Лев Овалов - Двадцатые годы
А Слава и не думал улыбаться, он слушал Шабунина со всевозрастающей тревогой.
- Я хочу, чтобы ты сохранился для живой жизни, для нашего движения, продолжал Афанасий Петрович. - Если ты почувствовал, что можешь расстаться с организацией, значит, тебе надо с нею расстаться. В чем-то ты, значит, перестал понимать товарищей, а они перестали понимать тебя. Ты часто отдаешься во власть эмоциям. Стесняешься самого себя. Мне рассказывали: когда изымали церковные ценности, ты там какой-то крестик или колечко принес, постарался незаметно подбросить, стыдно стало, что зря валяется золотишко, а на него голодных накормить надо. Крестик у матери взял? И может, даже зря взял, может, это у нее память была, или берегла колечко про черный день. И твое колечко ничего не решало. Изъятие ценностей государственное мероприятие, а колечко - филантропический порыв. Но уж если захотелось отдать колечко, надо отдавать без стеснения. А у тебя и в работе так. Колечко за колечком. Порывы прекраснодушия. А сейчас надо землю долбить. Скучно, тоскливо, утомительно, а ты долби и долби...
Упоминанием о брошке, которую Слава взял у матери, Шабунин отвлек Славу от горестных размышлений. Откуда ему известно? Слава воображал, что всех обманул, а на самом деле обманули его. И как деликатно обманули.
Шабунин откинулся в кресле, уперся бритым затылком в карту уезда, заслонил какой-то Колодезь.
- Удивлен моей осведомленностью? Э-эх, милый! Шила в мешке не утаишь, а мы и иголку в стоге сена найдем, это и есть особенность молодого государства. Тем и сильны. У тебя впереди большая жизнь, и молодость твоя далеко еще не прошла.
В дверь постучали. Слава с досадой, а скорее с испугом подумал о том, что ему так и не дадут дослушать Шабунина, однако Шабунин сам поспешил к двери и заглянул в приемную.
- Онисим Валерьянович, я же предупреждал, - сердито сказал Шабунин. Меня ни для кого... Позже, позже, - сказал он еще кому-то и захлопнул дверь. - Перебили мысль, - пожаловался Шабунин. - О чем я?.. Да, о том, что я тебя переоценил, - вспомнил он. - Не ждал я, что ты захочешь от нас уйти. Я уже говорил: мы как на войне. И вот представь, во время боя один из бойцов заикнулся об отдыхе...
Слава возмущенно поднял руку.
- Вы меня не поняли, Афанасий Петрович...
- А как тебя следовало понимать?
- Отпустить можно было не так...
- А как?
- Натравить на меня Соснякова...
- А его никто на тебя не натравливал, он сам на тебя набросился. Да и при чем тут Сосняков? Ты просил отпустить тебя на учебу? Вот уездный комитет партии и решил уважить твою просьбу. А Сосняков... Не с музыкой же тебя провожать, не на пенсию уходишь, а учиться. Это тебе первый урок. Жестковато? Приятней, когда гладят по шерстке? А жизнь гладит против шерстки и гладить так будет не один еще раз. Учись, брат, принимать критику.
- Но ведь он не прав?
- Как тебе сказать, и прав, и не прав, - задумчиво протянул Шабунин. Я знаю тебя лучше Соснякова. Ты был искренен, оставался во всяких перипетиях коммунистом. Но по причине своей чувствительности позволял людям истолковывать свои поступки не в свою пользу.
Только сейчас проникает в сознание Славы не мысль даже, а тревожное ощущение утраты... Чего? Он не отдает себе в том отчета.
- Почему вы меня не остановили, Афанасий Петрович? - вырывается вдруг у Славы упрек. - Не поправили?
- А я не нянька тебе, - жестко отвечает Шабунин. - Жизнь шутить не любит. Суровая это, брат, штука. Учись решать сам за себя.
Он подходит к шкафу, где на полках стоят десятка три книг, вытягивает одну, в серой бумажной обложке, листает, ищет.
Слава тоже заглядывает в книгу - школьная привычка увидеть текст своими глазами.
- Одиннадцатый съезд, - поясняет Шабунин. - Стенографический отчет. Тут яснее ясного.
"История знает превращения всяких сортов, полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества - это вещь в политике совсем не серьезная. Превосходные душевные качества бывают у небольшого числа людей, решают же исторический исход гигантские массы, которые, если небольшое число людей не подходит к ним, иногда с этим небольшим числом людей обращаются не слишком вежливо".
Шабунин испытующе смотрит на Славу.
- Это обо мне? - простодушно спрашивает тот.
- Если хочешь - и о тебе, - подтверждает Шабунин. - Потому что дело не в том, кто убежденнее и преданнее, а в том, кто более полезен и нужен сейчас для дела.
Он кладет книгу на стол. Молчит. То ли сам думает, то ли дает время подумать Славе.
- Вот так-то, - говорит Афанасий Петрович и спрашивает: - Понял?
- Понять-то понял... - неуверенно отвечает Слава.
"Вот, значит, в чем дело, - думает он. - Чему меня учит Афанасий Петрович? "Обходятся не слишком вежливо". Может, так и надо, как со мной обошлись?.."
- Понял, Афанасий Петрович.
Пожалуй, что и понял, может быть, не вполне, однако до него доходит смысл прочитанного.
Прощается с ним Афанасий Петрович, жалеет, отпускает в большую жизнь, хочет поддержать, помочь, ведь через минуту этот юноша останется один, весь свой суровый опыт хочет Афанасий Петрович передать Славе, сколько еще придется ему перенести толчков и ударов, - хороша ласка, а бывает нужнее таска.
Грустно Славе, заплакать бы, но какие уж там слезы в кабинете секретаря укомпарта!
- До свиданья, Афанасий Петрович. Извините...
Но и Шабунина не всегда поймешь, он вдруг берет Славу за плечи, притягивает к себе, заглядывает в глаза.
- Не торопись. Подумаем. Вместе. Что теперь тебе делать.
- Учиться, - уверенно отвечает Слава.
- А что же еще, - соглашается Шабунин. - Только где и чему.
- Марксизму, - стремительно говорит Слава. - Буду изучать общественные науки. Мне надо подковаться...
- Подковаться? - переспрашивает Шабунин. - Подковал кузнец блоху, та и вовсе прыгать перестала, прикипела к одному месту. Марксизму, брат, везде можно учиться, без марксизма ни землю не вспашешь, ни автомобиля не соберешь. Ты лучше скажи, кем ты собираешься быть?
- Как кем? Общественным деятелем!
- На мое место нацелился? - пошутил Шабунин. - Только на моей должности тычков достается еще больше, чем на твоей.
- Поступлю на исторический факультет. Может быть, на юридический...
- А иди-ка ты, брат... Иди-ка ты во врачи.
- Почему во врачи? - пугается Слава, - Какой из меня врач!
- Какой? - Шабунин засмеялся. - Да тебя сам бог слепил врачом. Ты к каждому нараспашку, готов все отдать, твое прекраснодушие гибель для политика, а для врача в самый раз! Врач без душевных порывов - это не врач, а политику нужно уметь сдерживать свои чувства. Перебери-ка в памяти свои ошибки... Ведь были ошибки? А будь ты врачом, твои недостатки сразу обернутся достоинствами.
Слишком неожиданно для Славы это предложение, он не знает, что сказать...
- Что молчишь? Из тебя получится доктор. Я тебе плохого не посоветую. Езжай-ка ты, парень, домой, впереди у тебя месяца два, поживи под крылом у матери, обдумай все, повтори пройденное в школе, а я обещаю через месяц-другой достать для тебя в губкоме путевку.
Что еще сказать?
- Прощайте, Афанасий Петрович...
Губы Славы кривятся. Как подумать, что все здесь для него кончилось!
Шабунин протягивает ему руку.
- Ничего, не расстраивайся. Будут еще и тычки, и щелчки, всего в жизни напробуешься. Но главное у тебя есть, а что главное, ты и сам знаешь. Выше голову, парень, не теряйся!
В последний раз глядит Слава на карту за спиной Шабунина. Вот они Пьяные и Ясные Колодези, Черемуховые и Гнилые Плоты, и всякие - несть им числа - Выселки! Прости-прощай... Среди них прошла юность Славы Ознобишина. В последний раз видит он эту карту. Прости-прощай, Малоархангельск! В последний раз видит он Шабунина. Больше уже не увидимся, не встретимся...
Прости-прощай, моя юность!
44
Город одноэтажных домиков, зеленых лужаек, мягких дорог. В воздухе легкий запах горящего торфа. Борщи и супы, что варят малоархангельские хозяйки, тоже попахивают торфом. Но и цветами пахнет с полей, окружающих город...
Не хочется Славе отсюда уезжать. Идет он знакомой уютной улицей и только сейчас, вот в эту минуту, понимает, какой это милый городок.
Вот и дом, где живут комсомольские работники. Надо как можно быстрее закончить все дела. Навстречу метнулась Эмма Артуровна и исчезла. Знает или не знает? Хотя откуда ей знать! Впрочем, Эмма Артуровна всегда узнавала о том, что произошло, за две минуты до происшествия. А впрочем, ну ее к черту! Не знает, так узнает.
Слава прошел к себе в комнату.
На его кровати сидел Петя.
Вот уж кого Слава не ожидал!
- Откуда ты взялся?
- Мама...
- Что мама?
Слава испугался, не случилось ли чего с мамой.
- Прислала.
- Она не больна?
- Нет.
- А что же случилось?
- Да ничего...
Петя повел плечами. Он не знал, зачем нужно было его посылать. "Так дольше продолжаться не может", - сказала мама. Что продолжаться? Все шло, как и шло. "Поезжай к Славе, - сказала мама. - Попроси приехать, пусть вырвется на один день, мне необходимо с ним посоветоваться".
