Виктор Конецкий - Начало конца комедии
-- Я ничего не понимаю в социологии, Петр Васильевич.
-- В ней все и все должны погашать -- все и все! -- ото не атомная физика!
В статье Шалапин: фигурирует под фамилией "Ивашов". Описывается конфликтная ситуация, возникшая в НИИ, когда Иванов-Шалапин усыпил бдительность сотрудников заверением, что социологическое обследование проводится для улучшения психического климата, а сам использовал откровенность, анкетируемых для сбора компрометирующих данных. По его наущению директор НИИ в приказном порядке заставлял сотрудников заполнять анкеты, которые превращались во взаимодоносы.
Я прочитал статью и принялся чесать лоб, чтобы скрыть выражение лица от Иванова-Шаляпина.
-- Меня называют Великим Инквизитором, -- со вздохам признался Петр Васильевич. -- Думаете, мне хочется им быть? Но проблема интенсификации научного труда требует этого!
Я посмотрел на нашего пассажира со смесью испуга, восторга, предвкушения неожиданностей, как смотрел бы палеонтолог на живого ящера, вымершего еще в третичном периоде, знакомого только по реконструкции, а теперь доступного в своем истинном естестве для обмера, сравнения, ощупывания. "Ну же тебе и везет, Витька!" -- сказал я себе и бросился в пучину двуличия, то есть расплылся в смущенно-восхищенной улыбке. С такой улыбкой по моим представлениям должен смотреть наивный моряк на ученого, прославленного в газетах. Пускай слава ученого насколько негативна, но она все равно должна восхищать простоватого морского волка, погрязшего в буднях каргопланов, рейсовых заданий и экономии горюче-смазочных материалов.
-- Слюнявая статья, -- сказал я. -- Небось этому автору никогда не приходилось решать вопрос, кого из экипажа сократить, а кого нет.
Шалапин надменно ухмыльнулся и сказал, отбивая ритм указательным пальцем по столу:
-- Жизнь их научит! Эта статья -- так называемый "террор среды". Обычное явление. Ничего: еще не вечер!
07 ноября, п. Гамильтон, на якоре, погрузка с барж генгруза.
Весь день солнце злобно палило сквозь серую тропическую дымку, горизонт был серым, океан -- тоже.
Потом был праздничный ужин. После ужина Кудрявцев поймал акулу. Акула здоровенная, вытащить в живом и здоровом виде невозможно -- образина будет так дергаться, что крюк разогнется. Ко мне является гонец с просьбой уговорить Ямкина стрельнуть в акулу из малопульки. Уговариваю. Юра берет винтовку, и мы отправляемся на корму.
Там человек пять зрителей. Среди них наш философ и Великий Инквизитор.
Башку акулы чуть вытаскивают из воды с помощью кормовой лебедки. Юра перевешивается через релинги головой вниз с малопулькой в руках. Капитанский зад деликатно придерживает Кудрявцев. Ямкин пуляет акуле между глаз -- раз! два! три! -- акуле как с гуся вода. Только после шестого попадания зверюга обвисает -- шок. Вира, лебедка! Акулу подтаскивают к релингам и баграми переваливают на кормовую палубу. Акула оживает и начинает страшный танец смерти на раскаленной стали. По ней лупят ломами, пожарными баграми, набрасывают грузовую сетку, опутывают тросами. Зверь затихает.
-- Петр Васильевич, -- предлагаю я. -- Хотите жуткий сувенир? Видели когда-нибудь акульи челюсти? Повесите их в кабинете, будете пугать слабонервных ученых коллег. Только вырубать челюсти будете сами. Кудрявцев, согласен?
Кудрявцев согласен, Шалапин -- тоже. Боцман уходит за острым плотничьим топором. Я говорю, что вообще-то страх перед акулами сильно преувеличен, ученые считают, что за всю историю было всего несколько научно-бесспорных нападений акул на человека. Правда, говорит Кудрявцев, почему-то в брюхе акул он, Кудрявцев, дважды уже находил сапоги и ботинки, интересно, откуда там человеческая обувь и где ее владельцы?
Боцман Гри-Гри принес топор, сказал Шалапину, что вырубить челюсти акулы дело непростое -- акула штука жесткая.
-- А мы охотники, мы привычные, -- сказал Шалапин, прилаживая ладонь на топорище, обласкивая отполированное дерево.
-- А швы не разойдутся? -- вдруг встревожился я. -- Ведь вы после операции! Может, погодить с физическими нагрузками? -- я вдруг понял, какое горе может принести физиологу его подопытная обезьяна, если она вдруг заболевает или -- совсем уж не дай бог! -- дохнет. И одновременно я почувствовал, какую-то обезьянью заботливость к Шалапину, такую заботливость, которая вызывает желание перебирать шерсть облюбованной особи и вылавливать у нее блох. Правда, Петр Васильевич лыс.
-- А мы полегонечку, полегонечку, не все еще наши песни пропеты, -- уже сам себе, уже погружаясь в дело, в анатомию акулы, пробормотал Шалапин. -Мы еще и на медведя сходим, мы и медведя освежевать за часик сможем, а вы-то когда охотились?
-- Нет, -- сказал я, почесывая Мобила за ушами. -- Я никогда не охотился.
Мне не нравится волокущаяся, тупая походка матерых охотников, их сине-красные, здоровые лица, их ружья в чехлах. Хотя само оружие мне нравится, мне приятно держать в руках оружие, например, пистолет, ощущать его тяжесть и потенциальную мощь. И я люблю стрелять в тире. И сильно расстраиваюсь, когда мажу. Но охотники мне не нравятся,
-- Живая еще, -- сказал Кудрявцев. -- Вы осторожнее, товарищ профессор, -- она вас кровищей забрызгает. Когда вы ее тюкнете, она опять метаться начнет.
Вечереющая тишина возгонялась из океана. Солнце падало на горизонт почти отвесно. В воздухе пробуждалось движение -- едва заметное, расплывчатое, но приятно-прохладное. Две огромные стрекозы, залетевшие с бермудского побережья, трепетали над фиолетовым трупом акулы, стрекозы были ярко-зеленые, с длинными прозрачными хвостами.
Зрителей собралось уже человек семь. Все мы уселись на теплую корабельную сталь в приличном расстоянии от акулы. Мобил положил тяжелую голову мне на колени, но не сводил глаз с Шалапина, с топора.
Шалапин ловко ударил зверюгу в район мозжечка и успел еще раз попасть в первоначальную рану, вероятно, перерубив хребтовый хрящ, но потом дело пошло хуже -- акула металась во всех плоскостях и измерениях; опутывающие ее троса ослабли и соскользнули с окровавленной шкуры. Шалапин отхватил акуле хвост, потом плавники, хладнокровно уклоняясь от обезображенного тела, но четкой и красивой казни, если, конечно казнь таковой может быть, не получилось; казнь превратилась в побоище. Никто из нас другого и не ожидал -- это нормальное дело, когда свяжешься с таким живучим существом, как акула. Только даже привычным людям не очень приятно глядеть. Обычно зрители отвлекают себя от неэстетических переживаний, участвуя языками в убийстве, то есть сыпят советами и прыгают вокруг, непроизвольно имитируя самые правильные, сокрушительные, смертельные удары. Но в данном случае, главным действующим лицом был новый на судне человек, гость, пассажир, и подсказывать ему морячки стеснялись или не хотели. Они хранили скептический нейтралитет, доставляя мне этим большое удовольствие. Мне интересно было наблюдать Великого Инквизитора в положении отчужденного от толпы палача. Акулья кровь и сукровица мешались на его лице с потом, запас физических сил он явно переоценил, но азарта ему не занимать было. И настойчивости. И полнейшего равнодушия к зрителям. Он отрубил наконец напрочь акулью башку и кинул в сторону топор.
-- Ладно вам, -- сказал Кудрявцев. -- Челюсти я
вырублю. Идите в кормовой душ -- там пресная вода есть.
-- Нет, -- сказал Шалапин, присаживаясь возле меня на корточки, чтобы передохнуть, чтобы пережить усталое удовлетворение бывалого свежевальщика. -- Сам вырублю. А то и сувенир не тот сувенир будет -- чужими руками-то, спасибо за предложение, но только я сам докончу дело. Тесак острый есть?
Боцман подал ему тесак.
Солнце скрылось в океане. Сумерки судорожно задергивали западную часть горизонта сиреневыми занавесками, в складках занавесей вспыхнула первая звезда. Вахтенный штурман включил палубное освещение и якорные огни. Мобил поднялся и пошел в надстройку, даже не покосившись в сторону четвертованной акулы. Обрубок еще изредка дергался, но обе длиннохвостые стрекозы опустились на него и сложили крылышки: трепетную красоту труп притягивал -единство противоположностей.
В моей кинокомедии руководитель социологических экспериментов падал в обморок, увидев дохлую морскую свинку. Здорово я дал маху в сторону от жизни!
-- Отлично у вас получается, -- сказал я философу.
Он попросил сигаретку. Я вставил ее ему в рот, ибо руки философа были в крови. А чиркнуть зажигалкой не успел -- опередил боцман. И по этому штриху можно предположить, что Петр Васильевич уже завоевал у Гри-Гри и матросов какой-то начальный авторитет.
-- Вы думали, все философы -- белоручки? -- спросил Шалапин. -- А я из крепостных графов Бобринских род веду. Бабка, правда по непроверенным сведениям, графской внебрачной дочерью была, -- добавил он не без кичливости.
-- В вашей внешности заметна аристократичность,-- сказал я. (Он на королевскую кобру похож.)
