Борис Пастернак - Темы и вариации
в ночь, Наугад куда-то, вперехват закату, По размытым рытвинам садовых гряд. В наспех стянутых доспехах Жарких полотняных лат, В плотном, потном, зимнем платье С головы до пят, В облока, закат и эхо По размытым, сбитым плитам Променад. Потом бегом. Сквозь поросли укропа, Опрометью с оползня в песок, И со всех ног, тропой наискосок Кругом обрыва. Топот, топот, топот, Топот, топот, - поворот - другой И вдруг как вкопанные, стоп: И вот он, вот он весь у ног, Захлебывающийся севастополь, Весь вобранный, как воздух, грудью двух Бездонных бухт, И полукруг Затопленного солнца за "Синопом". С минуту оба переводят дух И кубарем с последней кручи - бух В сырую груду рухнувшего бута.
4
В зимней призрачной красе Дремлет рейд в рассветной мгле, Сонно кутаясь в туман
Путаницей мачт И купаясь, как в росе, Оторопью рей В серебре и перламутре Полумертвых фонарей. Еле-еле лебезит Утренняя зыбь. Каждый еле слышный шелест, Чем он мельче и дряблей, Отдается дрожью в теле Кораблей.
Он спит, притворно занедужась, Могильным сном, вогнав почти Трехверстную округу в ужас. Он спит, наружно вызвав штиль. Он скрылся, как от колотушек, В молочно-белой мгле. Он спит За пеленою малодушья. Но чем он с панталыку сбит?
С утра на суше - муравейник. В тумане тащатся войска. Всего заметней их роенье Толпе у павлова мыска. Пехотный полк из павлограда С тринадцатою полевой Артиллерийскою бригадой И - проба потной мостовой.
Колеса, кони, пулеметы, Зарядных ящиков разбег, И - грохот, грохот до ломоты Во весь Нахимовский проспект. На историческом бульваре, Куда на этих днях свезен Военный лом былых аварий, Донцы и крымский дивизион. И любопытство, любопытство: Трехверстный берег под тупой, Пришедшей пить или топиться, Тридцатитысячной толпой. Она покрыла крыши барок Кишащей кашей черепах, И ковш приморского бульвара, И спуска каменный черпак. Он ею доверху унизан, Как копотью несметных птиц, Копящих силы по карнизам, Чтоб вихрем гари в ночь нестись. Когда сбежали испаренья И солнце, колыхнувши флот, Всплыло на водяной арене, Как обалдевший кашалот, В очистившейся панораме Обрисовался в двух шагах От шара - крейсер под парами, Как кочегар у очага.
5
Вдруг, как снег на голову, гул Толпы, как залп, стегнул Трехверстовой гранит И откатился с плит. Ура - ударом в борт, в штурвал, В бушприт! Ура навеки, наповал, Навзрыд! Над крейсером взвился сигнал: Командую флотом. Шмидт. Он вырвался как вздох Со дна души рядна, И не его вина, Что не предостерег Своих, и их застиг врасплох, И рвется, в поисках эпох, В иные времена. Он вскинут, как магнит На нитке, и на миг Щетинит целый лес вестей В осиннике снастей. Над крейсером взвился сигнал: Командую флотом. Шмидт. И мачты рейда, как одна: Он ими вынесен и смыт И перехвачен второпях На двух - на трех - на четырех Военных кораблях.
Но иссякает ток подков, И облетает лес флажков, И по веревке, как зверек, Спускается кумач. А зверь, ползущий на флагшток, Ужасен, как немой толмач, И флаг андреевский - томящ, Как рок.
6
Когда с остальными увидел и шмидт, Что только медлительность мига хранит Бушприт и канаты От града и надо Немедля насытить его аппетит, Чтоб только на миг оттянуть канонаду, В нем точно проснулся дремавший орфей. И что ж он задумал, другого первей? Обьехать эскадру, Усовестить ядра, Растрогать стальные созданья верфей.
И на миноносце ушел он туда, Где, небо и гавань ловя в невода, В снастях, бездыханной Семьей богдыханов, Династией далей дымились суда. Их строй был поистине неисчислим. Грядой пристаней не граничился клин, Но, весь громоздясь пелионом на оссу, Под лад броненосцам Качался и несся Обрывистый город в шпалерах маслин.
7
Он тихо шел от пушки к пушке, А даль неслась. Он шел под взглядами опухших, Голодных глаз.
И вот, стругая воду, будто Стальной терпуг, Он видел не толпу над бухтой, А петербург. Но что могло напомнить юность? Неужто сброд, Грязнивший слух, как сток гальюнный Для нечистот? С чужих бортов друзья по школе, Тех лет друзья, Ругались и встречали в колья, Петлей грозя. Назад! Зачем соваться под нос, Под дождь помой? Утратят ли боеспособность "Синоп" с "Чесмой" ?
8
Снова на миг повернувшись круто, Город от криков задрожал: На миноносец брали с "Прута" Освобожденных каторжан. Снова, приветствуем экипажем, На броненосцы всходил и глох И офицеров брал под стражу И уводил с собой в залог. В смене отчаянья и отваги Вновь, озираясь, мертвел, как холст: Bсюду суда тасовали флаги. Стяг государства за красным полз. По возвращеньи же на "Очаков", Искрой надежды еще согрет, За волоса схватясь, заплакал, Как на ладони увидев рейд. "Эх, - простонал, - без ножа доконали!" Натиском зарев рдела вода. Дружно смеркалось. Рейд удлиняли Тучи, косматясь, как в холода. С суши, в порыве низкопоклонства, Шибче, чем надо, как никогда, Падали крыши складов и консульств, Камни и тени, скалы и солнце В воду и вечность, как невода. Все закружилось так, что в финале Обморок сшиб его без труда.
9
Был выспренен, как сердце, И тих закат, как вдруг Метнула пушка с "терца" Икру. Мгновенный взрыв котельной, Далекий крик с байдар, И - под воду. Смертельный Удар!
От катера к шаландам Пловцы, тела, балласт. И радость: часть команды Спаслась.
И началось. Пространства, Клубясь, метнулись в бой, Чтоб пасть и опрастаться Пальбой.
10
Внутри настала ночь. Снаружи Зарделся движущийся хвост Над войском всех родов оружья И свойств.
Он лез, грабастая овраги, И треском разгонял толпу, И пламенел, и гладил флаги По лбу.
Как сумерки, сгустились снасти. В ревущей, хлещущей дряпне Пошла валить, как снег в ненастье, Шрапнель.
Она рвалась, в лету, на жнивьях, В расцвете лет людских, в воде, Рождая смерть, и визг, и вывих Везде.
Часть третья
1
"Все отшумело. Bставши поодаль, Чувствую всею силой чутья: Жребий завиден. Я жил и отдал Душу свою за други своя.
Высшего нет. Я сердцем - у цели И по пути в пустяках не увяз. Крут был подьем, и сегодня, в сочельник, Ошеломляюсь, остановясь. Но объясни. Полюбив даже вора, Как не рвануться к нему в каземат В дни, когда всюду только и спору, Нынче его или завтра казнят? Ты ж предпочла омрачить мне остаток Дней. Прости мне эти слова. Спор подогнал бы мне таянье святок. Лучше задержим бег рождества. Где он, тот день, когда, вскрыв телеграмму, Все позабыв за твоим "навсегда" , Жил я мечтой, как помчусь и нагряну? Как же, ты скажешь, попал я сюда? В вечер ее полученья был митинг. Я предрекал неуспех мятежа, Но уж ничто не могло вразумить их. Ехать в ту ночь означало бежать. О, как рвался я к тебе! Было пыткой Браться и знать, что народ не готов, Жертвовать встречей и видеть в избытке Доводы в пользу других городов. Вера в разьезд по фабричным районам, B новую стачку и новый подъем, Может, сплеталась во мне с затаенным Чувством, что ездить будем вдвоем. Но повалила волна депутаций, Дума, эсдеки, звонок за звонком. Выехать было нельзя и пытаться. Вот и кончаю бунтовщиком. Кажется все. Я гораздо спокойней, Чем ожидают. Что бишь еще? Да, а насчет севастопольской бойни, В старых газетах - полный отчет".
2
Послепогромной областью почтовый поезд в ромны Сквозь вопли вьюги доблестно прокладывает путь. Снаружи вихря гарканье, огарков проблеск
темный, Мигают гайки жаркие, на рельсах пляшет ртуть. Огни и искры чиркают, и дым над изголовьем Бежит за пассажиркою по лестницам витым. В одиннадцать, не вынеся немолчного злословья, Она встает, и - к выходу на вызов клеветы.
И молит, в дверь просунувшись: "Прошу вас,
не шумите... Нельзя же до полуночи!" И разом в лязг и дым Уносит оба голоса и выдумку о шмидте, И вьет и тащит по лесу, по лестницам витым. Наверно повод есть у ней, отворотясь
к простенку, Рыдать, сложа ответственность в сырой комок
платка. Вы догадались, кто она. - Его корреспондентка. В купе кругом рассованы конверты моряка.
А в ту же ночь в очакове в пурге и мыльной пене Полощет створки раковин песчаная коса. Постройки есть на острове, острог и укрепленье. Он весь из камня острого, и - чайки на часах. И неизвестно едущей, что эта крепость-тезка (очаков - крестный дедушка повстанца корабля) Таит по злой иронии звезду надежд матросских, От взора постороннего прибоем отделя.
Но что пред забастовкою почтово-телеграфной Все тренья и неловкости во встрече двух сердец! Теперь хоть бейся об стену в борьбе с судьбой
неравной, Дознаться, где он, собственно, нет ни малейших
средств. До ромен не доехать ей. Не скрыться от мороки. Беглянка видит нехотя: забвенья нет в езде, И пешую иль бешено катящую, с дороги Ее вернут депешею к ее дурной звезде.
Тогда начнутся поиски, и происки, и слезы, И двери тюрем вскроются, и, вдоволь очернив, Сойдутся посноровистей объятья пьяной прозы, И смерть скользнет по повести, как оттиск
пятерни. И будет день посредственный, и разговор
в передней, И обморок, и шествие по лестнице витой, И тонущий в периодах, как камень, миг последний, И жажда что-то выудить из прорвы прожитой.
