Михаил Пришвин - Том 2. Кащеева цепь. Мирская чаша
Особо следует остановиться на сложных взаимоотношениях героя «Кащеевой цепи» с природой. Не случайно многие главы романа носят такие названия, как «Аромат земли», «Светолюбивая береза», «Флора и фауна», «Ток». Для Курымушки окружающий его с детства мир природы одухотворен, полон внутреннего очарования и тайны и, пробуждая фантазию мальчика, связывает его «сказку» с действительностью. Впоследствии Алпатов, с его сознанием «среднего интеллигента-материалиста», порвавший с практикой революционной борьбы («марксизм» его. по существу, был доктринерским пересказом чужих мыслей!) и переживший разрыв с невестой Инной Ростовцевой, обращается к природе как воплощению «естественных законов» бытия, где «нет существенной разницы между человеком и зверем». Привнесение же в эти законы природы «чуда» Любви и является началом творчества. Агроном Алпатов хочет осушить озеро, превращенное Кащеем в болото, и возвратить людям забытую ими легендарную «Золотую луговину». Картина весеннего ледохода на реке, которую видит Алпатов, вернувшийся на родину из Германии, приобретает аллегорический, иносказательный смысл. Это и напоминание Алпатову о детстве (из глубины его сознания всплывают сказочные образы Снегурочки и царя Берендея), и предвещание будущего (грязные льдины кажутся Алпатову разбитыми звеньями Кащеевой цепи).
В рукописях Пришвина сохранился набросок первоначального плана «Кащеевой цепи»: «Звено 1-е. Голубые бобры. Звено 2-е. Каинов путь. Звено 3-е. Продолжение Каинова пути: студенчество, бардак и женщина будущего. Звено 4-е. Любовь и начало творчества (захватить 1-ю революцию). Звено 5-е. Свой дом и война. Звено 6-е. Воскресение отцов» (ЦГАЛИ). В процессе работы над романом план его усложнился, хотя Пришвин, несмотря на переживаемые им сомнения и возражения некоторых критиков, остался верен поставленной им вначале задаче. Постепенно автор пришел к заключению, что «Кащеева цепь» должна составиться из трех романов, объединенных композиционно и личностью автобиографического героя. Прослеживая эволюцию центрального персонажа, Пришвин писал в 1933 году: «В романе Алпатов посредством любовной катастрофы со своих теоретических высот сведен вниз, к грубейшей жизни, где все его лишнее, не свое, мечтательное, нереальное уплывает весной в виде старых льдин, а сам Алпатов, присоединяясь чувством к реву весенней торжествующей жизни, принимается за дело» (Собр. соч. 1956–1957, т. 4, с. 13). Автор предполагал закончить «Кащееву цепь» к проститься со своим героем в тот момент его жизни, когда Михаил Алпатов «понял себя самого как художника». К сожалению, этот замысел остался нереализованным. Из трех задуманных книг написаны были лишь две. Работу над третьей книгой Пришвин начал в 1943 году, но вскоре прервал ее, отвлеченный другими творческими планами («Повесть нашего времени», «Кладовая солнца»). Хранящиеся в архиве Пришвина черновые наброски третьей книги романа посвящены периоду первой мировой войны. В 1954 году, завершая вторую книгу «Кащеевой цепи» главой «Искусство как поведение», Пришвин пояснял: «Где уж тут в мои восемьдесят лет написать мне роман до конца! Но мне кажется возможным рассказать здесь об Алпатове, как он сделался писателем после того, как „ушел в природу“».
Первое звено «Кащеевой цепи» – «Голубые бобры» – было закончено Пришвиным 12 февраля 1923 года. Первая книга «Кащеевой цепи» (три звена), с подзаголовком «Хроника» стала печататься в 1923 году в журнале «Красная новь» (кн. 3, 4, 5 и 7).
М. Горький взволнованно писал Пришвину 20 ноября 1923 года из Берлина: «„Кащеева цепь“ тоже – превосходно! Не потому, что я хочу ответить комплиментом на Ваш мне комплимент, а – по совести художника говорю. Особенно понравилась мне глава „Кум“. „Курымушка“ – удивительная личность. И прекрасный Ваш язык говорит через разум читателя прямо душе его» (Горький, т. 29, с. 417–418).
Начало печатания «Кащеевой цепи» было одобрительно отмечено в прессе. Критик А. Черновский, делая обзор содержания «Красной нови», писал: «Прекрасную <…> автобиографическую вещь дал большой мастер языка М. Пришвин. Два „звена“ его хроники „Кащеева цепь“ <…>, совершенно очевидно, не сочинены автором, не „написаны“, а „рассказаны“» (см. «Звезда», 1924, № 1, с. 289).
5 января 1924 года Пришвин обратился с письмом к редактору «Красной нови» А. К. Воронскому: «…Напечатанное у Вас мое сочинение „Кащеева цепь“ представляет из себя вполне законченную повесть „Курымушка“, и под таким заглавием я очень бы хотел ее издать» (ИМЛИ). Под названием «Курымушка. Повесть в 3-х частях» три первых звена «Кащеевой цепи» были выпущены в 1924 году издательством «Новая Москва». Готовя «Кащееву цепь» для отдельного издания, Пришвин заменил название третьего звена «Второй Адам» на «Золотые горы».
Критика дала о «Курымушке» самые положительные отзывы. «В повести этой, – писал Юрий Соболев о Пришвине, – вскрывает он нужную правду не только о себе (поскольку есть „Кащеева цепь“ автобиография), но и о целом поколении, зачатом в „светлую эпоху“ российского либерализма, отрочество и юность проведшем под гнетом реакции 80-х годов и под убаюкивающую ложь 90-х годов с их проповедью „малых дел“. Но вместе с тем „Кащеева цепь“ обнимает и правду о поколении, на плечи которого пала тяжесть революции, которую оно приняло через испытание „огнем и мечом“» («Россия», 1924, № 1, с. 207). «„Курымушка“, – продолжал Юрий Соболев в другой рецензии, – это рассказ о росте формирующего сознания. Все этапы духовного роста Курымушки показаны на очень широко взятом общественном фоне. В этом еще большая значительность книги» («Известия», 1924, № 222, 28 сентября).
В письме к Леониду Леонову 12 декабря 1924 года Горький спрашивал: «Пришвина не видите? Не вышел ли „Курымушка“ отдельным изданием?» (Горький, т. 29, с. 426). Посылая «Курымушку» М. Горькому, автор сделал на книге такую надпись: «Юному сердцу Алексея Максимовича с родственным чувством. Михаил Пришвин. 3.111.25, Москва» (ЛИ, т. 70).
«Будете ли Вы продолжать „Курымушку“? Это удивительно хорошо сделано, Михаил Михайлович!» – интересовался М. Горький в письме от 1 февраля 1925 года (Горький, т. 29, с. 427). «Я сейчас работаю над продолжением „Кащеевой цепи“, – ответил Пришвин 1 декабря 1925 года, – то был Курымушка гимназистом, теперь будет студентом – эпоха начала марксизма (золотая валюта, винная монополия и т. д.). Мне представляется, что если я напишу это, то вся современность так и раскроется, но это, Вы знаете, всегда что-то представляется, а выходит то, что надо. Трудная работа, упрямая, но, судя по первым трем книгам, все-таки дело свое проверну» (ЛИ, т. 70. с. 328). «С большущим нетерпением буду ждать продолжения „Курымушки“, что очень хорошо у Вас вышло», – отозвался на это М. Горький в письме из Неаполя от 16 января 1926 года (там же, с. 327).
Дальнейшее печатание «Кащеевой цепи» из «Красной нови» было перенесено в журнал «Новый мир».
В рецензии на «Юность Алпатова» Юрий Соболев, прослеживая развитие Пришвиным «темы о внутреннем росте человека», писал о герое «Кащеевой цепи»: «Он приехал в родную усадьбу со смутными чаяниями молодой души, которая должна решить для себя окончательно и раз навсегда вопрос о своем месте в ряду подневольных человеческих жизней <…>. В дальнейших главах <…> Алпатов столкнется с народниками и с марксистами. Он станет апологетом того учения, которое раскроют ему Маркс и Плеханов» («Комсомольская правда», 1926, 4 апреля). С Юрием Соболевым не согласился И. Нусинов, полагавший, что «ценность романа именно в том, что это – одна из последних дворянских семейных хроник в русской литературе» и что Пришвин «рядом новых деталей <…> вскрыл обреченность и никчемность обитателей усадьбы». Критик назвал тривиальными и скучными, «по ошибке вклеенными из чужой книги», те страницы «Юности Алпатова», где герой говорит о марксизме и народничестве. В очень важном для Пришвина «предисловии о зайце» И. Нусинов увидел лишь удачную орнаментику и «невинное кокетничанье мистическим, которое не следует принимать всерьез» («Книгоноша», 1926, № 34, с. 6).
Нужно отметить, что и сам Пришвин был не удовлетворен «Юностью Алпатова». 3 октября 1926 года он признался в письме М. Горькому: «Через месяц в Госиздате выйдет „Юность Алпатова“ вместе с „Куры-мушкой“, как звено 4-е „Кащеевой цепи“. Эта „Юность“ меня раздражает: она „рациональна“, скучновата, необходима, однако, перед звеном „Любовь“. Я должен создать в этом лучшую вещь, и вот выйдет роман с окончанием на худшем <…>. А „Любовь“ эту я хочу написать так, чтобы избежать в ней ошибок моей действительной любви: я не понимал в юности, что женщине, которую любишь, надо служить. Но, боже, как я усложняю свое писание, как далеко все от современности…» (ЛН, т. 70, с. 334).
