и остановилась. В тринадцать двадцать пройдет скорый, а до него могут проследовать и воинские эшелоны. Могут погибнуть тысячи людей. Она снова повернула на станцию.
Вот уже совсем близко место взрыва. Развороченное полотно, изуродованная огромной воронкой насыпь, торчащие из земли обугленные шпалы. Здесь нельзя было пройти. Девочка сбежала на тропку и тут заметила удаляющуюся в ельник фигуру человека. Это был милиционер.
— Дяденька! Дорогу взорвали! — звонко крикнула Надюшка ему вслед. Человек оглянулся. Девочка увидела незнакомое искаженное злобой лицо. Прозвучал выстрел, и Надюша упала, чувствуя сильную боль в ноге.
Она лежала ничком на траве, плача от боли и от испуга. Нет, это не милиционер. Милиционер не мог в нее выстрелить! Это тот, кто взорвал путь!
Она долго не решалась взглянуть на свою правую ногу. От нее, наверно, уже остались одни обломки или вся нога в сплошных ранах.
Всхлипывая, она попробовала пошевелить пальцами и наконец осмелилась посмотреть. Пальцы шевелились, и нога была на своем месте. Только над коленкой темнела маленькая кровоточащая ранка, и подол платья был рассечен пулей.
Сможет ли она теперь добежать до станции? Она встала и, прихрамывая, сделала несколько шагов. Больно, но ходить можно. Надо бы только перевязать рану!
Надюшка стащила с себя платье, сняла рубашонку и, сложив ее втрое, обвязала ногу.
Теперь итти, скорей итти!
Она уже не думала о лесничем. Если она не поспеет во-время на станцию, все поезда пойдут под откос. Надюшка представила себе, как, кренясь на бок, валится паровоз, а затем падают опрокинутые вагоны, кричат люди, стонут раненые лошади…
И она заковыляла так быстро, как только позволяла ее раненая нога. Но через полкилометра пришлось остановиться, чтобы перевернуть намокшую от крови повязку.
Тут Надюшка и обнаружила, что баранок нет. Очевидно, она обронила их там, у Спасова ручья, когда упала. Подумать только, что она не успела съесть еще ни одной баранки! Но возвращаться назад не было ни времени, ни сил.
Вздохнув, она потащилась дальше. Теперь она шла все медленнее и медленнее, но все же подвигалась вперед, плача и оставляя за собой на песке темные пятна крови. Наконец она упала, в глазах мелькали красные круги, в ушах звенело. И вдруг ей послышалось, что где-то далеко-далеко идет поезд.
