Рустам Ибрагимбеков - Парк
Видимо, определила по стуку. И, может, знала, что он должен прийти... Почему-то сама идет к двери, чтобы открыть ее. Сейчас все окончательно выяснится...
Он настолько ошарашен, увидев ее, что все сомнения сразу отпадают: конечно же встреча у меня - неожиданность для обоих. Он на нее не смотрит, держится напряженно. Обращается только ко мне:
- Значит, так... Я попросил отца... Он навел справки в горсовете. Тебе нужно как можно скорее выбираться отсюда. Никакого парка здесь не будет. Это достоверная информация. Он сам смотрел план застройки города. Так что соглашайся на то, что они тебе предлагают. Потом будут селить в более отдаленных районах. Если нужно, он может поговорить с кем надо...
- Спасибо, - даю понять, что в протекции не нуждаюсь.
- Он сам предложил. Ты же знаешь, как он к тебе относится.
- Да, знаю.
- Ну вот, собственно, все... Я забежал, чтобы предупредить тебя...
- Спасибо...
Что же будет дальше? Как они выпутаются из создавшегося положения, раз встреча у меня для обоих неожиданность?
- Я думала, ты здесь. - Как я и предполагал, первой начала она. - И решила подъехать.
То ли неудобно врать при мне, то ли нет в этом необходимости, но ей совершенно безразлично, поверит он или нет.
- Я звоню, звоню, а тебя нет...
- Мы приехали почти одновременно, я буквально на несколько минут тебя опередила, - произносит она небрежно.
Даже детей дошкольного возраста обманывают с большим старанием. Но он так рад услышанному, что не имеет никакого желания в тем либо усомниться. Несколько слов, сказанных ею как бы в свое оправдание, действуют на него буквально опьяняюще- он бурно счастлив и не может не поделиться со мною распирающими его чувствами.
- Обычно мы предупреждаем друг друга... - объясняет он, чтобы я правильно понял его волнение в самом начале, когда ой вошел.
- Ну ладно... Нам пора идти, - грубовато прерывает она его. - Я пойду? Она почти спрашивает у меня разрешения, улыбаясь при этом виновато, как бы прося прощения за него и за себя и вообще за все, что произошло.
Потом берет его под руку.
Мы прощаемся...
Но уже у самой двери потребность сообщить мне нечто важное пересиливает в нем привычку подчиняться ей, и, высвободив ловким движением локоть, он бросается ко мне. Она остается у двери, досадливо покусывая нижнюю губу.
-- Извини... Я давно хотел сказать... Мы тебе очень благодарны... Ты пока холост и не знаешь, что такое семейная жизнь, - говорит каким-то странным торопливым полушепотом, как бы давая понять, что хоть и выражает их общее мнение, но боится, что ее может смутить мое присутствие: одно дело, когда они говорят о столь интимных вещах вдвоем, наедине, и совсем другое, когда он сообщает о них кому-то третьему, в общем-то постороннему человеку. - Честно говоря, мы не очень одобряем твой образ жизни; пора, как говорится, остепениться! Но так или иначе, ты женишься и поймешь, как важно иметь не просто жену, а друга, товарища, единомышленника, который изо дня в день подтверждает тебе свою любовь и преданность...
Приблизившись к нему, она крепко берет его за локоть уже другой руки; правой он машет перед моим носом для большей выразительности.
- Да, да, пошли. Еще два слова! Прошу тебя, это очень важно! - Ему удается еще немного придвинуться ко мне. - Конечно, я виноват перед тобой. Но и ты меня должен понять. Я однолюб... Иначе я не могу. Я не могу размениваться. Все или ничего, понимаешь?! И когда я каждый день слышу от нее "я тебя люблю", мне больше ничего не нужно. Это на всю жизнь, понимаешь?? Раз и навсегда. Она такая же, поверь... - Это звучит как признание в любви и адресовано ей, вцепившейся в его локоть. - Она поразительный человек. Цельность потрясающая.
- Нам надо идти, - произносит она так жестко, что он сразу же осекается и направляется за ней к двери.
Провожаю их до ворот. Он чинно ведет ее под руку, как после дружного семейного визита к лучшему другу. И ни одного, даже беглого взгляда на окна второго этажа. Будто и не прожил здесь все свое детство! Ну, оглянись же! Хотя бы любопытства ради! Может быть, зияющие, как после бомбежки, окна разрушенного дома пробудят в тебе сомнения в правильности поступков твоих?!
Нет, не оглянулся...
Окликаю их, когда они уже почти добрались до дороги. Поспешно и одновременно поворачиваются обе головы.
Вопрос задаю подчеркнуто сухо. Пусть не думают, что разжалобили. Но, в конце концов, не только же ему дано печься об интересах науки, нефтяной промышленности и страны в целом!
- А ты уверен, что прирост нефти будет достаточно высокий?
- Не менее двадцати процентов, - отвечает сразу, не колеблясь. Ну, чего-чего, а убежденности ему не занимать.
- Ладно, - говорю, - можешь сказать в управлении, что я согласен. Я сегодня в ночь работаю, вряд ли кого-нибудь из начальства поймаю...
Он опять хочет броситься ко мне, но жена держит его крепко.
- Молодчина! - кричит он мне издали. - Я это знал, я не сомневался. Вика может подтвердить, - заглядывает ей в лицо. - Ну, что я тебе говорил?! Она волновалась. А я - нет... Я знал, что смогу тебя убедить.
Вхожу во двор, прикрываю за собой ворота... Сдерживаю зевоту. Сколько же я спал? Уже около двенадцати, почти пять часов получается. Ну что же, вполне достаточно...
Прежде чем начать пробежку, застилаю столик во дворе скатертью. На всякий случай. А вдруг все-таки явится...
Буквально через несколько десятков метров покрываюсь испариной. В конце второго круга ощущаю, как из раскрывшихся пор вместе с капельками пота выходит отрава ночного кутежа; сквозь пелену обволакивающей вялости прорываюсь к привычному состоянию легкости и свободы - бег доставляет удовольствие и может длиться сколько угодно...
Под яростное визжание камнерезных дисков (сегодня почему-то они особенно неистовствуют) делаю шесть кругов, сбавляю темп и перехожу на быструю ходьбу. Задерживаюсь у ворот из-за дыхательных упражнений и наконец вступаю во двор. Вижу сидящего за столом длинноволосого парня, одного из той троицы, и сразу же на затылок обрушивается что-то жгучее. Будто кипятком ошпарили. Ноги подгибаются, касаюсь коленями земли, все вокруг на мгновение темнеет, поглотив длинноволосого вместе со столом. Потом он возникает совсем рядом в странной позе, с задранной ногой. Успеваю нагнуться, рифленая подошва ботинка, царапнув ухо, оказывается у меня за спиной; теперь он сидит у меня па плече. Рывком сбрасываю его, поднимаюсь на ноги. Что делается сзади, не вижу, но кто-то вторым ударом ожигает затылок, .и все вдруг опять погружается в темноту. В разрывающие се короткие вспышки света наношу удары по всему, что мелькает перед глазами.
Когда прихожу в себя, во дворе никого нет. Тупая ноющая боль в затылке отдает в лобную часть, и от малейшего движения темнеет в глазах. Из-за страшной боли в ребрах трудно дышать. Кряхтя, добираюсь до крапа и сую голову под холодную воду...
Что им всем от меня надо? Что они хотят? Чего добиваются? Один и тот же вопрос бьется в моей разламывающейся от боли голове.
Дышать очень трудно, хочется распрямиться. Пробую вытащить голову из-под крана. Но она пышет жаром как раскаленная. Боль невыносимая. Опять сую макушку под воду... Что они от меня хотят? Что им нужно?
Теперь усиливается боль в боку, ползет от ребра к ребру вверх, к лопаткам, к затылку... Кольцо замыкается... Все объединяется как бы в одну рану - от ребер до головы, а водой ей не поможешь.
Дотаскиваюсь до стола. Ложусь на него животом. Щекой ощущаю крахмальную жесткость скатерти. Белизна, в которую уперся глаз, покрывается темными влажными пятнами. От капель...
Ну что теперь делать? Где их найдешь? А если и найдешь?.. Не убьешь же! А этот даже не оглянулся. Будто и не жил здесь. Не умирал от туберкулезных палочек. Вот здесь же, на этом же месте сидел!.. Все забыл... Все... Ну а что пользы, когда помнишь? Еще ведь тяжелей!..
Ну, пора вставать. Не лежать же так всю жизнь? Надо посмотреть, что с лицом сделали...
До маминого трюмо далеко, оно в комнате, туда не доберешься. В маленьком зеркальце под лестницей лицо помещается частями. Все вроде цело, на ощупь тоже ничего не болит. Значит, по лицу не били. Или промахивались. Это хорошо. Все остальное- это мое личное дело: и боль, и обида, и память... А вот с лицом сложнее. На него уже имеют право. Надо объяснять, оправдываться, придумывать. Или отсиживаться. Дома. А такой возможности сейчас нет. Вечером - смена. И если не выйти, подумают - смылся. Ребятам и без того трудно будет что-нибудь объяснить. А так получается - предал и скрывается...
А эти-то что так взъелись? Почему такая злость? Неужели только за то, что понравился ей? И откуда они об этом знают? Кто они вообще такие? На студентов не похожи. Хотя сейчас их не разберешь. Все на одно лицо. И работяги, и воры, и студенты... Один портрет...
Почему же она не пришла? Сама же обещала. И. как обещала! Значит, что-то ей помешало. Fie может такой человек обмануть. Не должна. В чем, в чем, а уж в этом разбираемся... Никто ее за язык не тянул. Сама пришла, сама обещала...
