Максим Горький - Яков Богомолов
Б о г о м о л о в. Думаю - да!
О л ь г а. И всё здесь оживёт, да?
Б о г о м о л о в. Разумеется. В этом цель моих работ.
О л ь г а. Будут парки, сады...
Б о г о м о л о в. Бесплодной почвы - нет, и Сахару можно сделать плодородной, если работать упорно, с любовью. Земля - как человек, требует внимания, любви. И чем бескорыстнее любовь, тем богаче дары её. Ты посмотри: когда человек чувствует, что его любят, - как расцветает его душа в свете любви! Влюблённые и любящие всегда талантливы, ярки. Если ты полюбишь даже бездарного человека, и он сумеет почувствовать твою любовь...
О л ь г а (усмех[аясь]). Не попробовать ли мне полюбить бездарного, а?
Б о г о м о л о в (гладя её плечо). Ты уже однажды сделала это, полюбив меня.
О л ь г а (вздохнув). Ох, ты, к сожалению, не бездарен.
Б о г о м о л о в (смеясь). Как ты сказала это...
О л ь г а (вздохнув). Ты наивен, как дитя, - но ты даровитый человек.
Б о г о м о л о в. И это тебя огорчает...
О л ь г а (серьёзно). Может быть.
Б о г о м о л о в. Не понимаю...
О л ь г а. Очень жаль. Послушай, - ты видишь, что этот Букеев относится к тебе снисходительно?
Б о г о м о л о в. Вижу.
О л ь г а. Тебя это не шокирует?
Б о г о м о л о в. Да ко мне почти все так относятся... и ты и даже этот Ладыгин.
О л ь г а. Он бездарен, не правда ли? (Улыбаясь, смотрит на мужа.)
Б о г о м о л о в (убежд[ённо]). О да! Чрезмерно!
В е р о ч к а (входит). Здравствуйте!
О л ь г а. Здравствуйте, Верочка. Почему бледная такая?
В е р о ч к а. Пришёл машинист с артезианского колодца, просит вас.
Б о г о м о л о в. Иду. Вероятно, бурильщики отказались работать, ужасно кормят их! (Вере.) Вы не знаете, где дядя Ж а н?
В е р о ч к а. Пошёл в оранжерею. (Хочет идти.)
О л ь г а. Почему вы такая усталая, бледная, Верочка?
В е р о ч к а. Не знаю.
О л ь г а. Посидите со мной, мне скучно.
В е р о ч к а. На террасе Никон Васильевич с Ниной Аркадьевной.
О л ь г а (хмурясь). Вам не хочется посидеть со мной?
В е р о ч к а. Нет, почему же? (Присела.)
О л ь г а. У вас такой вид, как будто вы влюбились в Ладыгина.
В е р о ч к а (натянуто усмехаясь). Именно в Ладыгина?
О л ь г а. А в кого же ещё можно влюбиться здесь?
Б у к е е в (идёт с террасы). Ольга Борисовна, как мы проведём сей день, его же сотвори господь? Возрадуемся и возвеселимся снова, да?
О л ь г а. Откуда вы знаете столько церковных слов?
Б у к е е в. А у меня служил в сторожах расстриженный дьякон, пьяница и лентяй, я очень любил беседовать с ним.
Н и н а. Около вас всегда удивительно забавные люди.
(Верочка встаёт, уходит. Ольга задумчиво смотрит вслед ей.)
Б у к е е в. Н-ну, где же они?
Н и н а. А дядя Ж а н?
Б у к е е в. Да, - он, конечно... (Ольге.) Вы знаете, - он был моим репетитором, готовил меня в политехники. Мне тогда было двадцать два года. О чём вы задумались?
О л ь г а. Я слушаю.
Б у к е е в. Но мы гораздо усерднее изучали кафешантаны, чем науки. Потом он поехал со мной за границу, и вот уже двадцать четыре года мы надоедаем друг другу. Он тоже лентяй.
Н и н а. Разве вы - лентяй?
Б у к е е в. Конечно. Я человек ленивый, жирный и лирический.
Н и н а. Вы клевещете на себя.
Б у к е е в. Я люблю печаль. Но и печаль у меня тоже масляная какая-то, жирная.
О л ь г а (оглядываясь). Какие у вас неинтересные картины.
Б у к е е в. Я ничего не понимаю в живописи.
О л ь г а. Зачем же покупаете это?
Б у к е е в. Пристают. Ж а н говорит: "Богатый человек должен поощрять искусство". Я и поощряю.
Н и н а. Расскажите ещё что-нибудь про себя.
Б у к е е в. Да я же про себя и говорю. Больше ни о чём не умею.
(Ж а н на террасе с букетом цветов. Увидев Нину, прячет букет за спиной, исчезает и входит уже без букета.)
Н и н а. Нет, вы что-нибудь интимное...
Ж а н. Для интимных бесед природой предназначены вечера и ночи, утром же свободные люди наслаждаются природой, а трудолюбивые трудом. Почему вы сидите здесь, а не на берегу, не в саду? Шли бы на воздух, там земля пахнет пряником, море шёлковое, жаворонки поют "Коль славен".
Н и н а. А где Ладыгин?
Ж а н. Лежит голый на песке и дремлет. Выкупался, проделал гимнастику...
Б у к е е в. Он просто живёт.
Н и н а. Как и следует.
Ж а н. Совершенно верно.
О л ь г а. А кто вам мешает просто жить?
Б у к е е в. Не знаю. Вероятно - лень.
О л ь г а. Мне кажется, вы немножко кокетничаете.
Б у к е е в. В моём возрасте этим не занимаются.
Н и н а. Уж будто бы!
Ж а н. А где наш высокоучёный?
О л ь г а. К нему там кто-то пришёл жаловаться, что рабочих плохо кормят, они не хотят работать.
Б у к е е в (сконфужен). Не может быть. Жан, как же это, а? Второй раз...
Ж а н. Сию минуту распоряжусь, чтоб им нажарили котлет де-воляй и прочего, соответственно.
Б у к е е в (Ольге). Вы так сказали... вас интересуют рабочие?
О л ь г а. Нисколько.
Н и н а. Но вы говорили так сердито.
О л ь г а. Разве? Извиняюсь. Мне спать хочется. (Встала, идёт к двери в свою комнату, остановилась и проходит в фонарь.)
Н и н а (тихо). Капризная женщина. И не очень воспитана.
(Букеев молчит, исподлобья наблюдая за Ольгой.)
Н и н а. Вы замечаете, что Ладыгин волнует её?
Б у к е е в. Это неправда. (Встал.)
Н и н а. Она пошла смотреть на него...
Б у к е е в. Пойдёмте, погуляем.
Н и н а. О, с удовольствием.
(Уходят через террасу. Ольга в фонаре (здесь фонарь - выступ в здании на весу, башенка с окнами, привешенная к стене - Ред.), курит и тихонько напевает. Входят Жан и Богомолов.)
Ж а н. Дорогой мой, я тоже - идеалист, уверяю вас! Я понимаю всё это: рабочий вопрос, социальная справедливость и прочее... Конечно же, о господи! Мы наделали законов для наших знакомых, а сами обходим законы стороной, - чтобы не задевать их, знаете.
Б о г о м о л о в. Тем более, уж если вы понимаете это.
Ж а н. Да - понимаю же! Но - всё-таки необходимо иногда приказывать людям. Или - так, или - до свидания!
Б о г о м о л о в. Приказывать я не умею, могу только советовать или убеждать.
Ж а н. Всего убедительнее - страхи. Государство держится страхами, это факт! Вы рассуждаете как социалист, как человек преждевременный. Жизнь - поверьте мне - очень запутанная штука, кто в этом виноват - неизвестно. В поисках виноватого хватают богатого, но - ведь это только потому, что он виднее.
Б о г о м о л о в. Забавно вы говорите.
Ж а н. А, боже мой! Я знаю жизнь, и она меня знает!
Б о г о м о л о в. И многое у вас очень метко...
Ж а н. Так вот, дорогой мой, вы не беспокойтесь, - всё устроится, всё будет по-хорошему... Мы, идеалисты, понимаем друг друга с двух слов. Сейчас я распоряжусь насчёт улучшения харчей.
Б о г о м о л о в. К завтрему я составлю смету.
Ж а н. Да вы не торопитесь... [(Уходит.)]
(Богомолов, допивая остывший кофе, хмурится, бормочет что-то.)
О л ь г а. Ты что говоришь?
Б о г о м о л о в (заг[лядывая] в фонарь). Я думал, здесь никого нет.
О л ь г а. Твоя привычка разговаривать с самим собой когда-нибудь поставит тебя в неловкое положение.
Б о г о м о л о в. Ты думаешь? Впрочем - возможно. Ты что не спишь?
О л ь г а. Мечтаю.
Б о г о м о л о в. О чём?
О л ь г а. О тебе.
Б о г о м о л о в. О? Разве?
О л ь г а. Удивительный у меня муж, чёрт возьми, думаю я... с восторгом. Я целую ночь где-то кутила и вообще веду себя весёлой вдовой, а он - спокоен. Он так уверен в моей любви... Спасибо ему.
(Богомолов, опер[шись] на угол стола, задумчиво слушает, покручивая бородку.)
О л ь г а. Он упивался мечтами, она шампанским, и всё шло благополучно, - так начала бы я рассказ, если б умела писать.
Б о г о м о л о в. Попробуй.
О л ь г а (вых[одит] из фонаря, подход[ит] к нему, кладёт руку на плечо). А что бы ты сказал, если б я полюбила другого?
Б о г о м о л о в (серьёзно, вдумчиво). Что бы я сказал? Не знаю. Никогда не думал об этом.
О л ь г а. Подумай.
Б о г о м о л о в. Зачем же? Разве...
О л ь г а. Всё может быть.
Б о г о м о л о в. Ты шутишь, Оля.
О л ь г а. Да.
Б о г о м о л о в. Шутишь, я уверен. Хотя...
О л ь г а. Что - хотя?
Б о г о м о л о в. Не умею сказать.
О л ь г а. Если сказано - хотя, так значит, ты не очень уверен... Не очень! Ну... это хорошо. Спасибо. Поцелуй меня.
Б о г о м о л о в. За что же спасибо?
О л ь г а. Пойми. (Уходит, смеясь.)
Б о г о м о л о в (вслед ей). Желаю тебе хорошенько отдохнуть, а то у тебя, кажется, нервы не в порядке.
О л ь г а. О, конечно, нервы... (Уходит.)
(Дуняша и Верочка.)
В е р о ч к а. Ольга Борисовна легла спать? Вот ей цветы от Никона Васильевича. Подайте, Дуняша.
Б о г о м о л о в (трёт лоб). Мне нужно о чём-то спросить вас... забыл!
В е р о ч к а. Жалею. (Идёт в угол к письменному столу.)
Б о г о м о л о в (за ней). Да! О чём вы плакали утром?
В е р о ч к а. Я? Как вы знаете?
Б о г о м о л о в. Мне Стукачёв сказал.
В е р о ч к а. Не всё ли вам равно?
Б о г о м о л о в. О, боже мой. Вот не ожидал, что вы так ответите.
В е р о ч к а. А чего вы ожидали?
Б о г о м о л о в. Не знаю. Меня это поразило. Такое прекрасное утро, всё так ярко, празднично, вы такая юная, красивая, так ласково встретили меня, и вдруг является лакей и говорит с улыбкой дурака: "А она плачет!" Ужасно нелепо.
