Марк Колосов - Товарищ генерал
В 136-й дивизии Харитонов хорошо знал людей. А в остальных? Слишком мало времени прошло, чтобы составить ясное, отчетливое представление.
Приехав к Гущину, Харитонов внимательно изучал комдива.
"В какой мере можно мне на него положиться?" — думал он, примеряя Гущина к задуманной операции.
Харитонов понимал, что независимо от того, что говорил Гущин, комдив не мог не думать об отдыхе для своей дивизии, о пополнении, обеспокоен тем, чтобы его соединение было на хорошем счету.
Рассказывая Харитонову наиболее яркие эпизоды только что прошедших боев, Гущин не подозревал, с какой целью приехал к нему командующий,
— Потери? Потери?! — почти шепотом сказал Харитонов.
Гущин, как бы не расслышав его слов, продолжал рассказывать героические эпизоды.
— Потери! — слегка повысив голос, настойчиво повторил Харитонов. Сколько потеряли людей?
Гущин, как бы только сейчас поняв заданный ему вопрос, смущенно ответил, что потери подсчитываются.
В горницу вошел начальник штаба дивизии и показал командующему карту новой дислокации частей.
Пока начальник штаба докладывал, Гущин всем своим видом как бы говорил:
"Видите, какие мы! Только что вышли из окружения, а уже знаем дислокацию!"
Харитонов отметил про себя, что командир дивизии привык считать событием обычное выполнение долга службы. Видно, он любил, чтобы его хвалили, и сам хвалил за то, что было самым обыкновенным делом.
Начальник штаба удалился. В дверях показался Шпаго.
Пока Харитонов, отойдя в сторону, нахмурив брови, выслушивал своего адъютанта, Гущин вышел распорядиться насчет обеда.
Когда он возвратился, Харитонов, продолжая прерванный" разговор, снова заговорил о потерях.
— Потери уточняются! — напомнил Гущин таким тоном, что трудно было понять, то ли он действительно подсчитывал свои потери, то ли не торопился оглашать их.
— Пожалуй, я вам облегчу ответ на этот вопрос! — сказал Харитонов. — Вы потеряли… — он назвал цифру, которую ему сообщил Шпаго.
— Да, это только убитыми, а вместе с ранеными и пропавшими без вести… — Гущин, не договорив, вздохнул и, помолчав, сделал приглашающий жест.
Дверь в соседнюю комнату растворилась, Харитонов сел за стол. Гущин не знал, что Харитонов был неприхотлив к еде. Гущин любил покушать и был твердо убежден, что и другим это не может не доставить удовольствия. Иные только не выказывают этого, а он. Гущин, человек прямой, без ханжества. Чего тут!
Харитонов пил и ел мало. Вслушиваясь в то, что говорил хмелевший Гущин, Харитонов не переставал думать о том, как будет действовать комдив в предстоящей операции.
"Человек умеет хорошо делать что-нибудь одно. Если он сознает это, он дополнит себя другими людьми, и вместе они составят то, что так редко совмещается в одном человеке. Он плохо сведущ в деле, но не допустит сколько-нибудь серьезных ошибок, потому что предоставляет вести дело начальнику штаба. Начальник штаба у него дельный", — думал Харитонов.
А Гущину Харитонов понравился. Чутье подсказало ему, что это человек знающий и не кичливый. Ум у него ясный, трезвый, боевой. Взгляд зоркий. Бой для него не бедствие: это его стихия!
"С таким не пропадешь!" — думал Гущин.
Харитонов обладал способностью незаметно вовлекать людей в круг своих мыслей. Прежде чем определить задачу комдива в задуманной операции, Харитонов постепенно перевел разговор на свой лад. Страстная беседа завязалась о "Войне и мире" Льва Толстого.
— Кутузова он как изобразил! — воскликнул Гущин. — Ты только не мешай истории! Она сама движется и приведет тебя куда надо! Ее не оседлаешь! Пробовал оседлать Наполеон — не вышло. А теперь — Гитлер!..
— Упрощаете! — возразил Харитонов. — Тактика Кутузова не была покорностью судьбе. Это Толстой напрасно приписал ему.
И вы с вашим толстовским пониманием Кутузова можете скатиться к самому обыкновенному фатализму. Этак каждый лентяй будет себя считать Кутузовым.
Гущин попытался объяснить, что Харитонов его не так понял.
Харитонов, внимательно его выслушав, сказал:
— Ну вот и отдохнули. Теперь займемся делом!
* * *
В дивизии Гущина имелось отделение ополченцев, которые по своему возрасту не подлежали мобилизации. Они примкнули к этой дивизии во время отступления. Отделение обучал старший сержант.
Завидев командующего, он значительно посмотрел на своих бойцов, как бы говоря: "Сейчас увидите, кто я такой есть!" — и, сделав несколько шагов вперед, четко отрапортовал:
— Старший сержант Ступышев, обучаю бойцов строю!
— Ступышев? — переспросил Харитонов. — Знакомая фамилия. Где-то встречал!
— Под Каховкой, товарищ генерал! Я там в полку был пулеметчиком! напомнил Ступышев.
— Ну как же, помню! Вам кое-что причитается. Подписывал!
Не вручили еще?
Ступышев замялся. Харитонов что-то сказал адъютанту. Тот за
Ополченцы отечески глядели на Ступышева. Среди них особо выделялся высокий худощавый ополченец с острыми, пронзительными глазками и бородкой клинышком.
— Ну, как учение? — спросил Харитонов.
— Бойцы грамотные. Расписаться на броне бутылкой смогут! — неторопливо, как бы взвешивая каждое слово, отвечал старший сержант. — У меня, товарищ генерал, быстрее всех соображает вот этот, Орлов! — указал он на высокого ополченца с бородкой клинышком. — Да вот беда, хотят его у меня забрать в повозочные.
— Это почему?
— Так что, товарищ генерал, переросток он!
Высокий худощавый ополченец впился взглядом в Харитонова.
— Сколько вам лет, товарищ Орлов? — обратился к нему Харитонов — На этот вопрос позвольте не отвечать! — ответил боец. — Я никуда из этого подразделения не уйду. Лета мои здесь ни при чем.
Один из сопровождавших Харитонова командиров спросил:
— А если приказ?
— Все равно не уйду!
— Кто это вас учил приказу не подчиняться? — вспыхнул Ельников.
— Никто не может мне воспретить с оружием в руках защищать Родину! невозмутимо сказал старик.
— Но если для строевой части не положен ваш возраст? Придется перевести в хозяйственную часть! — спокойным тоном сказал Гущин.
— В хозяйственную часть? — посверкивая глазами, сказал старик, — Я в старой армии полком командовал, в гражданскую — бригадой. Да-с! А то, что снят с учета и садоводством занимался это не моя вина… Годы! На восьмой десяток перевалило!.. Да-с!
Немец подошел к городу, а мне что прикажете? В Ставку писать, чтобы заново аттестовали?
Орлов извлек из бокового кармана ватной куртки военный билет и протянул Харитонову.
Харитонов, прочитав, вернул документ.
— Будем хлопотать о присвоении вам нового звания! — твердо проговорил он.
Возвращались в темноте, с потушенными фарами. Шпаго вылез из машины и отправился разведать путь. Харитонов пошел вместе с адъютантом.
— Как тебе нравится Гущин? — спросил он.
Как вам сказать, товарищ командующий? Я могу только судить, хороший он или плохой человек. Способности, образование — это все, конечно, имеет значение. Но для меня главное не в этом.
— А в чем?
— Я уж сказал вам.
— Ну, как ты считаешь?
— Считаю — нехороший человек!
— Почему?
— По тому, как он вам про убитых докладывал.
Харитонов, замолчав, насупился.
— Ты, брат, суров! — деланно недовольным тоном возразил он и, помолчав, добавил: — Впрочем, я это тоже почувствовал.
Хотел проверить впечатление. Не понравилась мне эта черта в Гущине. Ведь если положа руку на сердце спросить, из-за чего мы с тобой по этой степи мыкаемся? Хотим, чтобы каждый человек пожил при коммунизме. Можешь ты себе представить, какая это будет жизнь?! Каждая душа другой будет доступна. Сейчас этого еще нет. Я вот, например, прихожу на узел связи. Вижу-сидит девушка. С сочувствием на меня смотрит. Я, ты знаешь, женат.
Жену люблю. У меня уж-такая могла быть дочка. Есть в ее возрасте сестра в Рыбинске и в Ростове племянница. Будь она моей дочкой, сестрой или племянницей, никто бы слова худого не сказал, если бы я ее к себе позвал. Мне бы на нее смотреть, голос ее слушать. Я бы через нее понял тысячи других, которые на той почве выросли, что мы кровью своей удобряли. А если я ее позову, ты представляешь, что произойдет? Какие разговоры пойдут?
Как к ней станут относиться? Ведь самое плохое могут подумать, Да нет, тебе этого не понять!
— Мне не понять? — с чувством возразил Шпаго. — Я, если хотите знать, очень даже хорошо понимаю. Если будем живы, приезжайте после войны в город, где я служил, спросите там о Шпаго. Вам никто не ответит. А спросите, "Знает ли кто Леню7" — весь город скажет: "Леня? Лейтенант? Как не знать!" А почему?
Я был очень отзывчивый. Оттого, быть может, что родился в казарме. Отец был старой, царской армии унтер-офицер. С солдатами суров, а со мной еще строже обходился. Оттого и вырос впечатлительный. Вот иду я, например, по этому городу, вижу — идет женщина и два ведра воды тащит. Невмоготу ей. Я ведра отбираю, подношу. А мне уже весь город в глаза тычет, — Дес ь, неспроста. Или такой случай. Иду, смотрю — афиша. К нам в ДКА какая-то труппа приехала. Дают спектакль. Читаю, что за пьеса и кто участвует. А за спиной женский голос: "Как бы мне хотелось на эту пьесу попасть!.." Оборачиваюсь. "Почему вы так вздыхаете?" — "Ну, как же! Туда по приглашению!"
