Николай Львов - Лубянская справка
И.О. услышал, как открылись двери соседних кабин и как все они вышли из туалета. И.О. остался один. Невыносимое беспокойство охватило его - что значит "совсем другое"? Бить его теперь не будут, это ясно; арестовывать не за что, ничего криминального он не совершил, - правда, с них все станет, могут и арестовать, и свидетелей найти сколько угодно, и посадить... Но все-таки сейчас-то зачем? И за что? За Сузи? За ее отца? И он ясно почувствовал, что у них припрятан для него удар ниже пояса и сейчас они только выжидают момент, когда его нанести - то ли теперь, чтобы сломать его сопротивление, то ли позже, чтобы окончательно его добить.
В туалет вошли какие-то шведы. И.О. подождал, когда они сделают все свои дела, и вышел вместе с ними. В коридоре у зеленых бархатных занавесок на том месте, где они с Сузи только что целовались, стоял мужичок и медвежьими глазками разглядывал потолок. Тянуть резину он не стал. Назвав себя Костылиным, он обрушил на И.О. серию словесных ударов, а последним прямым, с хрустом - послал его в глубокий нокаут. "Мы получили из Румынии два запроса: один из Министерства здравоохранения, а другой из нашего посольства. В запросе сказано, что все последние случаи заболевания этим в Бухаресте, Клуже и в других городах Румынии связаны с тобой! Тебе ничего не говорят имена Марьон Попеску, балеринки Константинеску, какой-то Шушеры или Мушеры? А вчера пришлось отправить в диспансер на Короленко твою московскую подругу Лизу, и она тоже заявила, что спала с тобой. Ты неплохо поработал, а? И теперь, кажется, хочешь подарить свой сувенир этой бразильской красотке? Или уже подарил?! А?!" Тут его голос стал заметно тверже, а глазки так и впились в помертвевшее лицо И.О., который почувствовал себя настолько скверно, что только чудом не потерял сознания. Говорить ему было нечего, да и как-то не хотелось, и он только подумал, что лучше бы ему сейчас покончить с собой - повеситься или выброситься из окна, - и продолжал, едва улыбаясь, разглядывать кагэбиста - его скулы, морщины, веснушки, советский галстук и сухие, только что вымытые волосы. Удар был молниеносным, и И.О. еще продолжал существовать по инерции. Ясно было одно: вот оно, возмездие, пришло, долгожданное, а все остальное - и последствия, и страдания, и мучения, и неудачи, которые его ожидают, - во все это он даже как-то и не верил. Так человек, которому в драке распороли живот, разглядывает свои собственные кишки, вывалившиеся ему прямо в руки, - с ужасом и недоумением, точно они принадлежат кому-то другому...
"Да, кстати, - продолжал Костылин, - твой соавтор Манолеску тоже попался через эту самую Шушеру или как там ее... Я ведь хочу помочь тебе, только помочь... - Он кивнул головой в сторону зала. - Ее еще можно спасти. Слышишь?!" И Костылин, взяв И.О. за плечи, стал нетерпеливо его потряхивать, продолжая упрашивать, требовать, угрожать. А И.О. почувствовал панический страх, желание заплакать и скорее все рассказать этому сильному человеку, он, по крайней мере, знал, что делать, он непременно ему поможет, он... Но, к счастью, первая волна животного страха прошла. И.О. взял себя в руки и продолжал тупо молчать, застенчиво улыбаясь, словно его штрафовали в троллейбусе за безбилетный проезд. В этот момент появился Мишаня - он стоял в дверях и удивленно и весело приглядывался к Костылину. И тут И.О. вспомнил знаменитую формулу Единственно Верного Поведения при встрече с властями, торжественно принятую на вооружение "конторой": нет, не знаю, точно помню, что не было! - формулу, выведенную поколениями допрашиваемых, посаженных и отсидевших. Только знай тверди, как заведенный: "Нет, не знаю, точно помню, что не было". Один бывший сталинский зэк однажды поделился этой формулой с "конторой", и Крепыш повторил ее тут же, но слегка переврав: "Нет, не знаю, не помню, не было". - "Ни в коем случае! - закричал бывший зэк. - Никаких "не помню"! Напомнят! Так старательно будут напоминать, что хочешь - не хочешь, а вспомнишь как миленький. Так что запоминай: нет, не знаю, точно помню, что не было. Слышишь? Точно помню!"
Все это в голове И.О. проскочило мгновенно, да и не за себя он боялся объявись сейчас кто-нибудь да скажи: "Отруби правую ногу, и все твои "жертвы" окажутся здоровыми", - и он, не задумываясь, подставил бы ногу под пилу; даже предложи ему умереть (только сразу, в этот момент, пока он еще не очухался - и с полнейшей гарантией, что это миновало его любимую Сузи), - и он пойдет и умрет. Бог мой! Он холодел от одной мысли, что сейчас творится в душе той самой Люминицы Константинеску - молоденькой балеринки из Клужа! А скольким передала эстафету смелая и бойкая Шуша! Сколько коммивояжеров и курьеров разъехалось по всему свету из отеля "Лидо", щедро раздавая направо и налево яркие и незабываемые сувениры? И всему виной он, И.О. А Лиза?! Бедная Лиза! А ведь им еще ничего не известно о Вале и Лене - можно себе представить, что они вытворяют сейчас в Крыму! Постой, постой, а откуда они вытащили Марьон Попеску - ведь это, пожалуй, та самая Марьон из бара в "Амбассадоре"! И что же - она жертва?! Вот тебе на! Но самое невероятное, что может произойти, самое немыслимое, самое отчаянное, несправедливое, страшное и трагическое, если Сузи... Ах, это слишком! Сузи и это... Нет, нет. Нет. Не знаю, точно помню, что не было.
"Ничего не знаю", - наконец выдавил из себя И.О. - и точно гора с плеч, начало было сделано. "Надо все обдумать, посоветоваться с Мишаней..." заворочалось у него в мозгу. "Как не знаешь? - посуровел Костылин. - А в Румынии? Что же, у тебя там никого не было?!" - "Не было у меня никого", тупо сказал И.О., и ему даже стало радостно - формула срабатывала! "Точно помню, что не было. Извините, но я пойду". - "Ну, вот что, - тихо сказал Костылин, и его глазки стали еще острее и кровавее. - Завтра в десять утра чтоб был по этому адресу. Если не придешь, будет плохо. Очень плохо. Это дело подсудное". И.О. взглянул на бумажку - это был адрес какой-то поликлиники.
О, Господи! Стыд-то какой! Начнут осматривать, обследовать, брать кровь, допрашивать... Это вместо завтрашней-то помолвки! И.О. привычно бросило в жар, и в этот момент из зала выпорхнула Сузи. "Ну, что же ты?" удивленно воскликнула она. Костылин судорожно глотнул слюну, дернулся весь, и тут они встретились глазами - он и И.О. "Ну, счастливчик... - процедил он, ухмыляясь. - До завтра!" И.О. поразил в его глазах жадный блеск, - ох, далеко пойдет Костылин, и черт его знает, может, выбьется в сильные мира сего, и уже не таких жалких людишек, как И.О., в бараний рог будет скручивать, а свои дежурства в вонючих туалетах будет вспоминать с этакой снисходительной усмешкой, проезжая мимо "Метрополя" под вой сирен в бронированном лимузине. Кто знает? И все ему будет мало!
И.О., как в бреду, вернулся в чайную. За их столиком вовсю веселились. Мишаня и Крепыш, ввиду редкого употребления виски, явно переусердствовали Мишаня тыкал пальцем в живот бразильца и предлагал ему поменяться квартирами. "С доплатой!" - кричал он и сам хохотал, довольный шуткой, а Крепыш пересел на место И.О. и нагло ухаживал за Сузи, гадал ей по руке. "Знаем мы эти гадания!" - мрачно подумал И.О. Несмотря на славные традиции "конторы", позволяющие отбивать друг у друга любовниц для поддержания духа конкуренции, и на все, только что произошедшее (казалось бы, чего уж теперь, после румынских запросов, надеяться на happy end!), в этот момент И.О. почувствовал к Крепышу острую неприязнь, а мгновением позже, осознав бесстыдство и полную неуместность чувства ревности в своем теперешнем состоянии, лишь трепетно помолился: "Господи, о, Господи! Сделай со мной все, что угодно, пусть она никогда не будет моей, но сделай так, чтобы это ее не коснулось!"
И снова на И.О. нашло тупое оцепенение. Он был не он; все вроде бы происходило вне его воли и ему не повиновалось - ни выражение лица, ни язык, ставший деревянным и бессмысленным, ни даже способность нормально рассуждать: любой обращенный к нему вопрос он переспрашивал по крайней мере дважды, прежде чем на него ответить, и отвечал невпопад, заикаясь, - так что всем очень скоро бросилась в глаза эта странная перемена в нем. Больше всех недоумевала Сузи, потому что он стал вдруг с ней холоден и все норовил отодвинуться. Такой резкий и необъяснимый поворот по отношению к ней никому не был понятен, так что он выглядел дурак дураком. Слава богу, у него в конце концов хватило ума объяснить всем, что он, вероятно, отравился и что ему сейчас тошно и пусть никто не обращает на него внимания. Ужас охватил его - он даже плюнул на то, что сейчас за ним наблюдают, прослушивают и записывают каждый его вздох - и перестал притворяться. Снова и снова в его мозгу проплывали картинки пострашней "Герники" или "Последнего дня Помпеи" свою жизнь он уже ни в грош не ставил и готов был к самым тяжелым испытаниям; но стоило ему коснуться Сузи или поднять взгляд на бульдожье лицо бразильца, как жгучий стыд бичом опаливал его спину, затылок и плечи сколько проклятий извергнет на него этот любящий отец, когда обрушится на него жуткая, абсурдная новость - его любимая, прекрасная дочь, наследница его миллионов, его избалованная роскошью, выросшая в стерильной чистоте Сузи... М-м-м-м!! В мозгу мелькали взрывные цветные картинки, и каждая отнимала у него столько энергии, что он чувствовал, как буквально тает на глазах, поминутно худеет и сгорает. Раз - вспыхнуло лицо Лизы - и полкило как не бывало, два - что-то спросила Сузи и погладила нежно по руке (точно утюгом прожгла до кости), И.О. охнул, и целый килограмм улетел черт знает куда; три - как в кино просмотрел он несколько кадров любовной возни с Шушей - роскошные волосы, грудь, талия - и в голове зашумело от истощения, точно месяц просидел на черном хлебе и воде в тюремном изоляторе. Это возмездие. Это некто там, наверху, воздает ему должное за его грехи. Но за какие, Господи?! За что?! За то, что живет он, тридцатилетний болван, вот уже десять лет бездомно, впроголодь, перебираясь с одной случайной работы на другую? За то, что он не сделал ничего дурного, ничего подлого ни одной девице, с которой когда-либо сталкивала его жизнь, и, пожалуй, только две или три истерички могут вспомнить его не лучшим образом, да и то лишь по своей бабьей дурости? Так за что, Господи?! И именно тогда, когда блеснуло ему наконец Счастье, улыбнулась Нежная Удача, когда показалась где-то на горизонте и даже подмигнула ему недосягаемая Свобода, являвшаяся до сих пор лишь в радужных мечтах!
