Наталья Рубанова - Люди сверху, люди снизу
Последнюю драку в комнате № 127 еще долго помнил весь этаж. По слухам, Нинка бродяжничала в необъятной столице с месяц, а потом вернулась домой больная и одуревшая.
Москва - златоглавая, хлебосольная, праздничная, Москва будничная, Москва без блата, со страхом и упреком, Москва ночная, злая, голодная, Москва нежная, хрупкая и ранимая, что и требовалось доказать, слезам и дуракам не...
Новый абзац.
Когда Анины силы после многочисленных работок и подработок оказывались на полшестого, она тихонько скулила в плечо голубого мальчика: "Устала, чуть-чуть устала, децл", и покупала портвейн, легко уходивший в два лица. Витька жалел Аню и иногда даже вызывался вымыть пол в кухне и коридоре в ее очередь, чем еще более обескураживал заплывающее жиром семейство Розаковых, шептавшихся у него за спиной и подслушивающих под дверью их с клавишником любовь: тот оставался периодически ночевать. Сама мадам Розакова, в вечных бигуди и платьях неимоверных расцветок, ничего, кроме узколобой советской школьной программы по как бы литературе не прочитавшая, не видевшая в бесценной, бесцельно прожитой молодости ничего дальше собственной вагины, а перед климаксом - желудка, морщилась, глядя на эту странную дружбу. Сам же Розаков натягивал обвислые синие трикотажные штаны, заляпанную соусом майку и включал телевизор. Лишь его суррогатная реальность - окно в мир действовала на семейство феназепамно, и ОНО, семейство, на какое-то время замолкало, представляя собой вариант идеальной ячейки кошмарного общества.
- Забей! - хлопал Аню по плечу Витька, когда та вспыхивала к соседям по коммуналке ежедневной классовой ненавистью. - Забей, это же животные, пищеварительный тип... Все просто, ты сама...
- Да, понимаю, - перебивала его она, - только забить нечем; знаешь, Витька, иногда так любви хочется...
- Ага, - отвечал тот. - И дрюжбы...
Что касается личной, то ее приватных, эксклюзивных, наспех забронированных приветов Аня не получала уже давно: разделив с Любовью не один перец, она немного побаивалась снова стать мишенью амура и ни о чем таком не думала. Полугодичное "монашество" пошло ей на пользу - во всяком случае, после бурных университетских лет эта передышка оказалась весьма кстати.
НО ТУТ, по закону жанра, наконец-то ПОЯВЛЯЕТСЯ ОН и несколько связанных с ним замороченных страниц, которые при желании можно перелистнуть: так мудро перелистывают школьницы и not only страницы войны в "Войне и мире", удручая тем самым литературных критиков и любителей скучных описаний военных баталий.
ОТ КУТЮР. ТЕНЬ г-на НАБОКОВА: "Будем говорить о любви".
...В клубе, где работала барменом Аня, выступал в тот вечер "Крематорий". Аня, проникшаяся голосом Армена Григоряна давным-давно, предвкушала, как снова услышит живьем "Безобразную Эльзу", "Волчицу", "Кошку" и еще много чего.
В клубе, куда собирался в тот вечер ОН, выступал "Крематорий". ОН, проникшийся голосом Армена Григоряна давным-давно, предвкушал, как снова услышит живьем "Безобразную Эльзу", "Волчицу", "Кошку" и еще много чего.
Итак, Аня, ОН, сам Армен Григорян и not only что-то предвкушали.
Аня к тому времени постриглась очень коротко, став походить на хорошенького "дайка" (если воспользоваться терминологией одной из субкультур), только без опознавательных знаков в виде украшений, надетых и вдетых на и в определенные части тела. Впрочем, несколько раз в клубе ее пытались заарканить "бучи" (очень чего себе даже барышни, отчасти напоминающие свой собственный отрицаемый физиологичный антоним), перепутавшие "натуралку" с "розовой": но не однополой любви ей хотелось. Ей еще нужен был ОН.
Бла-бла-бландинистая, она раскрасила челку в ярко-рыжий со светло-сиреневым. Получилось чертовски здорово - а особенно здорово получалось, если свет прожектора освещал ее за стойкой, обнажая экстремальные изыски в виде мастерски выточенных черт лица и хорошо скрываемой грусти в немного расширенных - наверное, от вечного удивления толстокожестью мира - зрачках. Руки, идеально выполнявшие свою работу, ловко и быстро отталкивали бокалы, тарелки и пепельницы посетителям; чаевые компенсировали аморально-патологические издержки сферы безумного обслуживания; Армен Григорян уже выходил на сцену, а Ане было почти двадцать пять: совсем уже и еще только.
Когда Григорян запел, все стихли; публика в тот вечер была душевная, поэтому Аня позволила себе на минутку забыть о ней, вспомнив, что и сама она знает ноты, и когда-то... "Маленькая девочка со взглядом волчицы, я тоже когда-то был самоубийцей, я тоже лежал в окровавленной ванной и молча вкушал дым марихуаны..." - Аня оглядывала наводнивших клуб одиноких пиплов - "...их гильотина ждет, сверкая серебром"... На "Реанимационной машине", не очень нравившейся Ане, ее попросили пару пива и сушеных кальмаров. Аня привычно оттолкнула от себя кружки, пересчитала деньги и подняла глаза, хотя последнее время не рассматривала посетителей. Перед ней стоял Высокий Красивый чувак (Редактор пишет стихи и не вычеркивает жаргонное слово), как раз в ее вкусе, в самое яблочко, вот черт, - а попробуй полюбить маленького, страшного, с комплексами! Но она на работке; но, конечно, у него кто-то есть, такие одни не бывают, по умолчанию не бывают такие одни, а ОН как раз такой - Высокий Красивый, как раз в ее вкусе, в самое яблочко, где твои принципы, Анечка, в каком месте... О, ч-ч-черт!!!
СОЛО РЕАНИМАЦИОННОЙ МАШИНЫ: постепенно у героини происходит смена парадигмы, приводящая к выходу из нелепого жизненного сценария.
Высокий Красивый был просто с высоким симпатичным; они потягивали пиво, выстукивая о барную стойку ритм, как делают это обычно музыканты. "А ту собачку, что бежит за мной, зовут Последний Шанс", - пел Григорян, и Ане очень хотелось, чтобы тот, кто был в ее вкусе - Высокий Красивый, обернулся еще раз. "Она не любит мужчин, она любит клубнику со льдом", доносилось со сцены.
Как ни странно, сие свершилось: ОН действительно обернулся, и заказал еще пива, и поблагодарил, а через полчаса снова заказал. Когда же концерт закончился и включили нейтральную музычку, а высокий симпатичный вышел из зала, Высокий Красивый попросил двести коньяку и поинтересовался именем Ани. Та ответила легко, и так же легко отвечала дальше, в перерывах между отталкиванием от себя заказанных посторонними одинокими пиплами, напитков... Но этикетом ей не предписывалось разговаривать с посетителями вне материи их заказа. ОН же сказал, что будет здесь всю ночь, и, если она не против, станет ждать ее в шесть - когда клуб закроется - на улице...
Она - социальная, культурно-контекстная, по- и пастельная, (а)логичная и легкая на подъем, конечно, была не...
Новый абзац.
...Утренняя Москва казалась понарошной, ненастоящей: пустынные улицы, сонные дворники в красных жилетах, тихость и неспешность шумного и суетливого обычно центра; голуби у Чайковского, редкие студенты, приезжающие по утрам заниматься в консу, шелест листьев, почти чистый по сравнению с дневным воздух, долгие неповоротливые поливальные машины, собаки, кошки, редкие прохожие, угрюмый "поздний" Гоголь около библиотеки, телефон-автомат на стене Гнесинки, у которого ОН поцеловал ее, и целовал долго и вкусно, господи, а ведь даже не спросила, как зовут... Аня чувствовала, будто знает Его тысячу - а может, даже больше - лет. Темы для разговоров не заканчивались, а солнце, уже пробивавшееся через облачка Хлебного переулка...
Но здесь совершенно неожиданно и некстати появляются Слова Автора:
- Запрещенный приемчик! Облака, любовь с первого взгляда... Стыдись! Это как дети и животные! Кстати, как ты знаешь, Набоков тоже вводил в тексты Слова Автора и сам являлся действующим лицом. Ты что, возомнила себя Набоковым? Но ведь ты даже не умеешь играть в шахматы! Чтобы действительно понять Набокова, нужно владеть по меньшей мере тремя основными европейскими языками плюс хорошим русским. Хорошим, слышишь? А ты что с языком сделала?
- Я его отдала Ему в губы, пис-сатель!
...И Аня отдала свой язык Ему в губы, вложила его в Его рот, и тело ее задрожало, забилось, вспомнив, как две плоти могут быть счастливы в своем старом как мир дуэте, как могут они быть впервые; телефоны записывали на салфетке, прихваченной случайно в клубе.
Так у Ани началось нечто прекрасное и ужасное одномоментно: прекрасное оттого, что началось, и ужасное потому, что могло когда-нибудь закончиться. Аня еще не умела наслаждаться одним настоящим моментом и не могла не загадывать на будущее - во всяком случае, это касалось отношений с Ним; она так боялась потерять Его - Высокого Красивого шатена с добрыми хитрыми глазами, которые, когда улыбаются, становятся совершенно завораживающими, и Аня, как школьница, теряет голову. Ах, восьмиклассница-а-а... Впрочем, ей хватало ума не показывать всего накала страстей, дабы не отбить у Мужчины как вида его основного охотничьего инстинкта в отношении ее - как вида Женщины.
