Лев Овалов - Двадцатые годы
- Я тебе другой совет дам... Выжлецова не забыл?
- Что-нибудь выяснилось?
- Многое выяснилось.
- Так Выжлецов тогда врал мне или не врал?
- Тут не все ясно, дело сложное. Он не только хлеб у себя на мельнице воровал, поковарней дела творились. Следствие еще не закончено, подключился Орел. Я другой совет хочу тебе дать. Посерьезней надо жить. Людей слушай, да не всему верь, что можешь, проверь и к нам, а мы уж... Понял?
Он искренне наставлял Славу.
- Ладно, - сказал Слава. - Учту.
- Я не для твоей только пользы говорю, я беспокоюсь о государстве, серьезно произнес Семин. - Учти, классовая борьба еще впереди.
Последний визит - на конный двор.
- Мне бы лошадку.
- Далеко?
- В Успенское.
- Надолго едете?
- Насовсем.
- Это как понимать?
У заведующего маленькие, заплывшие глазки и нос в синих прожилках любит, должно быть, выпить.
- Обратно к себе, кончилась моя работа в Малоархангельске, возвращаюсь к родным пенатам.
- К пенатам?.. Это кто же они будут?
- Родственники.
Заведующий пожевал нижнюю губу.
- Не полагается.
- Что не полагается?
- Домой на казенных лошадях возвращаться.
- Не пешком же? У меня вещи, брат еще заболел...
- Не знаю, не знаю.
- Может, сходить к Афанасию Петровичу, принести от него записку?
Заведующий пожевал верхнюю губу.
- Зачем же Афанасия Петровича беспокоить? Что-нибудь найдем. Приходите часа через два, приготовлю вам экипаж, есть тут у меня одна лошаденка на примете, так ее оформить надо.
- Ладно, через два, так через два.
Слава пошел к себе. Петя лежал на кровати сонный, вялый, температура у него как будто сползла, равнодушными глазами смотрел на сборы брата.
Пришла Эмма Артуровна.
- Как, Вячеслав Николаевич, когда едете?
- Часа через два, должно быть.
- Брата вашего напоила чаем, яичко всмятку сварила, отказывался, глотать, говорит, больно, но кое-как скушал.
- Доберемся мы с тобой?
Петя утвердительно закрыл глаза.
- Не бес-по-кой-ся, - выдохнул он. - До-е-дем.
Слава обвел комнату глазами, не забыть бы чего, и Эмма тут же перехватила его взгляд.
- Не беспокойтесь, Вячеслав Николаевич, я помогу, соберу и белье, и постель.
Она вынесла в зал пачки с книгами, ушла и вернулась с креслом, с усилием втащила в комнату Славы дубовое кресло с высокой спинкой, обитое тусклым зеленым сафьяном.
- Это еще для чего? - удивился Слава.
- Для товарища Соснякова, - радостно объяснила Эмма. - Строгий, говорят, не в пример вам.
Кресло... Что-то напомнило оно Славе. Какое-то кресло проступало сквозь дымку времени. Корсунское, комсомольское собрание и Сосняков, несущий на своих плечах кресло. Другое. Но все-таки кресло. Вот когда оно вернулось к нему!
- А без кресла он не обойдется? - спросил Слава.
- Как можно, Вячеслав Николаевич, это вам все безразлично.
Сосняков вправду другой человек, Эмма ни обкрадывать его не осмелится, ни по душам он с ней никогда не поговорит. Серьезный товарищ. Ну да простится это ему, лишь бы укомол не сдавал своих позиций.
Вслед за креслом Эмма принесла ситцевые занавески на окно.
- Помогите, Вячеслав Николаевич, гвоздики приколотить.
- А это откуда?
- Франечка велела повесить.
Чудеса, да и только! Выслуживаться Франечка не любила.
- Ей это зачем?
- Поручение ей такое товарищ Сосняков дали, нежелательно, говорит, чтобы с улицы ко мне в окно засматривали, обеспечь меня, говорит, с этой стороны.
- А где она их взяла?
- Сняла со своего окна.
"Силен! - снова подумал Слава. - Сосняков им себя еще покажет".
- А как вы думаете, Вячеслав Николаевич, товарищ Сосняков не могут меня уволить?
- С чего бы?
Эмма потупилась:
- Так я же беспартийная.
- Ну и что с того?
- А они, говорят, только партийных уважают.
- Не волнуйтесь, полы можно и беспартийным мыть.
- Я к вам так привыкла, Вячеслав Николаевич...
- Пойду за лошадью, - оборвал ее Слава.
Заведующий конным двором его ждал.
- Приготовил я вам коня...
Это был тот еще одер! Старая, изнуренная кляча, и под стать ей ветхий полок, доски которого стянуты проволочками и бечевками, - толкни и тотчас рассыплется.
Слава посмотрел в мутные, унылые глаза...
- Да вы не смотрите, что конь неказист, довезет как миленький, поспешил заведующий утешить Ознобишина. - Дай я коня получше, надо посылать кучера, гнать лошадь обратно, а кучеров лишних у меня нет. А этого можете не возвращать, я его только что актировал. Доставит вас до Успенского!
- А дальше что с ним делать?
- Отдадите кому-нибудь, обдерут, шкура в хозяйстве всегда сгодится.
"Сходить к Шабунину, пожаловаться, - подумал Слава и махнул рукой. Все равно..."
На полок навалили соломы, Слава взгромоздился на грядку, ухватился за вожжи.
- Счастливо! - закричал заведующий. - Доедете, разлюбезное дело.
Петя, уже одетый, сидел на стуле. Слава помог ему выйти, поправил солому, расстелил одеяло, подложил ему под голову подушку, уложил пачки с книгами.
Эмма вынесла сверток с носильными вещами.
- Простыни с постели я не положила, - честно предупредила она Славу. Зачем везти грязное белье? Вашей маме лишняя стирка...
- Поехали? - спросил Слава брата.
- Поехали, - шепотом согласился Петя.
Слава пожал руку Эмме.
- Эмма Артуровна!
- Вячеслав Николаевич, я вас никогда-никогда не буду забывать, проникновенно сказала Эмма. - Вы были хороший человек.
Слава сел рядом с Петей, дернул вожжами, ветеран конной тяги переступил с ноги на ногу и медленно побрел по залитой солнцем улице, мимо яблоневого сада...
- Вячеслав Николаевич! Вячеслав Николаевич!
Слава обернулся. По улице бежала Эмма Артуровна. Она протянула мельхиоровый подстаканник.
- Возьмите, Вячеслав Николаевич, это вам за все хорошее, что имело место между нами.
И Слава взял, нельзя было обидеть Эмму.
Потихоньку выехали за околицу.
И - долго-недолго - пропал наконец за холмом городок, потянулись нескончаемые поля, и как последний привет Малоархангельска порыв теплого летнего ветра донес до Славы сладковатый запах торфа, тлеющего во всех печах покинутого города.
А конь шел и шел, все медленнее и медленнее...
Петя тронул брата за рукав.
- Не жалей меня, - прошептал Петя. - Подгони, а то мы и к завтрему не дотащимся.
Пете было плохо, его томила не только болезнь, но и дорога, он все чаще поднимал голову.
- Да что там у тебя? - с раздражением спросил Петя. - Лошадь тебя совсем не слушается!
- А тебя послушается?
- Ты вожжи держать не умеешь, - рассердился Петя и с трудом сел. Дай-ка...
- Лежи! Языком еле ворочает, а туда же...
Кнута не было.
Слава спрыгнул, сорвал с придорожной ракиты ветку, подал Пете, к удивлению Славы, скорость их Росинанта заметно возросла.
Шаг за шагом уходила в прошлое малоархангельская жизнь.
- Мало тебя уважают... - вырвалось у Пети. - Порядочному человеку не дадут такого одра.
Слава только сейчас сообразил, Петя ведь не знает, что он уже не секретарь укомола.
- А ты знаешь, я уже не работаю в укомоле, - сказал он возможно равнодушнее. - Подал заявление, хочу учиться, мою просьбу уважили.
- Так ты насовсем к нам!
К вечеру Петю опять стало клонить в сон, и Слава взял вожжи.
- Давай нигде не останавливаться? - предложил он Пете. - Все будет ближе к дому.
- Как хочешь, - безучастно пробормотал Петя, температура у него опять поднялась. Слава не мог понять, спит он или теряет сознание.
Над головами у них неслись сизые свинцовые облака, порывы ветра налетали все чаще, ночь обещала быть знобкой, гнулись придорожные кусты. Слава выпростал из-под Пети одеяло, укрыл, сверху еще укутал курткой, поежился сам и плотнее застегнул пиджачок. Наступила ночь. Птицы свиристели за придорожными канавами, брехали вдалеке собаки, и все время казалось, будто кто-то плачет, а кто и где - не понять.
Поднялись на взгорок, миновали редкий лесок, потянулись опять поля, налево посевы, в темноте не разобрать чего, направо поросшие травой пары. Конь точно почуял корм и остановился, Слава задергал вожжами, хлестнул - ни с места.
- Дьявол!
Дьявол встал намертво.
Пришлось будить Петю, он лучше разбирался в лошадях.
- Что делать?
Петя схватил себя за горло.
- Не могу дышать.
- Встал этот черт!
- Распряги, - с трудом произнес Петя. - Пусть пасется.
Слава стреножил коня, и тот, мягко шлепая губами, побрел в поле.
- Будешь есть?
Петя покачал головой, выпил несколько глотков воды. Слава стал взбивать на полке солому.
- Под телегу, - прохрипел Петя. - Там теплее, и на случай дождя.
Легли под повозку, солому застелили попонкой, сверху накрылись одеялом, Слава прижался к брату, обнял, тот опять впал в забытье.
Ветер усиливался. Слава выглянул из-под повозки - небо черное, нигде ни проблеска, ни одной звездочки, по земле полз тускло-серый туман, летели и шуршали сорванные с деревьев листья. Вдали грохотал гром. "Дождь, - подумал Слава. - Только бы не над нами". Вспыхнул свет и погас, и опять гром. Молния. Это уж совсем близко. Молнии сверкали одна за другой, гром громыхал не переставая. Славе становилось все страшнее от непрерывных ослепительных вспышек.
