Виктор Миняйло - К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
- Ты чего тут разорался? - спросил, недобро прищурившись. - Чего вопишь, как недорезанный?!
Величественный поп обхватил Данилу за шею и, сильно дернув за плечо, развернул его на одном месте и поддал коленом. Данько полетел кубарем.
- Нечестивец! - снова проревел поп. - Я бугая кладу на лопатки!
- Га-га-га! - захохотали в толпе, и автокефальный поп гордо оглянулся, торжествуя победу. Но не знал он, на свою беду, Данилу Котосмала!
Если бы не этот хохот в толпе, Данько, возможно, и смирился бы. Ведь поповское превосходство в силе было очевидно. Титаренко повернулся лицом к своему обидчику, и ему теперь было все равно, как тот кладет бугаев на лопатки. Словно пущенный незримой пружиной сорвался Данько с места и со всего разгона ударил попа головой в живот. Так ухнуло - как в литавру. Поп-громовержец, обессиленно воздев руки, согнулся в пояснице и покатился по ступеням вниз.
- А теперь понял? - Данько подбоченился. Потом окрысился на толпу: Бе-е-ей представителя!..
Кто-то и кинулся было к поверженному, но вступился ктитор. Тогда человек шесть едва подняли громоподобного и понесли к саням этот сплошной тяжкий стон.
- Проклина-а-а... Бара-а-аны... Ана-а-афема-а!
- Не дергайтесь, батюшка, а не то упустим!
- Дома, батюшка, горилки выпейте. Оченно пользительно.
- Сви-и-и... Ослы-ы-ы...
Еле-еле втиснули отца Прокопия в сани. Благочинный стал еще желтее и, казалось, от страха усох, как гриб.
Кто-то из парубков кольнул коня свайкой, и сани, переваливаясь с полоза на полоз, умчались по улице.
Едва отходили отца Никифора. Он крестился сам, крестил всех, а потом кланялся и плакал.
- Спасибо вам, люди добрые, спасибо! Избавили от напасти! - И, как на пасху, целовался с ктитором и прихожанами.
- А все ж те батюшка куда как голосистей!.. - вздохнул ктитор.
- Оно-то так, - возразил Роман Ступа. - А что ж, если они по-простому читают!..
- Однако ж голос!.. - шлепнул губами Прищепа.
- Вот только и всего, что голос. А надо, чтоб вумственно было!
- А так, так! Это вы правду говорите! - поддержали Ступу рядом.
Возбуждение толпы постепенно угасало. Обрадованный отец Никифор, чуть ли не спотыкаясь, побежал в церковь. За попом едва успевали дьяк и пономарь, а за ними медленно тронулась шумная толпа.
Довенчивали молодых еще долгонько. Вся церковь гудела, как огромный камертон, от стройного пения "Многая лета".
Но вот толпа раздалась, люди притиснулись к стенам притвора, и по живой улице молодые степенно вышли из церкви.
За церковной оградой подружки дерзкими голосками завели:
Ломайте калину,
Устелите долину
Молодой, молодому
До самого дома.
Ломайте калину,
Устелите долину...
Украшенная веточками-дужками,
Идет Яринка с дружками.
Тучей двинулись люди. Путались под ногами дети, хрустя настом, обегали процессию, пробивались вперед.
Молодицы запевали новую:
Расступитесь-ка,
Враги!
Ой, чтоб на дороге
Ни ноги!
Пусть пройдут родные
Будут счастливы молодые!
Однако двигались не только родственники. Хитроватые мужики, в кожухах и с шапками, спрятанными в карманах, еле успевали за столом, который вприскочку перебегал дорогу молодым. Стол стоял и думал, а мужики, сторожко поводя глазами, молчали. Кланялся им жених, а дружка вытаскивал из корзины бутылку самогона и ставил на стол. Мужики отрицательно качали головами - э-э, мол, не на таких напали!.. Ставили вторую бутылку - а не пошли бы вы наконец к чертовой матери?! Больше не вымогали, - шафера были хлопцы тертые... Назад стол уже не бежал, а шел в сопровождении мужиков степенно, еще немного и покачивался.
Из других дворов выбегали полные ведра, выплескивались поперек улицы. И снова давали горилку мужикам.
А я удивлялся, сколько же татей в Буках, что так вот, среди белого дня, безбоязненно преграждают дорогу целой свадебной процессии! Да будь это где-либо в лесу, то, верно, за каждым дубом подстерегал бы молодых стол с разбойником...
Лети, лети, соловушка, вперед,
Дай знать отцу и маме - дочь идет.
Идет их дочь родная с муженьком,
Повязаны их белы руки рушником.
Так подошли к Софииной усадьбе. Остановились, ожидая, пока Яринкин отчим Степан откроет ворота.
Подружки весело запели:
Соловушка молоденький,
Голосок твой тоненький.
Сообщи маме и бате,
Что я возле хаты...
Трио музыкантов лихо ударили марш.
Яринка с Данилой, за ними шафера и подружки, а затем и все остальные вошли в дом. Неприглашенные облепили хату, как рой осенних мух, прикладывали ладони ко лбу, разглядывали через окна - что там?
Я постоял бы и на улице, но Евфросиния Петровна вся дрожала от любопытства, издергала, затолкала меня: ой, пошли, забьют всю хату - и не увидим ничего!..
Чур тебя, иль без Грица и вода не освятится?..
Но, впрочем, я мог только протестовать, а любимая моя жена действовала. Она орудовала мной, как осадной машиной. Я был вроде тарана, которым разрушают крепостные стены. И таким образом мы пробрались в хату.
А в это время подружки и молодицы допевали приветственную:
Слава, слава тому,
Кто в этом дому!
Старому и молодому,
Богу пресвятому!..
В красном углу на вывернутом кожухе сидели молодые - тесно прижавшись, плечо к плечу, нога к ноге, чтобы не пробежала черная кошка. Слева от невесты важничала ее свадебная подруга Мария Гринчишина, за нею справа от жениха - шафера, сваты - Диодор Микитович Фастивец, буковский богатей Тадей Балан, а потом уже ближайшие родичи и все прочие праведные и грешные. Перед молодыми - коврига хлеба с воткнутой свечкой. И когда уселись за стол, кто только смог (а затем уже будет: "Вставайте, да пускай люди садятся"), запели глупые подружки такое, что мне в сердце кольнуло:
Зажги, мама, свечку,
Поставь на столе.
Хочу присмотреться
Пара ль он мне.
Свечка зогорелась,
Неясно горит...
Не с тем же я села,
Аж сердце болит!..
И пожалуй, только мне одному в этой праздничной хате вдруг прояснилась великая правда этой песни. И даже не потому, что прехорошенькая невеста испуганно поводила глазами, вобрала голову в плечи и потом на протяжении всей свадьбы боялась взглянуть жениху в глаза, но и потому, думаю, что нет на свете границ совершенства и женская жаждущая душа никогда не насытится красотой. Потому, может, и мифического жениха, беспорочного божьего сына выдумала именно женская экзальтированная душа. А для нас, мужчин, достаточно было сурового старикана Саваофа с его карающими молниями.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой автор рассказывает, как Степан Курило
познакомился со своими новыми родичами
Громкая свадьба в Буках подобна пожару. Столько же огня, столько же убытка, столько же самоотверженности и столько же пьяного угара...
Уже с неделю прошло, как повенчали Яринку и Данько, но и до сих пор то в одном, то в другом углу села, как из-под раздутого ветром пепла, затеплится песня, а затем и вспыхнет диким криком: "Попiд горо-о-о-ою, яром-доли-и-иною козаки-и-и йду-у-уть!" Это отгуливаются сваты или шафера, или подкидывают подружку невесты, или поймали сваху, или просто так пьяницы пускают в дело украденную на свадьбе горилку.
Целую неделю визжали голодные свиньи, ревели непоеные коровы, дрались на печах малыши, напихиваясь черствым хлебом да сушеными грушками, которые добывали из подвешенной котомки через прогрызенную мышами дырочку. Потому что и матери гуляют: "I пить будем, i гулять будем, а смерть прийде помирать будем!.."
Целую неделю даже самые ярые святоши не молились богу на ночь. Далеко уже за полночь брели впереди мужей, для которых узки были и ворота, едва нащупывали собственные двери и, стряхнув с ног сапоги, так во всем праздничном и засыпали на топчане в нетопленной хате.
Поутру хозяева-страдальцы стонали - ой, капусты!.. ой, рассолу... ой, грушевого квасу!.. Кое-как приведя в порядок скотину, тяжело покачиваясь, с законной своею женой снова шли на свадьбу - доедать пироги, отводеневший кисель, размочаленное до волокон мясо. И желтый хлебный самогон не только пили, но и, налив его в миску и накрошив туда хлеба, хлебали ложками.
Изнуренные тяжкой работой, хозяева порой и засыпали - которые за столом, окунув чуприну в кисель, а которые и под столом. Поборницы пристойности, их жены, вытаскивали мужей на середину хаты и, колошматя кулаками по спине, гнали своих повелителей досыпать дома.
Взявшись под руки, занимали всю ширину улицы отчаянные молодицы.
Ой, пила, я пила
Чепец обронила.
А домой вернулась
Милого била.
Ой, била, била
Из хаты прогнала.
Ищи мой чепец,
Что я потеряла!..
Крик несся и визг - это, впрягшись в сани, парубки катали обеих свах. С разгона врезались в сугробы, опрокидывали сани.
- А чтоб вас божья сила побила, пакостники, похабники!.. А вывернуло б вас со снопами на половецком спуске!..
- Го-го-го! Взбрыкивает наша теща! Го-го-го!
