Павел Лукницкий - Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы)
Читала недавно статью к "Vita Nuova" - по-итальянски.
Говорили много - о работе и на все темы, которые являлись по ассоциации с чем-нибудь связанным.
В девять часов я ушел домой и сейчас посмотрел на первую редакцию стихотворения "Слоненок", как АА просила меня (она нашла сходство в ней с итальянским стихотворением, цитируемым в статье к "Vita Nuova", но сравнивала текст по памяти и не могла точно вспомнить одной строчки "Слоненка").
Рыбаков - завтра. Вино - два бокала, хорошее.
Гуковские - о "Финском празднике" Тихонова.
Мандельштам - был перед отъездом. Денег не возвратил. Получил переводы Талтани и Бальзака (?). Жена зовет скорей; Маня - о Вагинове; кулисы квадраты. В них заключает. Узнавал о поезде. Поехал домой, а оттуда - на вокзал.
Гизетти был у Пунина. Об Анненском - указала на Верлена ("Шарманка") и что-то еще.
Удивительная способность говорить без смысла. Через такую точку я воспринимаю... Философствования. Ничего не могла понять и уловить. Такая же работа, как у АА о Гумилеве.
Кривич - несчастный, голодный, нищий, придавленный. Жалко. Сейчас понятно, что не делает, а раньше? Столоначальник.
Шилейко не повезет и не поедет к Тапу. Сегодня упрашивал выпить чаю. Вчера беспокоился о Тапе - "Я уж не решилась сказать".
Тап. Болен. Вчера возили (на Васильевский остров), остригли - холодно. Беспокоилась, ночь не спала, а еще опухоль у Тапы. Сегодня поехали на Васильевский остров, опять взяли Тапу, привезли. Опухоль с прошлого года пустяки.
26.03.1926
Мои стихи. На улице у Инженерного замка. Нескромный вопрос. "Синезвездность" - "Ц. Л. Ф." Цецилия? "Видите, на какие выдумки приходится идти поэту". Даты. "Это мой способ! Александр Сергеевич тоже так делал". Мой нескромный вопрос. "Пишу иногда". А в тетради - правильные даты. "У меня тоже".
"Стихи брызжут - Николай Степанович советовал записывать, когда у меня так бывало".
"Тебе я писем не пишу..." - не индивидуальное.
"Оставь любви веретено..." - хорошее стихотворение.
"И плакать не надо, и думать не надо..." - "свет, а впереди - плохо. Окончание плохо".
"Оленем или лебедем..." - криминальная строфа, а изменить жалко, может быть, она лучшая во всем стихотворении.
На обратном пути. "Перебежал дорогу черный кот..." - "Летает ветер" Мандельштам. "Есть Гумилев и moi". "В котором пленниками пели тени" - "во взоре"? Ничего не поделаешь - грамматика. Сборное стихотворение.
"Твоим дыханьем навсегда нетленны..." - хорошо сделано. Штампы? Может быть, но они не звучат как штампы, хорошо звучат. "Перепиши мне, я покажу Николаше (Пунину) - как ценят. Не скажу чье. Отдайте переписать на машинке".
"Я улыбнулась тебе при встрече..." - хорошее окончание, но в стихотворении есть дефект. Не знаю, в чем причина, не уловила. Может быть, психологический: "Я уж так тебе улыбнусь, что ты перевернешься!"..."
Лунная ночь. На Марсовом поле снег. Я провалился, АА - нет. Снег, как сахар, плотный. Весна. Чудная погода. Хороша луна в деревьях. Запомню.
В хорошем, в очень хорошем настроении, спокойная, веселая, ласковая. Шутит, и - юмор, но не ирония.
Покупала хлеб (три фунта), сыр (пол-фунта), грушу.
Обратно: вино, белое, апельсин, два яблока, шоколад.
"Пить не буду вина, хочу воду пить. Я не всегда могу пить вино. Иногда даже запаха слышать не могу. А вот у Рыбаковых нельзя отказываться".
Гумилев - "Синяя звезда" - от провансальских поэтов. "Благородное сердце твое" (по-итальянски). Вымышленное имя: "Синяя Звезда". Вся от прованс. А если бы было - стилизация, скучно до тошноты было бы. А здесь Гумилев похож на себя до последней степени - и точность, и реализм до Маяковского, и адрес, и себя называет...
Опять лечит больного Тапу. Вчера возила его в лечебницу на Васильевский остров, оставила его там, сегодня ездила опять, взяла его...
В Москве пресыщены Пастернаком. Наступает реакция против него: у всех на зубах вязнет его "школа".
Гизетти был в Шереметевском доме, у Пунина. АА разговаривала с ним говорила об Анненском, указала на влияние Верлена ("Шарманка") и др.
Гизетти говорил довольно бессмысленно.
Говорили о Белинском. Сказала, что "не выносит" его, что он скучен, необразован, обладал грубыми вкусами. АА считает, что Белинский сыграл в литературе отрицательную роль.
26 (?).03.1926
Позвонил ей. Решили, что я сейчас же выйду встретить ее, потому что она идет в Мраморный дворец, по магазинам, и обратно в Шереметевский дом.
Встретил ее на Фонтанке. Пошли по скользкому, заледеневшему тротуару. Сегодня лунная, прозрачная сине-зеленая ночь, бодрящий весенний порывистый ветер и бездонное небо. Хорошо.
Шли в Мраморный дворец. В проходе у Инженерного замка АА заговорила о "синезвездности" моих стихов. Я стал читать ей стихи свои - прочел несколько. На Марсовом поле АА сошла с дороги и осторожно ступила на снег плотный, заледеневший, хрустящий - твердый, "как сахар", - сказала АА. Я последовал за АА. Она ступала легко, я проваливался, чем даже удивил ее. Вышли снова на дорогу... Я предложил читать стихи - и говорили о них. У Мраморного дворца я остановился и поджидал ее минут пятнадцать, пока она была там. Вышли. Шилейко очень ее уговаривал пить чай, но она не хотела заставлять меня ждать. На обратном пути - опять через Марсово поле. Я прочел АА еще три стихотворения (всего - пять-шесть).
Потом вышли на Симеоновскую, на Литейный - ходили из магазина в магазин, покупали - бутылку вина, два яблока, апельсин, плитку шоколада все в разных.
27.03.1926
Говорила о контрафакциях. Известны три таких издания стихотворений АА:
1. "Четки" (Берлин);
2. "Четки" (Одесса, во время пребывания там белых);
3. "Белая стая" (Кавказ, Рафалович);
АА: "Богатая невеста!"
Я у АА от трех до пяти. Она лежит. Скоро пришел Пунин, мы поговорили еще немного, и я ушел.
28.03.1926
Ко мне приехал Горнунг. Я условился по телефону с Пуниным, что приду с Горнунгом в пять часов.
В пять АА лежала - все так же больная. Мы пробыли очень недолго. Горнунг сидел как в воду опущенный, а я читал вслух воспоминания Кардовской, которые он привез из Москвы.
АА при чужих всегда старается быть оживленнее и не показывать своего плохого самочувствия; так и здесь - больше обыкновенного шутила и говорила. Я увидел, что это ее утомляет, и быстро ушел с Горнунгом. Вечером пришел снова, уже один. АА просила меня отпечатать фотографию, где она снята в позе сфинкса, обещанную ею Пастернаку, - она хочет переслать ее с Горнунгом.
Пунин был дома. Мы втроем говорили - Пунин и АА наперебой рассказывали мне о Комаровском, описывали его внешность: он был громадного роста, широкоплечий, полнолицый; жесты - они у него были особенные, широкие, рука двигалась от плеча; манеры и прочее. АА заметила, что замечает иногда у Пунина жесты, перенятые им от Комаровского. Говорили о взаимоотношениях Комаровского и Гумилева.
Тема о Комаровском - очень приятная тема и для АА, и для Пунина, и говорили они о нем очень оживленно.
29.03.1926
Получила письмо от Кареевой с просьбой дать разрешение на перевод "Четок" на итальянский язык.
30.03.1926
В шестом часу вечера АА звонила мне и сказала, что придет сегодня ко мне.
Я с Горнунгом весь день сегодня - показываю ему город, музеи и мою работу; надо ублажить его, чтобы он энергичней сам работал...
Около девяти АА пришла ко мне. Стала расспрашивать Горнунга о его впечатлениях от музеев, о Москве. Но Горнунг молчит и отвечает односложно, и поэтому, чтобы развеять напряженность, АА стала читать из моей папки вслух ненапечатанные стихи Гумилева. Прочла их много - все поздние и почти весь альбом Кузьминой-Караваевой. Читала медленно, тихо и внятно. В стихотворении "Дочь Змия" упомянула про влияние Некрасова, о "Памяти" (М. А. К. К.) сказала, что это одно из ее любимых стихотворений у Гумилева; некоторые, видимо, не нравящиеся ей стихотворения ("Дева-Лилит", например), пропускала не читая.
Сидела на диване, прямо... Последнее время она обычно в черном платье, а поверх него - белая фуфайка. Воротник то отстегнут, то наглухо облегает шею...
Дала мне полученное ею письмо от некоей неизвестной ей Кареевой, в котором та просит АА разрешить ей перевод "Четок" на итальянский язык; АА просит меня ответить на это письмо за нее.
Вчера я отпечатал для АА фотографии - две, снятые мною в Мраморном дворце, в постели (в двух экземплярах каждый), и "сфинкса" (в одном экземпляре). Отдал их ей. "Сфинкса" она передала Горнунгу для Пастернака, надписав ее предварительно. Надписывая, АА несколько раз стирала резинкой что-то, писала снова.
О том, что хуже муки, чем процесс писания, для АА нет, я знаю давно, но каждый раз, когда она что-нибудь пишет, я с любопытством слежу за той мучительностью, с какой она это делает.
Говорили о Гумилеве. Пили чай. АА звонила Пунину, чтоб он зашел за ней - и Пунин около двенадцати зашел ко мне. Выпил чаю, и вскоре АА с ним ушла.
Очень долго и очень много АА говорит о работе, рассказывая Горнунгу о влиянии на Гумилева И. Анненского, указывает на отдельные моменты, например, на то, что "Последний придворный поэт" - это фигура Анненского (Горнунг рот раскрыл, пораженный простотой и очевидностью такого заключения).
