KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Русская классическая проза » Виктор Конецкий - Начало конца комедии

Виктор Конецкий - Начало конца комедии

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Виктор Конецкий, "Начало конца комедии" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Я не думал, что момент подходящий, но видел, что говорить надо. Юра заждался этого разговора не меньше, нежели я. И я сказал, что говорить буду, но весь разговор буду вести с капитаном судна, а не с мужем вдовы моего юношеского товарища и моим приятелем.

-- Стало быть, ты меня здесь все-таки капитаном еще почитаешь, -заметил Ямкин и глотнул кофе из носика.

-- Ты сам знаешь, что и в тебя и в меня флотскую дисциплину вбили навсегда, -- сказал я. -- И не нам вид делать, что мы ее в себе способны преодолеть на-чисто.

Он кивнул. Тем он мне и дорог, что умеет правду видеть и признавать и даже какое-то мазохистское удовольствие от неприятности правды получать. И я ему сказал, что сила капитана в том, что не все подчиненные про напитана знают и знать должны, что в капитане должна всегда оставаться частица тайны. Как умная жена умеет сохранить в себе частицу тайны для мужа до самой глубокой старости, так и капитан должен свою какую-то тайну хранить ото всех. А он, спутавшись с Викторией, потеряв стыд, обнаглев в своей вызывающей связи, утратил перед лицом экипажа всякую таинственность, и что все это плохо -- для экипажа, для службы, для рейса, который еще длинен и сложен.

Он все проглатывал покорно и спокойно, а потом сказал:

-- Так ведь тебя не так экипаж волнует -- доплывем мы в порядке, и ты это не хуже меня знаешь, -- как ты тем волнуешься, что я, стало быть, не просто так с Викторией, а как-то привык к ней, привязался. Вот что тебя, стало быть, волнует. Если б я с ней тайком десяток раз переспал, так ты и говорить ничего небось не стал, а?

Я опешил. Чтобы мужчина признался в привязанности к такому созданию! Нашему брату сказать вслух "привязался" в конце двадцатого века не о матери или

детях, а о сменной буфетчице так же трудно, как японцу обозвать Фудзияму дрянной горушкой. Правда, Ямкин при всей своей суровости умеет произносить беззащитные слова. Когда мы поздней весной уходили с Балтики, то скользили сквозь сплошной штиль; голубая нежность, казалось, проникала сквозь сталь в каюты, в голубой нежности таяли островки, голубыми были встречные кораблики и даже красный флаг на мачте истекал голубизной. И на подходах к Бельтам, кажется в Кадет-Рейне, ранним голубым вечером перед судном пролетели семь голубых лебедей. Они летели мощно, строем строгого кильватера, сократив дистанцию между собой до одного линейного, все семь лебедей были магнитной стрелкой, нацеленной на норд, -- голубая стрела пронзила голубизну, оставив во мне такую свежую радость, что почудился даже вкус мяты во рту. А Юра сказал, что у лебедей большое горе, что их семь -значит, подруга одного из лебедей погибла, что они летают всегда четным количеством, парами. И когда теперь прилетят на место, то один из лебедей, который остался без подруги, обязательно тоже погибнет. Мне не хотелось этому верить, и я сказал, что на пары они разбиваются после прилета, что никто не погибал и все у них в порядке. Нет, сказал Юра, они летят уже женихами и невестами. И у них один закон -- верность на жизнь и смерть, и такой закон невозможно объяснить только инстинктом, здесь нечто другое, высшее.

Потом лег туман и всю ночь в Бельтах мы шли в нем.

Туман при абсолютном штиле, такой густой, что не видно было полубака и не видно воды под бортом, если глянешь с крыла мостика; туманные гудки терзали уши, от них нельзя было спрятаться даже в герметичности персонального гальюна; у штурманов на переносицах появились красные пятна от радарных намордников, боцман перестоял у якорей, а туман все густел; собственное судно казалось пузырьком воздуха, застывшим в толще сиреневого стекла. У банки Шульц-груни какой-то ошалелый пароходик забрался на нашу сторону фарватера, мы расходились с ним, чертыхаясь и обзывая его "Шульцем"; острили, что всюду -- куда ни сунешься -- найдется какой-нибудь шульц. И вдруг Юра сказал, так сказал, будто между нами и лебедями уже не пролегла целая ночь, будто они только что пронзили голубой мощной стрелой нежную голубизну весенней Балтики: "У лебедей один закон -- верность!" И ясно стало, что для него нет выше слова, чем слово "верность", в этом слове для него вся красота и сила мира.

-- Если бы ты с ней тайком десяток раз переспал, то я действительно, вероятно, не стал бы говорить, -- согласился я.

-- "Действительно", "вероятно"! Ну, а что ты о Виктории вообще можешь сказать? Какой она человек?

-- Если ты к ней привязался, то у мужчин один закон есть -- молчать в тряпочку.

-- Правильно. Тогда, стало быть, я тебе скажу, что она за человек. Дрянь она, дрянь. Мелкая личность. И все это я, будь уверен, вижу и знаю. И все равно -- тянет. Забываюсь с ней. Знаю: блуд! но такой, против которого не могу и не хочу устоять. Никогда не думал, что в народном "седина в голову -- бес в ребро" такая сила. Каждый день с нею сплю -- и все меня хватает! Такого влечения и в молодости в себе не чуял. Знаю -- плохо все кончится, но ты больше с этим вопросом не лезь! Стало .быть, не твоего ума дело, брось в верного друга погибшего играть, брось на меня Степой и Галиной давить. Степан для тебя давно -- тень, вымученная юношеская тень... и Галину ты пятнадцать лет в глаза не видел, а она... Знаешь, что она? Постарела она совсем. Бабушка, стало быть. А мне что делать?

Здесь, к моему облегчению, вахтенный помощник объявил по трансляции, что через пять минут начинается кино "Малахов курган".

-- Пошли, -- сказал Юра. -- А после фильма закачу бал. У стармеха накроют. В честь внука, стало быть, Луну перехитрим -- песнями перепоем.

Частые "стало быть" в речи Юры от адмирала Беркута. Я нынче вспомнил, что Беркут, произнося вступительную лекцию на сборах офицеров запаса, часто повторял это "стало быть", а Юра тогда еще сильно злоупотреблял терминологией подводника. Он буркал "Продуй носовую!" в адрес всех заснувших на лекциях.

Мы посмотрели "Малахов курган". Вообще-то я редко хожу в кино на суднах. Если кино плохое, то его просто нет смысла смотреть. Если хорошее, то в самые неподходящие моменты услышишь такие сальности, глупости и грубости от морячков, что любая красота исчезает с экрана. Красоту инстинктивно хочется принизить, чтобы не чувствовать зависимости от чего-то неуловимого и недоступного.

Но на "Малахов курган" я пошел, потому что этот фильм сыграл в моей жизни серьезную роль. Посмотрев его в шестнадцать лет, я решился идти на военный флот -- юнгой, или воспитанником, или кем угодно, но в военный флот! Я хотел быть с теми матросами, которые докуривают одну на всех махорочную закрутку перед тем, как броситься под танки со связкой РГД на поясах.

Прошло двадцать семь лет, "Малахов курган" и я постарели, но матросы, которые бросаются под танки, остались молодыми.

После фильма мы с Юрой выпили по рюмке виски у него в каюте, ожидая, когда дамы -- Виктория и Марина -- накроют на стол в каюте стармеха. Вспоминали сорок пятый год,

-- Последнее письмо от бати было из-под Берлина от пятого мая. Ясное дело, мы считали, что эти четыре дня его сохранил или бог, или черт, или комбат... А, стало быть, девятого -- в День Победы он погиб, И вот, знаешь, я один дома был -- только пришел с ночной смены, утро, мать уже на работе... Прочитал похоронку -- помню только, что слова очень путались -- никак понять слов не мог -- простые слова-то, а сложить их вместе не могу -- и -- не поверишь! -- заснул! -- прямо сел к столу, как говорится, опустился на стул, -- и вырубился. Такое дурацкое устройство организма -- черт-те что! -закемарил, задрых, стало быть, в полном смысле. А мать вернулась, до работы не доехала: стало быть, повело ее что-то обратно. Пришла и видит: я сплю, а в руках похоронка... Проснулся, как она грохнулась -- от грохота проснулся, вижу: мать на полу и похоронка в руках, а я -- спал! Откачал мать... Ну, и в тот же день пошел в военкомат, там смеются -- что ж ты собрался, когда война кончилась? -- Не ваше собачье дело, мол! Ну, объяснил, стало быть. Забрили. А накануне "Малахов курган" смотрел, плакал потихоньку в темноте-то, как они цигарку докуривали перед героической смертью... И ты небось плакал тогда, если сегодня носом хлюпал в столовой -- я,

брат, за тобой специально следил -- все мы одним -- тем -- миром мазаны... На флот, ясное дело, попросился -- чтобы с севастопольскими матросами под танк бросаться. А в экипаже разобрались, что десятилетка почти закончена -- и в Высшее военно-морское в Баку почему-то запузырили... Ха, быть может, не засни я тогда над похоронкой, и все по-другому сложилось. Но такой стыд и ужас жгли -- ведь даже матери -- своей матери! -- и то не объяснишь! -- заснул, когда о смерти отца своего -- отца! -- узнал, а? И не с усталости заснул -- нервное что-то, да тогда психоанализами не занимались... Отпустили домой на полчаса -- с матерью попрощаться. И больше не видел ее. Не смогла отца пережить -- угасла, как говорят, без болезней, без страданий -- угасла -- и все...

-- ...Глупенький, -- сказала мать, когда он пришел проститься перед Баку, уже в белой робе, широком бушлате и в бескозырке без ленточки. -- Куда ты, зачем теперь-то, мой глупенький!.. Ладно, ладно, не буду. Сестру не забывай, Риту нашу. Да, о чем я? Да, ты запомни, что всему слишком легко веришь и легко простужаешься, хотя отец и дал тебе широкую кость, так вот, ты всегда будь там, где будет хуже всего. Я знаю по Ивану -- выживают дольше всех те, кто сам идет в самое страшное. Это очень трудно: говорить мне, матери-то, что я сейчас говорю тебе, но я знаю, что это так. Честное слово, сын! Если б я не так любила тебя и в тебе твоего отца, я бы не стала советовать тебе такое. Но я знаю, что говорю. Иди сам в самое трудное, и тогда тебе повезет, и господь будет с тобой...

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*