Максим Горький - Легкий человек
Обзор книги Максим Горький - Легкий человек
Горький Максим
Легкий человек
А.М.Горький
Легкий человек
Утром, часов в шесть, ко мне на постель валится некая живая тяжесть, тормошит меня и орет прямо в ухо:
- Вставай!
Это - Сашка, наборщик, забавный мой товарищ, парень лет девятнадцати, рыжий, вихрастый, с зелеными глазами ящерицы и лицом, испачканным свинцовой пылью.
- Айда гулять! - кричит он, стаскивая меня с постели.- Кутнем сегодня, у меня - деньги, шесть двадцать, и - Степаха именинница! Где у тебя мыло?
Он идет в угол, к рукомойнику, ожесточенно моется, фыркает и, не умолкая, говорит:
- Слушай,- звезда - по-немецки - астра?
- Это, кажется, по-гречески.
- По-гречески? У нас, в газете, новая корректорша стихи печатает, подписывается - Астра. Фамилия у ней - Трушеникова, а зовут - Авдотья Васильевна. Хорошая дамочка,- красивая, только - очень толстая... Дай-ка гребенку...
Раздирая гребнем густую рыжую паклю на голове, он морщится, ругается и неожиданно, на полуслове, умолкает, внимательно рассматривая отражение своего лица в мутном стекле окна.
За окном, на кирпичной стене, мокрой от ночного дождя, играет солнце, красит стену. На воронке водосточной трубы сидит галка, чистит перья.
- Рожа у меня плохо выдумана,- говорит Сашка.- Гляди, какая галка нарядная! Дай-ка мне иглу с ниткой, я пуговицу пришью...
Он вертится, точно обожженный, так вертится, что ветер ходит, сдувая клочья бумаги со стола.
Потом, стоя у окна и неумело работая иглой,- спрашивает:
- Был такой король - Лодырь?
- Лотарь. Зачем он тебе?
- Смешно! Я думал - Лодырь, от него и пошли все лодыри! Сначала пойдем в трактир, чаю напьемся, потом - к поздней обедне в монастырь, на монахинек поглядим - люблю монахинек! А - переспектива - это что?
Он набит вопросами, как погремушка горохом. Объясняю ему, что такое перспектива, и он, не дослушав, рассказывает:
- Ночью в типографию ввалился этот - фельетонист,- Красное Домино, конечно - пьяненький, как баба, и - пристал ко мне: какие у тебя переспективы?
Пришив к пиджаку пуговицу выше, чем следовало, он перекусывает нитку белыми зубами, облизывает красные пухлые губы и жалобно бормочет:
- Лизочка верно говорит,- надобно читать книжки, а то - так и умрешь мужиком, ничего не зная. А - когда читать? Вот и некогда!
- Ты поменьше бегай за девицами...
- Али я - мертвый? Не старик же я! Погоди,- женюсь - перестану!
И, потягиваясь, он сладко мечтает:
- Женюсь на Лизочке. Эх, и модница же! У нее, брат, платье есть эдакое - барежевое, что ли,- ух! До того она хороша в нем, что у меня даже ноги трясутся. Так бы всю и съел!
Играя роль солидного человека, я замечаю:
- Смотри, тебя не съели бы!
Он самонадеянно ухмыляется, встряхнув кудрями.
- Намедни у нас в газете студенты спорили: один говорит - любовь дело опасное, а другой - нет, безопасное! Ловкачи! Девицы студентов любят, всё равно как военных.
Выходим на улицу,- булыжники мостовой, омытые дождем, блестят, как черепа лысых чиновников. Небо загромождено клочьями снежно-белых облаков, среди облачных сугробов гуляет солнце. Крепкий осенний ветер гонит людей по улице, точно увядшие листья, толкает нас, свистит в ушах. Сашка ежится, засунув руки глубоко в карманы промасленных штанов, на нем легкий летний пиджачок, синяя рубаха, истоптанные рыжие сапоги.
По небу полуночи ангел летел
- читает он в такт шагам.- Люблю эту штуку! Который написал?
- Лермонтов.
- Я его всё с Некрасовым путаю.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна.
Прищурив зеленые глаза, он повторяет вполголоса, раздумчиво:
Желанием чудным полна...
- Ах ты, господи! Как я это понимаю хорошо! До того даже, что сам бы полетел... "желанием чудным"...
Из ворот угрюмого дома выходит девушка, празднично одетая, в юбке цвета "бордо", в черненькой кофточке со стеклярусом, в золотисто-шелковом платке.
Сашка, сорвав с головы измятый картуз, почтительно кланяется ей:
- С ангелом, барышня!
Милое круглое лицо девушки ласково улыбается, но тотчас же тонкие брови строго нахмурились и сердитый голосок полуиспуганно говорит:
- Я вас вовсе не знаю!
- Так это - ничего! - весело отвечает Сашка.- И всегда так: сначала не знают, потом - познакомятся и влюбятся...
- Если вы хотите озорничать...- говорит барышня, оглядываясь; улица пустынна, только далеко, в конце ее, едет воз капусты.
- Мы - смирные! - уверяет Сашка, идя обок с девушкой и заглядывая в лицо ей.- Вижу я, что вы именинница.
- Пожалуйста, отстаньте!
Четко щелкая каблуками по кирпичу панели, барышня идет быстрее,- Сашка приостановился и бормочет:
- Можно, отстал. Гордая какая! Эх, костюма нет у меня подходящего к характеру! Кабы другой костюм, так небойсь заинтересовалась бы.
- Ты почему узнал, что она именинница?
- А - как же? Выпялилась в самое лучшее свое и в церковь идет. Бедный я очень! Эхма, кабы денег тьма! Купил бы деревеньку да и жил помаленьку... Гля-ди-ко!
Четверо бородатых мужиков вынесли из переулка некрашеный гроб, впереди их, с крышкой на голове, шагает мальчик, а сзади - высокий нищий, с посохом в руке; лицо у него суровое, каменное, идет он и, не отрываясь, смотрит красными глазами на серый нос покойника, высунутый из гроба.
- Плотник помер,- умозаключает Сашка, сняв картуз.- Упокой господи подальше от родных и знакомых!
И, улыбаясь во всю рожу, весело поблескивая неугасимыми глазами, Сашка объясняет:
- Покойника встретить - удачу сулит. Сворачивай!
Мы входим в трактир "Москва", в маленькую комнатку, тесно заставленную стульями и столами; на столах - розовые скатерти, на окнах - голубые выцветшие занавески и много цветов в горшках, над цветами - канарейки в клетках. Пестро, тепло и уютно.
Заказав жареной колбасы, чаю, полбутылки водки и десяток папирос "Персичан",- Сашка барином усаживается за стол у окна и рассуждает:
- Люблю жить вежливо, с уважением. Ты вот все рассуждаешь, то - не так, это - не так, а - почему? Всё - как надо. У тебя характер не человечий, несогласный. Ты, брат, какой-то ер,- слово и без ера понятно, ну - для порядка, для красоты, что ли,- ставят ер в конце.
Пока он пробирает меня, я, глядя на него, думаю:
"Сколько жизни вмещено в этом парне! Человек, вместивший так много, не пройдет жизнь не замечен людьми".
А ему уже надоела проповедь, он взял нож и, шаркая им по тарелке, раздражает птиц. Комната оглашается пронзительными трелями канареек.
- Заорали! - удовлетворенно говорит Сашка, бросая нож, и, запустив пальцы в рыжие свои волосы, думает вслух:
- На Лизочке - не женишься, где там! Может,- так как-нибудь выйдет,влюбится она в меня? Я ее - без ума люблю!
- А Зина как же?
- Ну,- Зинка - простеха, а Лизочка - модница,- объясняет Сашка.
Он - сирота, подкидыш; семи лет он уже работал у скорняка, потом у водопроводчика, два года жил подручным на мельнице у монахов и уже второй год - наборщик. Работать в газете ему очень нравится. Грамоте он научился между делом, незаметно для себя, и грамота сильно тянет его к своим тайнам. Особенно любит он читать стихи и даже сам пишет,- иногда он приносит мне испачканные свинцом клочья бумаги, на ней вытянуты в правильные строчки каракули карандаша. Стихи всегда одного содержания и такой, приблизительно, формы:
Я полюбил тебя с первого разу,
Как только увидал на Черном озере,
И все теперь думаю про твою красу,
Радость моя и мое горе!
Когда я говорю ему, что это еще не стихи,- он удивляется:
- Отчего? Видишь - у, и здесь - у; здесь - е, и тут - е!
- А ты вспомни, как звучат стихи Лермонтова...
- Ну, так он долго учился, а я - только начал! Погоди, я тоже привыкну.
Его самонадеянность уморительная, но - в ней нет ничего неприятного. Просто он уверен, что жизнь влюблена в него, как прачка Степаха, он может делать всё, что хочет, и всюду его ждет успех.
Монастырский колокол неуверенно зовет к поздней обедне. Канарейки замолчали, прислушиваясь к звону, от которого дребезжат стекла в рамах.
Сашка бормочет:
- Идти к обедне али нет?
И решает:
- Идем!
Дорогой он жалобно возмущается:
- Скажи, пожалуйста, что за диво? Всегда в монастыре скучно мне, а ходить я туда все-таки люблю! Монахиньки эти, молоденькие,- жалко их!
В храме он становится у притвора, где стоят нищие и разные мытари; его зеленоватые глаза широко, удивленно раскрыты и смотрят на клирос, где стоит толпа белолицых клирошанок в острых шлычках. Все они - прямые и точно вырублены из черного камня. Поют согласно, и что-то удивительно чистое звучит в серебряных голосах. Блестит золото иконостаса, стекла киотов отражают огоньки свеч, похожие на золотых мух.
Вздыхают мытари и шепчут свои скромные молитвы, поднимая выцветшие глаза в купол храма. Будни, народа немного, пришли только те, кому нечего делать, некуда девать себя.
Впереди Сашки стоит, перебирая четки, большая монахиня в клобуке; Сашка - по плечо ей и привстает на цыпочки, чтоб заглянуть в ее круглое лицо, в невидимые ему глаза,- привстал и нахально заглядывает, полуоткрыв рот, как для поцелуя.
