Борис Можаев - Мужики и бабы
- Стоять! - крикнул Кулек и сошел с верхней ступеньки крыльца, придерживаясь за кобуру.
Во тьме у подворья затрещал плетень, и Кадыков увидел, как от плетня с кольями наперевес кинулись в толпу трое мужиков.
- Товарищи, митинг окончен! - сказал сверху Возвышаев. - Прошу расходиться по домам.
- Что, али крыть нечем? - крикнули из толпы.
- Тады спускайтесь сюда! Пошшупаем, что на вас за коленкор!
- Подскажите, игде одежку брали? Мы тож туды сходим. Таперика мы бра-атья...
- Товарищи, митинг окончен. Прошу расходиться по домам.
- Ванька, бей!
- Товарищи!..
- Пес тебе товарищ...
- Бей, Ванька!
Кто-то дурашливо, раздирающим голосом замяукал по-кошачьи, и в ту же секунду здоровенный кол, пущенный из толпы, с треском выбил три балясины и загрохотал по полу террасы. Вся многочисленная толпа начальников хлынула к стенке, как стадо овец от удара кнута. Кулек вырвал наган из кобуры, взвел курок и, направляя в толпу, крикнул:
- Пре-екра-атить! Всех пересажаю!..
Озимое быстро подошел к нему, взял его за локоть и приказал:
- Спрячь оружие! - Потом спустился вниз, в толпу. - Ну, где Ванька? Бей! - сказал он.
Передние попятились от него, и толпа стала разваливаться на две половинки, словно кто-то невидимый расшвыривал всех направо и налево. Озимов шел по этому людскому коридору, заложив руки за спину, - там, в конце этого прохода, стоял детина в расстегнутом полушубке, в заломанной на затылок шапке и держал в замахе кол.
- Ну, что же ты стоишь? Бей! - подходил к нему Озимов.
Все замерли - и там, наверху, и в толпе; слышно было, как сухо и отрывисто скрипел снег под сапогами Озимова.
- Бей же!
Порень попятился и закричал диким голосом:
- Сатана!
Потом кинул кол и бросился бежать...
Через несколько минут на почте, в оживленном, взбудораженном говоре, перебивая друг друга, как это бывает с людьми, пережившими опасность, все пытались враз высказать Озимову и свое восхищение, и благодарность, и признательность.
- Если бы не ваш психологический этюд, то все могло бы кончиться крупной потасовкой, - говорил Ашихмин, потными, холодными пальцами пожимая запястье Озимову. - Вы просто герой...
- Да ничего особенного, - кривился Озимов, отнимая руки; ему было неприятно это липкое прикосновение холодных пальцев.
- Как - ничего особенного? - грохотал Радимов. - Ты же митинг спас! Кабы не ты, стрельбу открыли бы. И что потом? Войска вызывать?
- Войска и так вызывать надо, - сказал Возвышаев. - Здесь непокорство глубоко пустило корни. Надо многих злодеев вырвать из этой среды, и чем быстрее, тем лучше. Одним нам не справиться.
- Мы обязаны успокоить народ, разрядить обстановку. А потом взять виновных, - сказал Озимов.
- Куда ты поспешаешь? - таращил глаза на Возвышаева Ашихмин. - Вызвать войска - значит расписаться в своем бессилии. И мало того, это значит скомпрометировать всю идею сплошной коллективизации. Ты думаешь, нас погладят за это по головке? Да окружной штаб под суд нас всех отдаст. И правильно сделает. А! Как вам это нравится?
- И я думаю - сами справимся, - согласился Озимов. - Только надо изменить порядок работы: выступать на митинге не одним нашим, но и крестьян привлекать.
- Дак мы предлагали: выделяйте ораторов, мы их проверим - и пожалуйста. Только заранее, чтобы мы знали, с кем дело имеем, - сказал Чубуков. - Дак не хотят.
- Не заранее, а прямо из толпы брать надо. Все претензии пусть на людях выкладывают. И тут же решать будем. Вот как надо, - сказал Озимов.
- Анархию разводить? - спросил Возвышаев и головой покачал. - Извините. Пока еще я начальник штаба, и анархии я не допущу.
- Ну, как знаете...
Озимов с милиционерами остались ночевать на почте, остальные пошли в школу. Договорились - утром ехать в Веретье, на агроучасток. Акимов с Тимой принесли два ведерных самовара и связки сушеного зверобоя.
- А веники для чего? Париться, что ли? - смеялись милиционеры.
Чай заваривали прямо в самоварах, открывали крышки и окунали зверобойные веники в кипяток. Из крана в стаканы выливалась алая кровь, потом на глазах у всех желтела, желтела и превращалась в душистый, слегка вяжущий чай.
Спали на полу вповалку - расстилали тулупы и укрывались тулупами. И к лошадям, и возле почты, и у школы выставляли охрану. Посты менял сам Озимов: и милиционеров будил, и сена лошадям давал, и ватолами накрывал их, и даже на водопой водил утром на Петравку, к проруби. Он почти и не спал в эту тревожную ночь.
Тишина стояла мертвая, вызвездило на мороз так, что чернота небесной тверди почти сплошь закрывалась алмазным блеском, и с почтовой террасы слышны были лошадиные вздохи, сухой шелест сена и поскрипывание снега под ногами часовых. Озимов останавливался покурить на террасе, прислушивался, глядел на черные дома, раскиданные по косогорам, на яркие звезды, вспоминал такие же тревожные, военные ночи, пережитые бог знает где и когда, и ему стало казаться, что он уже лет сто прожил, не вылезая из этой грубой жесткой шинели, стянувшей усталые плечи, из этих тесных сапог, в которых занемели ноги, и все ждал и ждал, когда и чем кончатся эти тревоги, эта усталость, напряжение, постоянная грызня, потасовки, когда все угомонится, уляжется по своим местам и начнется обещанная счастливая жизнь? Какая она, эта счастливая жизнь? Хоть бы одним глазком поглядеть на нее. А может быть, той, обещанной-то, и не будет никогда? Может быть, это и есть она, та самая, и никакой другой нет и быть не может, а все эти ожидания наши - жалкий самообман... Так думал он, и ему становилось грустно.
Выехали в Веретье на двенадцати подводах еще утром, на рассвете. И странно было видеть, как по дороге то и дело обгоняли идущих толпами мужиков и баб; шли из Гордеева, из далекой Климуши, от лесной, затерявшейся в глухомани Берендейки, из Нового Света.
- Куда путь держите? - спрашивали, обгоняя мужиков.
- На митинг в Веретье, - отвечали и сами спрашивали простодушно: Говорят, колхозы отменять будут?
- Ага! Колхозы на принудиловку менять будут, - посмеивался Радимов.
Озимов вылез из передних саней, где они ехали вместе с судьей, пропустил две подводы, с Возвышаевым да Ашихминым, и прыгнул в кошевку к Кадыкову.
- Повтори-ка мне, что за перевыборы готовят веретьевские мужики? Я вчера не больно уяснил.
- Алексашин мне говорил, будто собираются сельсовет переизбрать по инструкции двадцать пятого года.
- Это вциковской?
- Да. Чтобы без посредников и не по одному списку, а врозь. А потом на сходе в присутствии любого начальства будем, мол, решать вопрос о колхозе.
- Любопытно... - Озимое покусал травинку и спросил с усмешкой: Выходит, помнят... добрые дела?
- Народ грамотный! - сказал Кадыков. - Этот Звонцов, что в коноводах у них, подрядчиком был, а потом в селькове работал, лес заготовлял, ободья гнул. Деловой народ.
- Может, столкуемся?
- Надо бы все решить миром.
- Ну, поглядим.
На подворье агрономического участка этот длинный обоз встречали милиционер Ежиков и учитель Доброхотов; растворив околицу, Ежиков взял под козырек - он был одет по всей форме и в шлеме с закатанными ушами, только рыжая щетина заметала его щеки по самые глаза, а так - хоть на парад.
- Что скажешь? - спросил, подходя, Озимов.
- Все в порядке! - рявкнул Ежиков и улыбнулся во все лицо.
- Чему ты радуешься? - поморщился Озимов. - Что на селе?
- Народу очень много собирается, - вынырнул из-под руки Ежикова Доброхотов, испуганно округляя глаза. - Со всех сел сходятся. И много есть пьяных. Религиозный дурман, извините, - масленица!
- А на завтрак есть у вас какая-нибудь жратва? - спросил Озимов.
- У нас здесь окружной начпрод, - сказал за его спиной Ашихмин и крикнул: - Борис Петрович!
Из саней вылез долговязый хмурый человек в валенках и в сборчатой черной шубе с командирской планшеткой на боку.
- В чем дело?
- Надо завтрак организовать. Сообрази!
Пока тот писал на листе из блокнота, положив его на планшетку, склонившись так, что щеки серые мешками отвисли, Ашихмин пояснял:
- Этот все из-под земли добудет. Главный снабженец из колхозсоюза. Высокая марка!
Главный снабженец меж тем подал Озимову листок с размашистой росписью:
- Отвезите продавцу магазина сельпо. Пусть выдаст по этой записке тридцать килограммов рыбы.
- Магия! - сказал Ашихмин.
Ежиков протянул было руку за распиской, но Озимов положил ее в карман.
- Ты здесь понадобишься. За рыбой поедет Кадыков...
Но вдруг Доброхотов, изменившись в лице, ткнул в спину Ежикова и стал указывать рукой на дорогу.
- В чем дело? - спросил Озимов.
- Делегаты от бунтовщиков, товарищ начальник, - ответил Доброхотов, кивая на двух мужиков, подходивших к околице.
Эти бунтовщики скорее смахивали на провинившихся шалунов - подходили неверным шагом на полусогнутых от страха ногах, озираясь по сторонам, готовые в любую минуту дать стрекача от одного грозного окрика: "Кууда?"
