Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1
Прямо действовать против правительственных войск? Нет, они так не думали. Соображение, может быть, и интересное, но никто не помнил, чтобы Гольтгоер высказал его на площади.
Нет, это должно было совершиться гораздо тоньше, – но как? Днём утеряны были и свежесть настроения, и величественность задачи. Так ничего не совершив, только озябнув и духом упав, все стали расходиться, и преображенцы тоже захотели обедать и ужинать, вернулись в казармы, – а теперь куда уже на мороз и ночью? и зачем? И солдат не подымешь легко, и офицеры не видели смысла.
Но как этот Смысл за несколько часов – просеялся? продробился? провалился? Какая обида! Какое даже унизительное состояние неудачи!
Офицеры поужинали, но все оставались в Собрании, не расходились: ясно, что в такой день надо быть при казармах.
Но – идти в сами казармы? но – разговаривать теперь с солдатами? Нет, это тоже казалось нескладно, упущено.
Убедительные доводы были такие: солдаты – и сами из народа, и так по природе своей не могут быть против народа. И на тот момент, когда конфликт зияюще обнажится, – их поведение однозначно определено. Но наши теперешние солдаты слабо подготовлены в военном отношении, а в интеллектуальном тем более слабы, и такой психической нагрузки, данной заранее, могут не выдержать. Освещать им задачу преждевременно, сейчас – не надо, а только в самый момент действия.
Приложить силы батальона не поздно будет и завтра, конфликт продолжится, – хотя силы правительства будут подкреплены извне – и сойдётся ли ещё такой драматический, такой декабристский, такой неповторимый удобный момент?
И вдруг – в комнату вошёл – в гвардейском морском мундире, с аксельбантами генерал-адъютанта, с золотыми царскими вензелями на погонах, с тремя крестами, нашейным и грудными, бледный – великий князь Кирилл Владимирович.
Как кстати! Офицеры все поднялись и стянулись к нему. Вот от кого узнать и с кем посоветоваться! Контр-адмирал, командир гвардейского экипажа, видная фигура династии, старший сын второго колена, в случае сотрясений возможный кандидат на престол! И – многое знает. И – что он думает?
Но Кирилл не спешил ни приободрять, ни обезкураживать преображенцев. Он стоял вытянутый, смотрел со своим значительным надменным видом (а если вглядеться и понять – так и неуверенным) – и слушал от них, как от подчинённых, соображения. Всё лицо его было чисто брито, только густые короткие усы.
Капитан Приклонский, переглянувшись с другими, решился сказать:
– Ваше Императорское Высочество! Мы считали бы нечестным разговаривать с вами, не заявив, что мы – на стороне Государственной Думы.
Кирилл – не вздрогнул. Поднял брови, но не с гневом. Поискал слов. И вдруг протянул капитану руку:
– Господа. Я благодарю вас за откровенность. Сердцем – понимаю ваши сердечные чувства. – Глаза его были холодны, а слова предназначены выразить сильные эмоции: – Мы просили, мы молили, но это ни к чему не привело.
Все стояли, замерев от ужаса: дальше! дальше! Вот сейчас великий князь объявит себя их вождём – и поведёт!!
А он стоял всё такой же холодно-прямой, даже при самых крайних последних словах:
– До чего они довели Россию!
Приложил руку к козырьку, чётко повернулся – и к выходу. Два-три офицера поспешили проводить его к гардеробу.
Не обещал прямо союза и помощи, не сказал определённо – но как подбодрил преображенцев! Если так рассуждает великий князь – то до чего же дошло?
И отчего же преображенцам не открыться и дальше – ещё, прямо! Да отчего же сама Государственная Дума так и не узнала об их сегодняшнем высоком революционном настроении?!
Тут порывисто вмешался подпоручик Нелидов:
– Господа! Вот это как раз не поздно исправить! Все члены Думы сейчас на месте. Телефоны работают. Мой дядя Шидловский – председатель бюро Прогрессивного блока. Если только, господа, вы меня уполномочиваете – я сейчас же ему звоню и официально от имени батальона объявляю преображенскую поддержку Государственной Думе! – Он волновался, все возможности упущенного утра как будто вставали вновь. – Если только дядя сейчас там – он узнает мой голос и поверит.
Шумно вскричали, как за столом после удачного тоста. Очень понравилось всем!
Это и было единодушное одобрение. Гурьбой пошли к телефону.
Довольно быстро барышня соединила: удивительно, что телефон служил, несмотря на все уличные события.
На том конце взял трубку один, передал другому, а третий был уже и сам Шидловский.
– Дядя Серёжа! Дядя! – радостно и даже чрезмерно кричал в трубку Нелидов. – Ты узнаёшь мой голос? Слушай! – И торжественно: – Я звоню из Преображенского офицерского собрания! Мне поручено объявить, что офицеры и солдаты Преображенского полка постановили предоставить себя в распоряжение Государственной Думы!!
Это само так вымолвилось – не батальон, а полк. И – сам язык ввернул сюда и солдат, без этого бы не звучало.
Да как они уже убедили друг друга – с солдатами-то вопрос решённый.
156
Что же было делать?
Что же делать?
Что делать!
Как скалами, стиснут был Родзянко, после того как Беляев сообщил, что Михаил получил от Государя полный отказ.
А окружающие – наседали, советовали, толкали: брать реальную власть в столице.
Милюков для этого уселся вплотную, со своей неотвязчивостью он бывал как клещ, пока своего не докажет, Родзянко всегда побаивался слишком долгих с ним бесед, боялся уступить черезмерно.
Но и простодушный Шидловский склонялся к тому же. И мямля Коновалов. И наскочливый, остренький Шульгин. Тем более Караулов, бешеный казак, когда имел минуту забежать. Да вот и Некрасов, проделавший с Председателем всю сегодняшнюю петлю, немногословно переклонялся туда же. (Он любил долго молчать, поздно высказываться – и всегда оказаться правым.) После того, что переговоры Михаила с царём провалились (даже и лучше, события пойдут своим размахом, и чего можно было ждать от царя?), – нам остаётся продолжить поручение Государственной Думы, взять на себя охрану порядка.
Да вот почти и весь Комитет. А что думали Чхеидзе и Керенский – это вовсе было неизвестно, они сюда что-то и не заходили, они с кем-то другими совещались в другом крыле дворца.
И доводы были все – как будто верные. Правительство впало в паралич, да, если не разбежалось полностью. Никаких распоряжений не приходило и от Государя. Императорская власть в стране была – и как будто не была: куда она затмилась? Императорская власть над столицей не осуществлялась ни в чём – кроме единственного вялого генерала Хабалова, который тоже себя нигде, ни в чём не проявлял.
А между тем по городу разливалась анархия. Что днём казалось силой доведенного до отчаяния народа – то теперь превращалось в опасный сброд. Полицию – уже разгромили повсюду, никакой силы охраны порядка не осталось. Приходили сведения, что задерживают на улицах офицеров, оскорбляют – а то и убивают. Два с половиной миллиона жителей не могут жить без власти над собой, должны же кого-то слушаться. Для спасения жителей, и особенно офицеров – уже стоит взять на себя охрану порядка. А кто будет охранять банки, казначейство, винные склады? Караулы отовсюду сбежали.
Всё – так. Но давайте подумаем. Но нельзя решиться так сразу и быстро.
Да нельзя ждать! – чернь обрушится и на саму Думу, перебьёт и её! Для спасения Думы и для спасения Отечества – нет иного выхода, как обуздать анархию.
Наконец: пока мы будем думать да собираться – власть возьмёт кто-нибудь другой. Вон, уже затевают совет рабочих депутатов – да он и подхватит? Недаром Чхеидзе сюда не заявляется – он уже там у них председатель.
Всё так. Родзянко пересматривал лица. (От Милюкова старался отворачиваться.) Всё так. Но все его советчики, все члены Комитета не на столькое решались и не так отвечали, как Родзянко. Это он был Председатель их – и его решение единолично, и ответственность единолична.
Но это была дерзость выше его разумения и прав.
Но – никакого ответа он не получил из Ставки.
Но – ничего определённого не ответил Михаил.
Но – анархия бушевала по Петрограду.
И на что не решался Михаил – теперь предлагали ему самому?
Все до единого вокруг убеждали – брать власть.
Как скалами, стиснут был Председатель.
Не говорил Милюков, этот твёрдый кот в очках с оттопыренными жёсткими усами, что надо создать правительство, вместо одного правительства – другое, вместо императорского – ответственное перед Думой. На Совет министров Родзянко согласился бы легче. Но нет, его толкали самовольно взять власть больше, чем правительственную, объявить небывалую власть Комитета – по сути Верховную?
То есть – власть, как бы равносильную власти Государя!
То есть – совершить государственный переворот? Переступить присягу и клятву? Выступить – первым мятежником – и против помазанника Божьего?
