Лев Овалов - Двадцатые годы
Сердитое личико с вьющимися, как у барашка, черными волосами высунулось из-под одеяла и строго уставилось на вошедших:
- Это ты, Ознобишин?
Точно это мог быть кто-то другой!
Худенькая рука пошарила на стуле возле тахты и водрузила на костлявый нос неизменное металлическое пенсне. Шульман еще раз пытливо посмотрел на вошедших, соскочил с тахты, быстро натянул на худые волосатые ноги брюки, затянул ремень и, как римский патриций, величественным жестом запахнул на себе широкую, не по размеру толстовку.
В пенсне и толстовке он снова стал деловитым и непреклонным товарищем Шульманом.
- Здравствуйте, ребята, это хорошо, что вы сразу пришли ко мне, сейчас позавтракаем...
Он даже не обернулся к матери, дома его должны были понимать с полуслова.
Нет, нет, какой там завтрак! Они - завтракать, а ребята - ждать! Это не в их понятиях, все поровну: и завтраки, и ночевки на вокзалах, и дежурства на боевом посту!
Слава наскоро рассказал Шульману о том, как встретил их Каплуновский.
- Босяк! - пренебрежительно отозвался Шульман. - Ему только селедки делить, в таких делах он незаменим.
И Шульман тут же собрался в губкомол, обычаи того времени не позволяли им ни медлить, ни отделяться от товарищей.
- Мама, я пошел!
- А завтрак?
- Я должен!
Металлический язык того времени!
И не успел Шульман появиться в губкомоле, как Каплуновский тут же преобразился из ответственного дежурного в обыкновенного расторопного завхоза.
Приезжих поместили в бывшем епархиальном училище.
Кто не выспался, мог выспаться, а кто выспался, мог заняться делами.
Орловская губерния была исконно крестьянской, ее богатство - земля, торговала хлебом и пенькой, все население ее в прошлом делилось на тех, кто хлеб производил, и тех, кто хлеб продавал, поэтому из уездов на съезд понаехала преимущественно крестьянская молодежь, а город Орел представляла молодежь учащаяся, вчерашние гимназисты и реалисты.
Не успел Слава оглядеться, как его разыскал парень - копна рыжих волос, дерзкое лицо, отрывистая речь.
- Ознобишин? Из Малоархангельска? А я Рыжаков, из Ельца.
Елец единственный в губернии город, где существовала хоть какая-то промышленность, табачные фабрики и небольшой машиностроительный завод, поэтому Елец считался в губернии кузницей пролетарских кадров.
- Вам губкомол много помогает? - Слава пожал плечами, а Рыжаков продолжал: - Сыты мы ихними бумажками, менять их надо, как ты на это смотришь?
Слава смотрел положительно.
- Может, и надо, - согласился он. - Не знают они, почем пуд хлеба.
- А вот это ты ошибаешься, - возразил Рыжаков. - Очень хорошо знают, и купят, и продадут с выгодой, а вот каким трудом и потом хлеб добывается, им невдомек.
Они легко договорились - покомандовали гимназисты, и хватит, подлинные нужды молодежи от них ох как далеки! Говорунам из губкомола не приходилось ни вступать в борьбу с кулаками, ни собирать продразверстку, ни засевать солдаткам пустые поля.
Признанный трибун губкомола Кобяшев ораторствовать умел, и в его докладе в общем-то содержалось все, что нужно.
Отдал дань недавнему прошлому. Бессмертны подвиги комсомольцев в боях с полчищами Деникина. Голод и разруха не остановили движение трудящихся к победе. Ни кулацкие мятежи, ни эпидемии тифа не смогли нас сломить...
Взволнованно говорил о задачах, стоящих перед комсомолом. Восстановление разрушенного войной народного хозяйства. Активное участие в субботниках. Создание товариществ по совместной обработке земли. Пропаганда агротехнических приемов земледелия. Создание кружков ликбеза. Шефство над неграмотными. Культурно-просветительная работа в избах-читальнях и библиотеках. Подготовка кадров. Учеба на рабфаках...
Нет, ничто не было упущено, и ельчане, и малоархангельцы искренне аплодировали Кобяшеву.
А сам он, круглолицый, розовощекий, уверенный в себе, стоял на трибуне, снисходительно посматривал на сидящих перед ним мужичков и учил их уму-разуму.
Съезд катился по проторенной колее, а малоархангельцы и Рыжаков вкупе с ельчанами вели между собой переговоры, кого избрать и кого провалить при выборах губкомола.
И вдруг перед заключительным заседанием объявляют: члены и кандидаты партии - на заседание фракции!
Коммунистов собрали в обыкновенном классе с партами и школьной черной доской.
- Садитесь!
За учительским столиком - типичный гимназический учитель, только что не в вицмундире, с черной, аккуратно подстриженной бородкой, в черной тужурке, в черных брюках - Попов, заведующий агитпропом губкомпарта.
- Итак, товарищи, предстоит обсудить состав губернского комитета. Называйте кандидатов.
Шульман назвал Кобяшева, а Кобяшев Шульмана.
Поднял руку Шифрин:
- Я бы предложил взять за основу старый состав и добавить к нему...
Рыжаков оглянулся на Славу и тоже поднял руку.
- А у вас что?
- Список...
- Давайте!
Собрание Попов вел железной рукой.
Называл фамилию и строго смотрел в зал.
- Есть отводы?
Тщетны были попытки малоархангельцев и ельчан изменить состав губкомола.
- Шифрин?
Тут уж Слава не выдержал.
- У меня есть... Он приезжал к нам в уезд накануне Десятого съезда партии. Выступал против платформ Ленина...
Вместе с Сосняковым выводил он Шифрина в Корсунском из школы.
- Но ведь он подчинился решениям съезда? - спросил Попов Ознобишина и тут же обратился к самому Шифрину: - Вы на какой позиции сейчас, товарищ Шифрин?
- На партийной, - торопливо отозвался Шифрин. - Ознобишин передергивает!
- Вот видите? - укоризненно сказал Попов и представил слово Кобяшеву.
- Шифрин порвал с отцом! Понимаете, товарищи? Порвал с родным отцом, которого захлестнула мелкобуржуазная стихия! Нашел в себе силы уйти из семьи...
Затем стал рассказывать о том, как Шифрин, выехав с отрядом для усмирения кулацкого восстания, был послан с особым заданием на станцию Змиевка, встретил по пути обоз с оружием, убедил крестьян разоружить белогвардейцев и доставил оружие в расположение Красной Армии.
Слава слушал и не верил своим ушам, а Шифрин скромно сидел за партой.
- Один, безоружный, не побоялся белогвардейского конвоя, - продолжал Кобяшев. - Что еще добавишь?! А что касается дискуссии о профсоюзах, он действовал в рамках партийного Устава, и те, кого он поддерживал, остались в рядах партии...
- Дискуссия закончена, - сказал Попов. - Шифрин неплохо редактирует газету, и губком партии рекомендует оставить его в списке.
Слава опять поднял руку.
- Что еще?
- Шифрин не пользуется нашим доверием, - упрямо повторил Слава. - А что он порвал с семьей, нисколько его не украшает. Как же это он бросил на произвол судьбы своих сестер и братьев?
- "Нашим доверием"! - передразнил Попов, обрывая Ознобишина. - Мы знаем Шифрина...
Да, Попов далеко не Шабунин и даже не Кузнецов, те тоже умеют приказать и настоять, но предпочитают убедить и доказать, а этот не очень-то заботится о том, что могут о нем подумать те, кому думать, по его мнению, не положено.
- Кто за то, чтобы оставить Шифрина? - спросил Шульман. - Кто против?
Слава не ожидал, что после выступления Попова против Шифрина проголосует чуть ли не половина присутствующих.
- Что за недисциплинированность! - Попов досадливо поморщился. - Вы коммунисты, и губком предлагает вам голосовать за... За! За! - несколько раз повторил он. - В порядке партийной дисциплины!
- Так как, товарищи, переголосуем? - спросил Шульман, скромно потупив глаза. - Кто за Шифрина, поднимите руки еще раз!
И Слава нехотя поднял руку и проголосовал и за Шифрина, и за Шульмана.
34
- К вам тут заходили двое, - сообщила Эмма Артуровна, вопросительно взглядывая на Славу. - Обедать будете?
Он пораньше вернулся домой, чтобы выспаться, наутро ехать в Жерновец малознакомое село, где комсомольцы арестовали попа, заперли в церкви и никого к нему не пускают.
- Что за люди?
- Пожилые. Должно быть, по делу, серьезные очень. Сказали, зайдут еще.
- Ладно, Эмма Артуровна. У меня еще дел... - Он выложил из карманов всякие бумажки. - Выспишься тут, - сказал самому себе Слава и принялся читать инструкцию губкомола о проведении недели сближения союзной и несоюзной молодежи.
Эмма Артуровна потопталась и ушла, Слава поглядел ей вслед, перевел взгляд на окно и залюбовался узорами мороза на стекле.
Была у него такая дурацкая манера: заметит какой-нибудь пустяк и рассматривает - звезду за окном или воробья на подоконнике, а то так и задумается над тем, как это морозу удается рисовать такие симметричные узоры.
Сидел и рассматривал заиндевевшие стекла, пока не услышал, как за его спиной стукнула дверь.
Обернулся - Степан Кузьмич!.. И Пешеходов... Кузьма... Кузьма... Слава не помнил его отчества... Директор Моховского конесовхоза. Оба в валенках, в полушубках, замерзшие, злые.
