Валерий Тарсис - Палата № 7
Люди слонялись по Проспекту Сумасшедших, вели бесконечные разговоры, играли в шахматы, шашки, домино, читали. А в десять загоняли в палаты.
Но спать почти никому не хотелось. Правда, сестры охотно раздавали снотворные таблетки, но и они уже не спасали от бессонницы. И ночью, когда весь дежурный персонал спокойно и крепко спал на диванах, снова начиналось движение по Проспекту, - на этот раз бесшумное, словно двигались привидения, - все в одном белье неслышно ступали по линолеуму и почти беззвучно шептали пересохшими губами таинственные слова, они шелестели, как сухие листья, так же бесшумно кружившиеся за окном.
В палате № 7 разговоры не прекращались всю ночь. И дежурные ничего не могли поделать, - ее обитатели с каждым днем становились все строптивее.
- Этот Алмазов разложил все отделение, - жаловалась Кизяк главному врачу. - Я не знаю, как мне от него избавиться. Я бы отдала половину своей зарплаты, чтобы его не было.
- Да-а... - задумчиво отвечал главный врач, грузный старик, с вечно уставшим одутловатым лицом и одышкой. - Во всей больнице идут о нем разговоры. Сидит здоровый человек, не лечат, известный писатель... черт знает что... Ну а вы, Лидия Архиповна, считаете его больным?
Кизяк больше всего боялась этого вопроса. Как все карьеристы, проталкивающиеся в жизни локтями, она опасалась неприятностей, осложнений, могущих повредить её карьере. Бесчеловеч-ная, бездушная, она никого не жалела, никому не сочувствовала, никого не любила; и ей меньше всего жаль было Алмазова, но она боялась его, даже почти перестала заходить в палату № 7. Разумеется, она не была абсолютно невежественной и прекрасно знала, что Валентин Алмазов совершенно здоров; даже удивлялась, что длительное пребывание в психиатрической больнице нисколько не влияет на его здоровье. Но одно дело - знать это, а совсем другое - произнести вслух, да еще в присутствии главного врача; на это она не решалась. И по многим причинам. Мало ли что может получиться. Дело Валентина Алмазова стало достоянием международной прессы - и в конце концов отвечает больше всех она. Всем известно, что Валентин Алмазов помещен сюда по указанию чекистов, но они никаких бумаг не писали, от них не потребуешь; какой-то полков-ник госбезопасности позвонил в министерство здравоохранения, и из министерства за подписью Бабаджана полетела бумажка московскому психиатру Янушкевичу доставить Алмазова в сумасшедший дом любыми средствами. Полицейские неукоснительно выполнили приказ начальства. Но официально вся ответственность падает на нее, Кизяк. Она - лечащий врач Алмазова - должна произвести обследование и поставить диагноз, лечить, вести историю болезни. Как же быть? Не может она фиксировать заведомо фальшивые данные, сочинить диагноз; а вдруг будет международная комиссия, - все может случиться, - и тогда все умоют руки, а она - на каторгу... Что делать?
Все это мгновенно пронеслось в голове Кизяк, и она сказала внимательно смотревшему на нее Андрианову:
- Не могу вам ответить на этот вопрос, - дело в том, что клинические обследования затянулись, и Алмазов сам их затягивает. Упорно отказывается от спинно-мозговой пунктации, даже до того договорился, будто мы хотим его отравить или искалечить; угрожает убить того, кто попытается с ним сделать что-нибудь насильно. Я и хотел с вами посоветоваться: как быть? С одной стороны, надо сообщить в министерство результаты обследования, а с другой, - не годится же устраивать шумный скандал.
- Ну, что ж... продолжайте обследования, - сказал Андрианов, - думаю, что Бабаджан не будет нас торопить. А к насилию прибегать не советую.
- Я тоже так думаю.
- Профессорам его показывали?
- Нет еще. Хотела показать Андрею Ефимовичу, но он уехал в Америку.
- Покажите Штейну.
* * *
Бесконечно тянутся дни, а недели и месяцы протекают с поразительной быстротой. Но еще больше удивляет Валентина Алмазова, что все пациенты палаты № 7, поначалу рвавшиеся на волю, сейчас как-то присмирели и как будто даже не спешили выписываться, - раздавались даже голоса, сначала робкие, потом все более настойчивые, что здесь не хуже чем на воле, а может быть, лучше. Семен Савельевич Самделов однажды вечером, после ужина, когда все из палаты №7 собрались, как обычно, вокруг койки Алмазова, тесно усевшись по три-четыре человека на соседних койках, неожиданно заявил:
- Милые люди, я не знаю, что вы потеряли там, на воле, а я совсем не хочу домой. Здесь прекрасно. Кормят, одевают и не пристают с коммунизмом. Заметили? Никакой пропаганды, агитации, говори, что вздумается, - где еще найдете такое место в нашей стране? Спокойно. Мне за то, что я включил "Черный обелиск" Ремарка в рекомендательно-библиографический бюлле-тень, выговор объявили. Куда же дальше ехать? А тут никаких неприятностей. Через четыре месяца переведут на пенсию. Живешь на всем готовом, да еще пенсия. Чего еще надо? Да жить с такими чудесными людьми, как вы, я согласен до скончания века. Я даже готов имитировать болезнь. Врачи все равно ничего не смыслят. Возьмите Мельникова из одиннадцатой, он уже третий год здесь околачивается, и сам признался, что дурака валяет, не хочет домой...
Все молча слушали Самделова.
- Нет, неладное говорите,- сказал Валентин Алмазов.- Покоряться? Ни за что! И если спрятаться от жизни, тогда ведь что получается? Прозябание! Зачем тогда жить? В тюрьме жизни нет.
- Да, всеобщая тюрьма, - задумчиво сказал Толя Жуков. - И никакой надежды на освобождение... Только разве...
- Я уже не раз говорил тебе, Толя, - повысил голос Николай Васильевич Морёный, - что не себя надо резать, а их!
- Это легко сказать, - сказал Павел Николаевич Загогулин, - да не легко бороться с такой косной силой. Горе голову не отрежешь. И уж очень много сволочи всякой развелось, - вроде моей жены. Эта сволочь поддерживает режим. А чиновники! Чекисты! Врачи! Таких, как наша Ильза Кох (так прозвали Кизяк), - десятки тысяч, как мы - единицы, десятки.
- А вы не видите, Павел Николаевич, что растут и наши ряды. Нет, не единицы, не десятки нас, а тысячи, и скоро будут миллионы. Они только не заявляют о себе громогласно, но они есть, надо суметь собрать, зажечь, и мы такой мировой пожар раздуем, что не потушить его никаким полицейским на земле, - сказал Антонов.
- Володя, не говори так громко. Услышат шпионы и всех нас расстреляют, - тревожно озираясь, сказал Женя Диамант.
- Эх ты, профсоюзная тля, а еще музыкант! - с досадой крикнул Володя Антонов. - Здесь бояться нечего, мы уже сумасшедшие, - даже судить нас нельзя. А дело наше правое, и мы победим.
- Правильно, Володя, - сказал Валентин Алмазов. - Вся наша беда в том, что мы преувели-чиваем нашу слабость. Мы только туже затягиваем на нашей шее петлю. И это ослабляет волю к действию.
- Воля и власть! - как сказал великий Ницше, - крикнул Володя Антонов.
- Удивительное дело, - продолжал Алмазов, - люди наши так привыкли к торжеству зла, что носители правды чувствуют себя обреченными, а иные слишком поспешно капитулируют. Я понимаю нигилистов. Они явно берут верх. И это ужасно. Человечество не должно, не может погибнуть. Разве можно без содрогания представить себе, что некому будет читать "Братьев Карамазовых", что не будет звучать "Аппассионата", что исчезнут "Давид" и "Тайная вечеря". Но если не уничтожить советско-китайский фашизм, человечество погибнет - это для меня тоже ясно.
- Для всех ясно, - сказал Голин. - Но мы не сдадимся.
* * *
Утром Валентина Алмазова вызвали к профессору Штейну.
В комнате, узкой и длинной, сидели все штатные врачи и прикомандированные для усовер-шенствования, - человек сорок. Профессор сидел один на плюшевом диване, закинув голову, и на вошедшего Алмазова смотрел, как смотрит посетитель зоопарка на редкий экземпляр индийского слона. Глаза всех врачей тоже были обращены на Алмазова.
- Ну что ж, давайте знакомиться, Валентин Иванович, - с напускной развязностью начал Штейн. - Меня зовут Абрам Григорьевич. Расскажите, как вы попали сюда, как заболели.
Алмазов посмотрел на Штейна исподлобья таким уничтожающим взглядом, что тот даже заерзал на диване.
- Знакомиться с вами у меня особенной охоты нет, но вынужден. А привезли меня сюда полицейские. Здоровье у меня отличное, а ваша задача расстроить его. Предупреждаю, это вам не удастся.
- Неважно, как вы сюда попали. Но имейте в виду, что здоровые сюда не попадают.
- Точно так же говорили чекисты на допросах. Невинные не могут попасть в советскую тюрьму, - говорили они. - А тот, кто это утверждает, антисоветский человек. Значит, ему место в тюрьме... Ну, а теперь сталинские тюрьмы заменены сумасшедшими домами.
- Да... вы что-то очень не похожи на нормального человека.
- И товарищи мне говорили, что только сумасшедший может бороться с такой чудовищной силищей, как советская камарилья.
- Верно! Вы сумасшедший! Вас надо лечить!
- Не передергивайте! Я не буду с вами спорить, - считаю ниже своего достоинства спорить с такими...
