Сергей Юрьенен - Фашист пролетел
На крыльце серебряной краской мерцают из-под снега анатомически переразвитые статуи - Салютующая Пионерка и Пионер, Поднявший Горн.
- Икры, как у Стена, не находишь? - говорит Адам, массируя снежок.
Врубив Пионеру по первопричине всех наших мучений, снежок разлетается.
Снова тишина. Вдруг скрип. Справа деревья школьного участка скрывают беседку. Оттуда тень, еще одна... Целая кодла "центровых". На ходу обтягивают кожей перчаток кулаки, а один, который не вышел ростом, со скрежетом вытаскивает из ножен под пальто длинный немецкий штык. Тускло просиявший желоб для стока крови приводит их в движение.
Они вылетают на улицу.
За ними центровые.
Вверх по осевой. Справа сливается с ночью гигантский параллелепипед ЦК. В фойе там свет. Охрана. Искать защиты? Инстинкт подсказывает, что спасение в ногах. За сквером огни Центральной площади. Зайцами они прыгают по газонам, ботинки пробивают наст.
Центровые жаждут крови.
Не отстают.
Лед ступеней. Ленинский. Направо под уклон. Мимо гранитных опор откоса, скрытого щитами наглядной пропаганды, мимо железных запертых ворот, мимо жилой громады, где в бельэтаже светится оранжевым торшером окно предусмотрительного Мазурка, который давно уже под теплым одеялом...
Лоб заливает пот.
Спуск к перекрестку - чистый лед. Расставив руки, они скользят на страшной скорости.
Только бы не грохнуться, только б уйти... о боги! Боги!
* * *
Рассказы с трудом влезают в синий почтовый ящик, на интимном месте которого гордо выпирает герб. Перед тем как надеть перчатку, Александр оглаживает рельеф - переплетенные снопы колосьев. Звездочка. Серп и Молот, впечатанные в Земшар. Всегда хотелось оторвать и сохранить на память, но герб наш был припаян на века.
С разбегу он перемахивает линию сугробов, перепрыгивает автоколею и рельсы. Еще один сугроб - и каблуками он впечатывается в снежный покров тротуара. Морозец. Дышится хорошо даже гарью.
Свернув в проезд между домами, он замечает странную фигуру.
Что за акробатика?
Выбираясь из тьмы, которой уже накрылась доживающая свой век без электричества Слепянка, размахивая шапками, по одной в руке, человек на своем горбу выносит к свету ближнего. Зарезали, что ли...
Он замедляет шаг. И узнает:
- Мессер?
Враг детства сбрасывает товарища в сугроб, напяливает ему одну из шапок, другой утирает пот, сует себе подмышку. Рука, как плоскогубцы:
- Здоров.
- Досрочно освободился?
- На поруки взяли. Ну. В цех горячей обработки. Нет закурить? Давай тогда наших пролетарских... - Все нараспашку - пальто, пиджак. Галстук приспущен, клин нейлоновой рубашки белеет из ширинки. Вывернув карманы, заправляет их обратно. Заодно застегивает брюки. - Не обтруханный я, нет? Мы же со свадьбы, понял... Не куришь, что ли? И не пьешь?
- Ну, почему. Случается.
- С чувихами барался?
- Пока не доводилось.
- Все, значит, учишься.
- Учусь.
- Я в нашу школу заходил. Сказали, перевелся в центровую. Выше жопы хочешь прыгнуть?
- Пытаюсь.
- Ты неплохо прыгал в высоту.
- Бегал я тоже хорошо.
- От нас бы ты не убежал. Повезло тебе, что ты нам не попался.
- В смысле?
- Под Новый год мы центровых метелили. От Круглой до Центральной всех подряд. Скоро с арматурой на них пойдем, предупрежу тогда, чтоб дома пересидел... Эй, ты, стакановец? Живой? Пойду, не то он задубеет. Со свадьбы мы с ним, понял... - Под мертвой тяжестью товарища его заносит, но он остается на ногах. - Ох, набарался я! Три дня не вынимая.
- Так это ты женился? - вдруг понимает Александр.
- Я? Ты чего? Вот этого охомутали! - Мессер подбрасывает плечами свисающее тело. - А нам с тобой еще бараться да бараться, верно говорю, Сашок? Иди, живи! Приказ от Гитлера. Помнишь, как меня ты наколол?
Через несколько шагов он останавливается. Ждет вполоборота.
- Слышь? Когда мне дело шили, из Серого дома один меня ломал. Кто, мол, внушил любовь к регалиям заклятого врага, кто повлиял, и все такое. Тебя не потревожили?
- За детские дела?
- "Я родом из детства" - видел фильм с Высоцким? Но ты не бойся. Никто не потревожит. Понял?
* * *
Они стоят на "островке спасения". Выслушивая про очередной случай потери невинности, Александр пропускает очередной трамвай.
- Ладно тебе, Адам. И мы лишимся.
- С кем?
- Найдем.
- Где мы найдем? Мамаша давеча дала мне два билета на Гарри Бромберга, на органиста. Пригласи, говорит, подруги дочку.
- Видишь? Неисповедимы пути.
- Но кончилось по Федору Михайлычу. Скверным анекдотом. Сначала вдвоем внимали музыке сфер. В антракте шампанским напоил, у дома облапил. Она мне руками в грудь: "А ты веришь в Алые Паруса?" Ладно. Пришлось себя выдать за читателя журнала "Юность". Сосалась, надо сказать, отлично.
- То есть?
- Целовалась, - насилу произносит он "высокое" слово. Изобретательная стерва. Шарф с меня сорвала и шеи нам обоим обмотала, чтобы лицом к лицу. В подъезде уже под шубу допускает. Ну, все, я думаю. И начинаю расчехлять. Однако чувихе надо выяснить сначала по большому счету. Есть ли в жизни у тебя Мечта? С заглавной буквы? У человека яйца разрываются, ан нет. Сначала ты скажи. Ну, ладно. Стать членом Академии наук. Да, но для чего? Как, то есть? Во имя чего? Во имя блага человечества? Нет. Исключительно за ради статуса. Чтобы иметь возможность к стене младенцев прибивать. Но только безнаказанно. Она на меня шары. Каких младенцев, зачем их прибивать? А смотреть, как мучаются. Посасывая через соломинку сок манго. Оттолкнула и убежала с криком: "Лечить таких надо!" Права чувиха. Только от чего? Какой диагноз?
При этом здоров, как бык.
- Нетерпение - диагноз. И кстати - ананасовый. В первоисточнике.
- А ты его пробовал когда-нибудь?
- Манго тоже не пробовал.
- Значит, не дошел еще до вашего района. У нас в гастрономе целые пирамиды из манго возвели. Северный Вьетнам расплачивается за бескорыстную помощь. Так что прости. Позволил себе осовременить.
Из-за поворота выезжает "тройка", и на прощанье Александра осеняет:
- Слушай, а давай на танцы сходим? Твист умеешь?
- Перед зеркалом могу...
* * *
Дворец культуры профсоюзов. Субботний вечер.
Они прорываются с заднего хода.
Перед этим в Центральном сквере на шестерых распиты две бутылки липкого зеленого ликера "шартрез". С ними одноклассники Иванин, Басалаев и Кирпотин, здоровые коблы, которые после уроков "лажают" в ГУМе продавщиц: "Девушка, у вас есть трусы?" - "Синие и черные". - "А на себе?"
Мазурок подпирает колонну.
Озираясь, партнерши боязливо крутят задом. Они же твистуют, запрокидываясь так, что волосы на затылке прикасаются к паркету.
Красные повязки вторгаются в кольцо зевак, чтоб обуздать зарвавшихся юнцов. Их разгибают - одного за другим. Прихватывают и Мазурка. Заламывают руки, уводят, вталкивают в кабинет директора.
- Золотая молодежь?
Они молчат.
- Что же вы? Нарушили порядки нашего Дворца. Интеллигентные с виду юноши, а...
- Нарушили не мы, - перебивает Мазурок.
- А кто?
- Ли Харви Освальд.
Директор резко бледнеет. Под наглыми глазами Мазурка отеческое выражение сползает:
- Отпустите.
- А этих?
- Тоже.
На бегу Александр поднимает голову и видит бледное лицо над балюстрадой - издалека, но как бы стараясь запомнить каждого, директор смотрит, как двенадцать ног грохочут вниз по мрамору.
На площади перед Дворцом они качают Мазурка:
- Заступник! Избавитель!
Потом приходят в себя:
- А что за Освальд, кстати?
- Тот самый, что ли?
- Который чпокнул Кеннеди? Не может быть?..
- Мало кто знает, и прошу не разглашать, но выстрелы в далеком Далласе имеют отношение и к нашему зажопью... - Жест экскурсовода на белый фронтон Дворца с целой шеренгой статуй сталинизма. - Именно здесь, на танцах-обжиманцах, бывший морской пехотинец США, который выбрал у нас свободу, повстречал свою любовь по имени Марина.
Он наслаждается молчанием.
Он добавляет:
- Недаром говорят, что наши кадры - лучшие в Союзе.
- Так Освальд был у нас?!!
- Что он тут делал?!!
- Наших девчат барал. А в свободное время трудился на радиозаводе, знаете, на Красной? А жил на улице Коммунистической. Где Дом-музей Первого съезда РСДРП, так прямо напротив. Где ремонт часов.
- Ну, дела...
- Откуда ты все это знаешь?
- Оттуда.
- Почему ты знаешь, а мы нет?
- Потому.
Ребята озираются, родной город как бы в упор не узнавая. Сникают и расходятся без шума.
Мутная луна призрачно озаряет привычный вид. Пришибленные откровением, они стоят посреди Ленинского проспекта на мосту, бесчувственно соприкасаясь рукавами. Возложив руки в перчатках на чугун.
Вальяжный дом, где жил предполагаемый преступник века, выходит на реку, на широкую излучину льда, который местами истончился до полыней. Окна в доме кое-где еще горят. Горит ли свет у Освальда? Кто там сейчас прописан?
