Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3
{01082}
всяческая чепуха) выдумана флегматиком. Бывает болен только тогда, когда его избирают в присяжные заседатели. Завидев толстую бабу, кряхтит, шевелит пальцами и старается улыбнуться. Выписывает "Ниву" и сердится, что в ней не раскрашивают картинок и не пишут смешного. Пишущих считает людьми умнейшими и в то же время вреднейшими. Жалеет, что его детей не секут в гимназии, и сам иногда не прочь посечь. На службе счастлив. В оркестре он - контрабас, фагот, тромбон. В театре - кассир, лакей, суфлер и иногда pour manger актер. Умирает от паралича или водянки. Женщина-флегматик - это слезливая, пучеглазая, толстая, крупичатая, сдобная немка. Похожа на куль с мукою. Родится, чтобы со временем стать тещей. Быть тещей - ее идеал. Меланхолик. Глаза серо-голубые, готовые прослезиться. На лбу и около носа морщинки. Рот несколько крив. Зубы черные. Склонен к ипохондрии. Вечно жалуется на боль под ложечкой, колотье в боку и плохое пищеварение. Любимое занятие - стоять перед зеркалом и рассматривать свой вялый язык. Думает, что слаб грудью и нервен, а потому ежедневно пьет вместо чая декокт и вместо водки - жизненный эликсир. С прискорбием и со слезами в голосе уведомляет своих ближних, что лавровишневые и валериановые капли ему уже не помогают... Полагает, что раз в неделю не мешало бы принимать слабительное. Давно уже порешил, что его не понимают доктора. Знахари, знахарки, шептуны, пьяные фельдшера, иногда повивальные бабки - первые его благодетели. Шубу надевает в сентябре, снимает в мае. В каждой собаке подозревает водобоязнь, а с тех пор, как его приятель сообщил ему, что кошка в состоянии задушить спящего человека, видит в кошках непримиримых врагов человечества. Духовное завещание у него давно уже готово. Божится и клянется, что ничего не пьет. Изредка пьет теплое пиво. Женится на сиротке. Тещу, если она у него есть, величает прекраснейшей и мудрейшей особой; наставления ее выслушивает молча, склонив голову набок; целовать ее пухлые, потные, пахнущие огуречным рассолом
{01083}
руки считает своей священнейшей обязанностью. Ведет деятельную переписку с дяденьками, тетеньками, крестной мамашей и друзьями детства. Газет не читает. Читал когда-то "Московские ведомости", но, чувствуя при чтении этой газеты тяжесть под ложечкой, сердцебиение и муть в глазах, он бросил ее. Втихомолку читает Дебе и Жозана. Во время ветлянской чумы пять раз говел. Страдает слезотечением и кошмарами. На службе не особенно счастлив: далее помощника столоначальника не дотянет. Любит "Лучинушку". В оркестре он - флейта и виолончель. Вздыхает день и ночь, а потому спать с ним в одной комнате не советую. Предчувствует потопы, землетрясение, войну, конечное падение нравственности и собственную смерть от какой-нибудь ужасной болезни. Умирает от пороков сердца, лечения знахарей и зачастую от ипохондрии. Женщина-меланхолик - невыносимейшее, беспокойнейшее существо. Как жена - доводит до отупения, до отчаяния и самоубийства. Тем только и хороша, что от нее избавиться нетрудно: дайте ей денег и спровадьте ее на богомолье. Холерико-меланхолик. Во дни юности был сангвиником. Черная кошка перебежала дорогу, чёрт ударил по затылку, и сделался он холерико-меланхоликом. Я говорю о известнейшем, бессмертнейшем соседе редакции "Зрителя". Девяносто девять процентов славянофилов - холерико-меланхолики. Непризнанный поэт, непризнанный pater patriae, непризнанный Юпитер и Демосфен... и т. д. Рогатый муж. Вообще всякий крикливый, но не сильный.
{01084}
В ВАГОНЕ Почтовый поезд номер такой-то мчится на всех парах от станции "Веселый Трах-Тарарах" до станции "Спасайся, кто может!". Локомотив свистит, шипит, пыхтит, сопит... Вагоны дрожат и своими неподмазанными колесами воют волками и кричат совами. На небе, на земле и в вагонах тьма... "Что-то будет! что-то будет!" - стучат дрожащие от старости лет вагоны... "Огого-гого-о-о!" - подхватывает локомотив... По вагонам вместе с карманолюбцами гуляют сквозные ветры. Страшно... Я высовываю свою голову в окно и бесцельно смотрю в бесконечную даль. Все огни зеленые: скандал, надо полагать, еще не скоро. Диска и станционных огней не видно... Тьма, тоска, мысль о смерти, воспоминания детства... Боже мой! - Грешен!! - шепчу я. - Ох, как грешен!.. Кто-то лезет в мой задний карман. В кармане нет ничего, но все-таки ужасно... Я оборачиваюсь. Предо мной незнакомец. На нем соломенная шляпа и темно-серая блуза. - Что вам угодно? - спрашиваю я его, ощупывая свои карманы. - Ничего-с! Я в окно смотрю-с! - отвечает он, отдергивая руку и налегая мне на спину. Слышен сиплый пронзительный свист... Поезд начинает идти всё тише и тише и наконец останавливается. Выхожу из вагона и иду к буфету выпить для храбрости. У буфета теснится публика и поездная бригада. - Гм... Водка, а не горько!- говорит солидный обер-кондуктор, обращаясь к толстому господину. Толстый господин хочет что-то сказать и не может: поперек горла остановился у него годовалый бутерброд. - Жиндаррр!!! Жиндаррр!! - кричит кто-то на плацформе таким голосом, каким во время оно, до потопа, кричали голодные мастодонты, ихтиозавры и
{01085}
плезиозавры... Иду посмотреть, в чем дело... У одного из вагонов первого класса стоит господин с кокардой и указывает публике на свои ноги. С несчастного, в то время когда он спал, стащили сапоги и чулки... - В чем же я поеду теперь? - кричит он. - Мне до Ррревеля ехать! Вы должны смотреть! Перед ним стоит жандарм и уверяет его, что "здесь кричать не приходится"... Иду в свой вагон 224. В моем вагоне всё то же: тьма, храп, табачный и сивушный запахи, пахнет русским духом. Возле меня храпит рыженький судебный следователь, едущий в Киев из Рязани... В двух-трех шагах от следователя дремлет хорошенькая... Крестьянин, в соломенной шляпе, сопит, пыхтит, переворачивается на все бока и не знает, куда положить свои длинные ноги... Кто-то в углу закусывает и чамкает во всеуслышание... Под скамьями спит богатырским сном народ. Скрипит дверь. Входят две сморщенные старушонки с котомками на спинах... - Сядем сюда, мать моя! - говорит одна. - Темень-то какая! Искушение да и только... Никак наступила на кого... А где Пахом? - Пахом? Ах, батюшти! Где ж это он? Ах, батюшти! Старушонка суетится, отворяет окно и осматривает плацформу. - Пахо-ом! - дребезжит она. - Где ты? Пахом! Мы тутотко! - У меня беда-а! - кричит голос за окном. - В машину не пущают! - Не пущают? Который это не пущает? Плюнь! Не может тебя никто не пустить, ежели у тебя настоящий билет есть! - Билеты уже не продают! Касс заперли! По плацформе кто-то ведет лошадь. Топот и фырканье. - Сдай назад! - кричит жандарм, - Куда лезешь? Чего скандалишь? - Петровна! - стонет Пахом. Петровна сбрасывает с себя узел, хватает в руки большой жестяной чайник и выбегает из вагона. Бьет второй звонок. Входит маленький кондуктор с черными усиками.
{01086}
- Вы бы взяли билет! - обращается он к старцу, сидящему против меня. - Контролер здесь! - Да? Гм... Это нехорошо... Какой?.. Князь? - Ну... Князя сюда и палками не загонишь... - Так кто же? С бородой? - Да, с бородой... - Ну, коли этот, то ничего. Он добрый человек. - Как хотите. - А много зайцев едет? - Душ сорок будет. - Ннно? Молллодцы! Ай да коммерсанты! Сердце у меня сжимается. Я тоже зайцем еду. Я всегда езжу зайцем. На железных дорогах зайцами называются гг. пассажиры, затрудняющие разменом денег не кассиров, а кондукторов. Хорошо, читатель, ездить зайцем! Зайцам полагается, по нигде еще не напечатанному тарифу, 75% уступки, им не нужно толпиться около кассы, вынимать ежеминутно из кармана билет, с ними кондуктора вежливее и... всё что хотите, одним словом! - Чтоб я заплатил когда-нибудь и что-нибудь!? - бормочет старец. - Да никогда! Я плачу кондуктору. У кондуктора меньше денег, чем у Полякова! Дребезжит третий звонок. - Ах, матушки! - хлопочет старушонка. - Где ж это Петровна? Ведь вот уж и третий звонок! Наказание божие... Осталась! Осталась бедная... А вещи ее тут... Што с вещами-то делать, с сумочкой? Родимые мои, ведь она осталась! Старушонка на минуту задумывается. - Пущай с вещами остается! - говорит она и бросает сумочку Петровны в окно. Едем к станции Халдеево, а по путеводителю "Фрум - Общая Могила". Входят контролер и обер-кондуктор со свечой. - Вашшш... билеты! - кричит обер-кондуктор. - Ваш билет! - обращается контролер ко мне и к старцу. Мы ёжимся, сжимаемся, прячем руки и впиваемся глазами в ободряющее лицо обер-кондуктора. - Получите! - говорит контролер своему спутнику и отходит. Мы спасены. - Ваш билет! Ты! Ваш билет! - толкает обер-кондуктор
{01087}
спящего парня. Парень просыпается и вынимает из шапки желтый билетик. - Куда же ты едешь? - говорит контролер, вертя между пальцами билет. - Ты не туда едешь! - Ты, дуб, не туда едешь! - говорит обер-кондуктор. - Ты не на тот поезд сел, голова! Тебе нужно на Живодерово, а мы едем на Халдеево! Вааазьми! Вот не нужно быть никогда дураком! Парень усиленно моргает глазами, тупо смотрит на улыбающуюся публику и начинает тереть рукавом глаза. - Ты не плачь! - советует публика. - Ты лучше попроси! Такой здоровый болван, а ревешь! Женат небось, детей имеешь. - Вашшш... билет!.. - обращается обер-кондуктор к косарю в цилиндре. - Га? - Вашшш... билеты! Поворачивайся! - Билет? Нешто нужно? - Билет!!! - Понимаем... Отчего не дать, коли нужно? Даадим! - Косарь в цилиндре лезет за пазуху и со скоростью двух с половиною вершков в час вытаскивает оттуда засаленную бумагу и подает ее контролеру. - Кого даешь? Это паспорт! Ты давай билет! - Другого у меня билета нету! - говорит косарь, видимо встревоженный. - Как же ты едешь, когда у тебя нет билета? - Да я заплатил. - Кому ты заплатил? Что врешь? - Кондухтырю. - Какому? - А шут его знает какому! Кондухтырю, вот и всё... Не бери, говорил, билета, мы тебя и так провезем... Ну, я и не взял... - А вот мы с тобой на станции поговорим! Мадам, ваш билет! Дверь скрипит, отворяется, и ко всеобщему нашему удивлению входит Петровна. - Насилу, мать моя, нашла свой вагон... Кто их разберет, все одинаковые... А Пахома так и не впустили, аспиды... Где моя сумочка? - Гм... Искушение... Я тебе ее в окошко выбросила! Я думала, что ты осталась!
