Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4
Он давно перестал понимать сны как сочетание безсмыслицы. Безсмыслица и путаница отделялись сами, тут же и забывались. По меньшей мере наши мысли и чувства во сне – наши истинные, и мы отвечаем за них. Но Варсонофьев знал, что почему-то избран принимать и тайнопись вещих снов. Психологически безошибочны были и все его сны с близкими, он истинно воспринимал, и на большом расстоянии, кто что чувствует. Правда снов не в ситуации, а в настроении.
Однажды приснилось ему, что он подходит к маленькому фонтану и понимает: если приблизить губы к его струе и шептать – то по струе передастся как по телефону и кто-то другой в далёком фонтане всё услышит. Многи способы передачи чувств и мыслей, мы не во всё верим. Не раз бывало, что Павла Ивановича тянуло к телефону – и он шёл, и по пути раздавался первый звонок.
У Варсонофьева была уверенность, что все события нашей жизни и другие лица связаны с нами и друг с другом не только теми явными причинными и следственными связями, которые видны всем, – но ещё и связями тайными, которых мы не услеживаем, даже не предполагаем, – а они не только существуют, но властно влияют, но формируют души и судьбы.
Из каких-то неведомых Божьих глубин к нам постоянно притекают на поддержку и сила, и сознание.
Но сон сейчас так сотряс его, ещё вот оставался страх в теле. Варсонофьев постарался записать точные минуты, когда это приснилось.
И ещё сидел, старался вспомнить точные оттенки смысла, ощущения, ведь они сотрутся потом. Что это была за Биржа? Не петербургская, не московская, и может быть даже вообще не Россия или, во всяком случае, не одна Россия. Это какой-то смысл имело – всеобщий.
И хотя нестерпимо было пережить этот взрыв – но он был не просто уничтожение, он был и Свет, слишком светилось лицо мальчика.
О! сколько было сил непознанных! В каком-то непостигаемом объёме совершалось нечто великое – и может быть только слабым отображением были те завихрения на улицах русских городов в последние недели.
Но – зачем посылаются такие сны, вот ему, ещё кому-нибудь? Ведь о них невозможно объявить, на них невозможно сослаться, никого научить, ничего доказать.
Предыдущая запись его в тетради была: «Сны анемподиста в Анапобожьи». Так – приснилось ему, не кто-нибудь сказал это вслух, а – ясно вошло в сознание: что это – его сны так называются, что якобы край, где всё это ему видится, – Анапобожье. Очень понятно было, что – Богов край, но всё в целом не улавливалось.
У снов был свой язык. То снилось ему выражение «на тайлок» – и он сразу понимал, что это значит: тайно. То на какой-то узорчатой решётке, как бы ворот, от невидимой руки выкладывалась надпись металлической вязью, тут и застывая: «Кто не был князь – поди, ведась». И во сне – ему был вполне понятен и значителен этот смысл, а вот записывая – уже не мог ухватить.
А ещё предыдущий записанный сон, на прошлой неделе, был таков. Будто находится Варсонофьев в церкви, но – ночью, на закрытой, сокровенной службе, и церковь почти пуста, присутствующих с дюжину – есть священники, есть миряне, все мужчины. И понятно ему, что церковь эта – в России, но вся Россия – под властью каких-то страшных врагов. А эти здесь собрались на обряд запечатления церкви – то есть запечатания её на долгое время, как запечатывались храмы старообрядцев. И запечатление это будет вот в чём состоять: на аналой посреди церкви уже положены три больших серебряных креста (не помещаясь, чуть с перекрывом друг друга, так ясно это видно) – и в ходе службы старший священник зальёт их вместе расплавленным белым воском, и так они застынут надолго. И ещё знают они все: что после этого обряда их всех должны посадить в тюрьму, за то что были здесь, и это неминуемо, и они к этому готовы. А власть врагов спешит, чтоб этот обряд не произошёл: они хотят, чтобы церковь не успела запечатлеться. А в обряде тоже спешить нельзя: теперь они все должны лечь на каменный пол ниц и так оползти всей чередою все церковные стены кругом, лишь потом будет запечатление. И Варсонофьев, ползя, думает – как потом успеть дать знать дочери, Марине, о своём аресте, – и вдруг слышит её надрывный плач. И, не поднимая головы от пола и не поворачиваясь, он видит другим каким-то оком: Марина в крестьянской вышитой рубахе стоит на пороге храма, не смея войти на обряд, и плачет, уже всё, всё поняв.
Он продолжал ползти ничком со всеми – и как-то продолжал видеть на входе рыдающую Марину – такую русскую, в этих вышитых, вздувных рукавах, такую родную и понимающую – как будто никогда, ни на сколько они не разделялись, не размежались: они снова были душами слитно, всё иное вмиг отшелушилось как случайное. И уже не важно было, поймёт или не поймёт она теперь о его аресте, – важно, что она – видела запечатление. Будет свидетель!
Что это? Откуда это всё сочеталось?
Однако сегодняшний взрыв из рук светлого мальчика выходил и ещё гораздо шире этого всего.
На улицах, а больше в редакциях, а больше на страницах печати хлестало опьянённое веселье. Павел Иванович не узнавал знакомых – так они были победны, так залётны в мечтах. Но сам он ходил среди них – ссунутый, со свечами тревожных глаз.
Он – никого никогда не мог переубедить своими статьями, над ним посмеивались как над чудаком несовременным. И что группа их 8 лет назад предсказывала в философском сборнике – ни тогда никого не убедило, ни сейчас никому не вспоминалось.
Так – ещё кому же он мог передавать и сны?
Все удивлялись, как сразу, без мрака, разразилось всеобщее ликование.
И не видели, что ликование – только одежды великого Горя, и так и приличествует ему входить.
Все удивлялись, что для колоссального переворота никому не пришлось приложить совсем никаких сил.
Да, земных.
641
СОЕДИНЁННЫЕ ШТАТЫ
накануне объявления войны германии
ВАНДАЛИЗМ ГЕРМАНЦЕВ. Потопление…
Германские планы. По сведениям из германофильских кругов в Швейцарии, германское высшее командование, в связи с революцией в России, отказалось от наступления на Францию и Италию и готовит удар на Петроград.
…По-видимому, германцы готовятся к нанесению России сокрушительного удара, возлагая надежды на якобы наступившую дезорганизацию русской армии. Они надеются занять Петроград и продиктовать оттуда условия мира державам Четверного Согласия. Но это может вызвать негодование среди демократических элементов германской армии.
Ребяческий идеализм тех, кто пытался навязать лозунг «долой войну» широким массам. Это не удастся! Ни один голос больше не смеет говорить о братании с немцами. Россия распрямляет крылья для орлиного полёта, армия готова зажечься новым энтузиазмом.
(«Русская воля»)…недоумение по поводу того, что до сих пор остаются неизвестными и президиум, и Исполнительный Комитет, и многочисленный состав Совета рабочих и солдатских депутатов. Вообще, печать обратила внимание на странную анонимность их. А Петроградский Совет играет роль центрального Совета для всей страны. Должно быть устранено всякое подозрение самозванства. Должно стать широко известно, как Совет составился, на каких основаниях организовано представительство. А ведь именно Совет горячо протестует против всяких тайн. Врачу, исцелися сам!
(«Речь»)Кто такой этот влиятельный аноним с прерогативами второго правительства? Его контроль над правительством имеет не петроградский, а всероссийский характер.
…Может быть, состав СРСД сложился и не вполне удачно – в вихре революции некогда было обдумывать. Но это революционное воплощение «святого недовольства» совершенно необходимо, чтобы поддерживать во Временном правительстве реформаторский пафос.
Вести с фронта всё более успокоительные – о бодром настроении в армии и готовности бороться до конца.
…В одном из ораниенбаумских пулемётных полков сегодня бросался жребий, какой батальон должен выступить в первую очередь на фронт…
В военном министерстве. Министр Гучков отдал распоряжение, чтобы во все военные училища безпрепятственно принимались лица иудейского вероисповедания, а также баптисты, молокане.
ХЛЕБ ВЕЗУТ! Чего не могло сделать прежнее правительство, то постепенно достигается всенародным порывом. Давно ли говорили, что нужны чрезвычайные мероприятия, чтоб откопать хлеб… Со всех концов России извещают о пожертвованиях хлебом для армии.
…Свобода мгновенно переродила миллионы людей, и крестьянство немедленно начало вывозить на рынки продукты. Нам возразят, что в Москве и Петрограде не заметно обилия. Но не нужно забывать, что при том расстройстве, какое нам оставило самодержавное правительство… Терпели долго, потерпим ещё – и все кризисы отойдут в область кошмарного прошлого.
