Федор Сологуб - Том 1. Тяжёлые сны
Не ужившись с начальством, Федор Тетерников меняет Крестцы на Великие Луки, на Вытегру… Десять лет скитаний и каторжного труда – и все одно и то же! Просвета нет и не предвидится.
Домашняя его жизнь по-прежнему – сплошной ужас и издевательства. В это трудно поверить, но его суровая родительница секла своего сына не только в детстве и в отрочестве, но и когда ему было уже под тридцать, заставляя благодарить за науку! Волосы поневоле встают дыбом, когда читаешь письмо Сологуба от 20 сентября 1891 года к сестре Ольге (сестру Федор очень любил и был с нею всегда откровенен): случилось так, что он не хотел идти к ученику в кромешной тьме и по столь же кромешной грязи босиком, так как накануне довольно сильно расцарапал ногу, и тут «маменька очень рассердилась и пребольно высекла меня розгами, после чего я уже не смел упрямиться и пошел босой. Пришел я к Сабурову в плохом настроении, припомнил все его неисправности и наказал розгами очень крепко, а тетке, у которой он живет, дал две пощечины за потворство и строго приказал сечь почаще». Вот она, цепная реакция зла российского свирепого захолустья! Неудивительно, что молодой учитель начинает делать отчаянные попытки вырваться из этого «болота», чтобы окончательно самому не потерять человеческий образ…
Босой учитель с поцарапанными ногами, бредущий по грязи… Что тут скажешь?! Христос, претерпевший смертные муки за всех нас, хотя бы носил сандалии…
Однако еще Оскар Уайльд сказал: «Я могу стоять по колено в грязи, но глаза мои устремлены на звезды». Провинциальный учитель прямо-таки одержим тягой к самообразованию. При всей ограниченности средств, он выписывает кучу столичных газет и журналов, переводит Верлена… В 1883 году им начат роман «Тяжелые сны», почти одновременно с этим он пишет «рассказ в стихах» «Кремлев» и, само собой, лирические стихи. Кое-что посылает в столичные журналы, те изредка печатают его, но гомеопатическими дозами: за десять лет жизни в «глубинке» удалось опубликовать едва ли десяток стихотворений. Вот если бы переселиться в Петербург! Там – кипит живая мысль, да и издаваться есть где, были бы знакомства. Их, думалось, нетрудно будет завести…
Вскоре подходящий случай для осуществления задуманного представился. Сестра Ольга едет в столицу поступать на курсы. Федор ее сопровождает.
И вот– пасынок судьбы вытащил наконец счастливый билет поэт Н. Минский, признанный лидер «нового искусства», заинтересовался личностью и стихами еще никому не ведомого учителя и пообещал устроить ему заметный дебют в журнале «Северный вестник». Обещание свое сдержал. Воодушевленный удачей, вскоре, в 1892 году, Федор Тетерников окончательно перебрался в Петербург. Отныне он – учитель математики Рождественского городского училища, а позже – инспектор Андреевского училища и член Петербургского уездного училищного совета Обязанности свои выполняет сурово и въедливо, его побаиваются, но не чиновничья карьера составляет главное содержание жизни строгого инспектора. Он уже уже упоминавшегося Н. Минского – Д. Мережковский, З. Гиппиус, К. Бальмонт. Возглавляли журнал Л. Я. Гуревич и А. Л. Волынский. Между прочим, именно Волынский предложил на одном из редакционных заседаний псевдоним для Тетерникова: «Федор Сологуб», и, таким образом, явился как бы его литературным крестным отцом. С этой минуты Федор Тетерников окончательно уходит в закулисную тень, а на авансцену русской литературы выходит Федор Сологуб…
* * *Надо отдать должное прозорливости сотрудников «Северного вестника»: они сразу угадали в пришедшем к ним нелюдимом учителе крупный талант и сделали все, чтобы этотталант явить миру. С 1893 по 1897 год Сологуб, можно сказать, непрерывно печатается почти исключительно в «Северном вестнике»: здесь вышли семнадцать его стихотворений, включая переводы из Вердена, три рассказа из лучших («Червяк», «Тени», «К звездам»), немало статей, рецензий… Особенное впечатление на читающую публику произвел рассказ «Тени» (впоследствии названный «Свет и тени») – можно сказать, именно он принес признание Сологубу. Отнюдь не склонная к расточению похвал 3. Гиппиус прислала после опубликования «Теней» автору прямо-таки восторженное письмо: «Позвольте мне смиренно принести вам благодарность и высказать мое благоволение перед человеком, который сумел написать истинно прекрасную вещь… В религию теней я обратила и мужа».
Вслед за «Тенями» в «Северном вестнике» был напечатан и наконец-то завершенный роман «Тяжелые сны», и даже то, что одновременно с ним вышел роман «самого» Д. Мережковского «Отверженный», нисколько не оттеснило эту крупную и своеобразную вещь на периферию читательского внимания. «Тяжелые сны» – это, можно сказать, и тяжелый опыт Сологуба, мучительная оглядка на крестный путь учителя Федора Тетерникова. Избегая буквалистского сходства, Сологуб тем не менее наделяет главного героя романа, учителя Логина, рассеянным взглядом серых глаз, ироничностью, изяществом всего облика и одновременно вялостью жестов, – можно подумать, он поглядывал на себя в зеркало, когда давал портретную характеристику своего героя. А главное – у Логина сходный с ним склад души, и душа эта «колебалась, как на качелях», между добром и злом. Логин наделен изнурительным талантом «двойного зренья», он видит «две истины сразу» – как, опять-таки, не вспомнить горькие строки Георгия Иванова: «Мне искалечил жизнь талант двойного зренья, но даже черви им пренебрегли»! А разве это – не примечательные черты психологического облика самого Сологуба?
Самого писателя, правда, такие прямые сопоставления «Логин – Сологуб», от которых, конечно, не удержалась критика, очень раздражали. «Я не списывал Логина с себя и не взвалил на него своих пороков», – категорически заявлял он. Возможно, и так, а возможно – он только хотел, чтобы было так. Процесс художественного творчества сложен, ведь и пчелы собирают свой мед не в готовом виде, а, облетев кто знает сколько цветов, перерабатывают собранную дань. Если развернуть эту аналогию и уподобить в данном случае писателя – пчеле, а жизненные факты – цветам, то нельзя неуточнитьитого, что ему пришлось иметь дело в основном с «цветами зла».
Нет сомнений, что Сологуб прекрасно знал воссоздаваемый в романе уездный городок со всеми его обитателями, но со стороны реалистов было бы опрометчиво на этом основании полагать, что их полку прибыло. Реализм Сологуба– да это скорее сюрреализм какой-то! А уж символизм – это точно.
Что-то инфернальное, адское проступает в этом грязном, диком, скучном уездном городишке со всеми его обитателями, где гораздо больше «мертвых душ», чем подлинно живых людей. И что страшнее всего – даже живые несут в себе часть мертвого. Логин напоминает гоголевского Хому Брута: помните, как тот, несчастный, очертил себя в церкви магическим кругом, но в конечном счете нечисть ворвалась-таки в этот круг? А Логин замкнут в этом кругу с нечистью изначально. Зло – не по ту сторону от него, оно вокруг и даже в нем самом. И дело не в том, что Логин – «человек 80-х годов» и в силу этого-де лишен возможности влиять на ход событий. Сологуб не укладывается в подобные фактически-социологические рамки. Годы, в которые живет человек, по Сологубу, – в конце концов, условность, а вот то, что зло изначально коренится в природе человека – непреложный факт. В мире существут некая слепая злая сила, управляющая ходом вещей, различны только формы ее проявления, а сущность все та же – вселенское зло. Не случаен в творчестве Сологуба образ свирепого дракона – солнца; нещадно палит и палит оно, заставляя людей мучиться в перенаселенной пустыне их страстей и пороков…
Присутствие злой надличностной силы ощущалось уже и в рассказе «Тени» – не она ли заставляет мальчика и его мать сойти с ума, предаваясь вроде бы невинной забаве – игре в теневой театр? Это становится тягостной манией, и нет от нее спасенья – ведь везде есть стены, даже в тюрьме, даже в больнице, а значит, всюду, всюду возникает он – зловещий театр теней на этих стенах… Клинический случай? Или, постойте… что-то это напоминает… уж не пещеру ли Платона, где мы и сами – только тени мира, неведомого нам?
Разумеется, Сологуб знал Платона И не только Платона Не зря же его называли «подвальным Шопенгауэром». Философичность – та основа холста, тот грунт, на котором он рисует свои узоры. Именно это придает его вещам некую зловещую притягательность, вернее было бы сказать – они одновременно и притягивают, и отталкивают, доставляя какое-то мучительное наслаждение. Пожалуй, нечто подобное испытываешь, читая Достоевского, мощное воздействие которого Сологуб, конечно, испытал, но сумел противопоставить его ядам… нет, не противоядие, но – свои, иные яды.
В романе Сологуба есть все: и демоническая красавица, и добродетельная героиня-спасительница, бессильная, однако, спасти, и отцы-садисты, и матери, подталкивающие своих дочерей на край пропасти, есть воинствующие мракобесы и просто бесы, и попытка героя воскреснуть к живой жизни через очищающее убийство… Нет лишь одного, да и, пожалуй, не может быть: действительного воскрешения героя. «Жало смерти – грех; а сила греха – закон», – этим мрачным аккордом обрывается сложная полифония романа…
