Николай Лейкин - Актеры-любители
— Рѣшительно не знаю, какое мнѣ сегодня вечеромъ платье одѣть…
— Какъ платье? Куда? Зачѣмъ сегодня? удивленно вскинула на нее глаза Дарья Терентьевна.
— Какъ, куда! Да вѣдь сегодня вечеромъ у Кринкиной чтеніе пьесъ для второго спектакля. Я и забыла вамъ объ этомъ сказать.
— Для втораго? Ну, ужь, матка, довольно. Не будешь ты во второмъ спектаклѣ играть.
— Тамъ Корневъ будетъ, вашъ-же излюбленный Корневъ, чуть не плача проговорила Люба.
— А, что Корневъ! И Корневъ будетъ къ тебѣ имѣть больше уваженія, если увидитъ, что ты меньше по репетиціямъ да по разнымъ кринкинскимъ собраніямъ треплешься. Что это въ самомъ дѣлѣ: третьяго дня репетиція, сегодня собраніе, завтра опять репетиція. Ни одного вечера дома не посидишь. Не поѣдешь ты къ Кринкиной.
— Но вѣдь это-же нужно, маменька, я дала слово Корневу, что буду участвовать во второмъ спектаклѣ. Этотъ второй спектакль, кажется, онъ и устраиваетъ, лгала Люба.
— Что Корневъ! Я знаю… Не Корневъ тебѣ нуженъ, а этотъ балбесъ… Какъ его?..
— Увѣряю васъ, что балбесъ тутъ не причемъ. Даю вамъ слово, что Плосковъ не причемъ.
— Молчи. Не поѣдешь! сердито оборвала ее Дарья Терентьевна.
Люба заплакала.
— Реви… Реви еще больше, такъ я и завтра тебя на репетицію не пущу, совсѣмъ тебѣ въ спектаклѣ играть не позволю. Объ ней заботятся, ее не пускаютъ по разнымъ Кринкинымъ, Лукошкинымъ болты бить, а она реветъ! Вотъ до чего тебя этотъ шалопайный мальчишка Плосковъ испортилъ! продолжала Дарья Терентьевна.
— Маменька, голубушка, отпустите. Вѣдь ей-ей это будетъ въ высшей степени неучтиво, ежели я не явлюсь къ Кринкиной, упрашивала Люба мать. — И передъ Корневымъ неучтиво и передъ Кринкиной невѣжливо. Умоляю васъ, отпустите.
— Ахъ, чтобы и совсѣмъ провалиться твоей крашеной Кринкиной! Глупая, нахальная, безстыжая баба! Чего это она съ этимъ гимназистомъ возится! Видѣла я. Такъ свои подведенныя бѣльмы передъ нимъ и закатываетъ! Ни на шагъ отъ него. Старуха — и съ гимназистомъ… Понимаю вѣдь я, что это значитъ! Видѣла я, какъ она съ нимъ миндальничаетъ. И какой примѣръ дѣвушкамъ, которыя у ней бываютъ! Да и гимназистъ-то дуракъ…
— Да вѣдь гимназистъ ея родственникъ, маменька… Кажется, даже племянникъ, попробовала сквозь слезы возразить Люба
— Не ври, я сама ее спрашивала. Такой-же онъ ей родственникъ, какъ и тебѣ. Просто путанная бабенка. «Онъ, говоритъ, сирота и другъ театра, а всѣ друзья театра — мои друзья». Понимаю я, какой я-то другъ!
— Такъ вы не пустите меня къ Кринкиной?
— Сказала, что не пущу и не пущу!
Люба вышла изъ-за стола, направляясь къ себѣ въ комнату, легла тамъ на кушетку и продолжала плакать.
Часовъ въ пять отецъ Любы, Андрей Иванычъ, пріѣхалъ изъ конторы домой обѣдать. Люба вышла къ столу все еще надувшаяся, съ красными отъ недавнихъ слезъ глазами. Отецъ, впрочемъ, не замѣтилъ этого. Выпивъ передъ супомъ рюмку водки, онъ распрашивалъ сына гимназиста объ его отмѣткахъ по ученію и наконецъ, обратясь къ женѣ и дочери, сказалъ:
— А у меня сегодня въ конторѣ былъ вашъ новый знакомый Плосковъ.
Люба вздрогнула и вспыхнула, а Дарью Терентьевну даже передернуло.
— Вотъ нахалъ-то! воскликнула Дарья Терентьевна. — Зачѣмъ-же это онъ приходилъ?
Андрей Иванычъ развелъ руками и пожалъ плечами.
— Да Богъ его знаетъ — зачѣмъ. Странно какъ-то… Во-первыхъ, приходилъ знакомиться, а во вторыхъ, просилъ протекціи по службѣ въ Плуталовскомъ банкѣ. Онъ въ Плуталовскомъ банкѣ служитъ.
— Ну, ужь это нахальство, это совсѣмъ нахальство!.. твердила Дарья Терентьевна. — Видишь, видишь, а ты его хвалишь и выгораживаешь, обратилась она къ дочери.
— Нахальства-то тутъ, пожалуй, особеннаго нѣтъ, продолжалъ Андрей Иванычъ:- а что онъ пронырливый и искательный человѣкъ, то это вѣрно. Впрочемъ, теперь такимъ и быть надо, а то подъ лежачій камень вѣдь и вода не течетъ.
При этихъ словахъ отца Люба перевела духъ. На сердцѣ ея сдѣлалось легче. Тотъ не останавливался и разсказывалъ:
— Вошелъ онъ и отрекомендовался: «Будучи, говоритъ, хорошо знакомъ съ вашей супругой и дочерью»…
— Да я терпѣть его не могу! Просто не выношу! воскликнула опять Дарья Терентьевна.
— Постой. Не перебивай, остановилъ ее Андрей Иванычъ. — Ничего въ немъ особенно худаго нѣтъ. Бѣдный и искательный парень. «Такъ и такъ… Будучи, говоритъ, съ ними знакомъ, я еще не имѣлъ случая настоящимъ манеромъ представиться вамъ»… Мнѣ, то есть. «Былъ, говоритъ, два раза въ вашемъ домѣ, но такъ какъ въ визитное время васъ трудно дома застать, то я и счелъ своимъ долгомъ пріѣхать къ вамъ въ контору, чтобы засвидѣтельствовать свое почтеніе». Ну, и тамъ прочее… Онъ хвалилъ тебя, потомъ Любу, однимъ словомъ мелкимъ бѣсомъ разсыпался и, наконецъ, приступилъ съ просьбой о протекціи. Открывается тамъ у нихъ ваканція завѣдующаго вексельнымъ отдѣленіемъ, что-ли, такъ просилъ похлопотать и замолвить о немъ у директоровъ словечко. Около двухсотъ рублей онъ теперь получаетъ, что-ли, ну, а то мѣсто, о которомъ онъ хлопочетъ, съ окладомъ въ триста рублей въ мѣсяцъ. «Мой папаша, говоритъ, самъ пріѣдетъ васъ просить за меня». Старика-то я знаю. Изъ разорившихся купцовъ онъ. Человѣкъ такъ себѣ, но какъ биржевой маклеръ — горе. Такъ вотъ-съ, вашъ знакомый былъ у меня, прибавилъ Андрей Иванычъ.
— Да какой-же онъ нашъ-то знакомый! Просто влѣзъ, втерся въ домъ! снова воскликнула Дарья Терентьевна.
— Ну, вотъ онъ и напредки просилъ дозволить ему навѣщать нашъ домъ.
— Ну, а ты-то что? Дозволилъ ему?
— Да что-жъ я могу сказать! Конечно-же сказалъ, что милости, молъ, просимъ.
— Напрасно. Не ко двору онъ намъ
— А окажется не ко двору, такъ и по шапкѣ можно… Не контрактъ съ нимъ заключать.
— Просить-то въ банкѣ ты за него все-таки будешь?
— Да поговорю директорамъ, но только вѣдь у нихъ всегда есть свои кандидаты: у кого племянникъ, у кого такъ какой-нибудь протеже. Поговорю. Отъ слова меня не убудетъ, закончилъ Андрей Ивановичъ.
Люба торжествовала въ душѣ. Она была готова отъ радости броситься отцу на шею, но скрывала эту радость, дабы не выдать себя. Послѣ обѣда она уже не пыталась и приставать къ отцу и матери, чтобы ее отпустили къ Кринкиной, она не хотѣла раздражать мать и успокоилась, утѣшая себя тѣмъ, что завтра на репетиціи увидится съ Плосковымъ и передастъ ему тѣ, по ея мнѣнію, благопріятныя для него слова, которыя говорилъ про него ея отецъ. Заснула она въ эту ночь съ радостными мечтами.
XVIІІ
Репетиціи Люба ждала съ нетерпѣніемъ, чтобы передать Плоскову, какъ не враждебно отнесся къ нему въ разговорахъ ея отецъ. Она даже нѣсколько разъ въ день принималась считать сколько часовъ осталось до репетиціи. За обѣдомъ она почти ничего не ѣла, до того нервы ея были возбуждены ожиданіемъ свиданія съ Плосковымъ. Въ концѣ обѣда радость ея за любимаго человѣка еще болѣе усилилась. Андрей Иванычъ за сладкимъ блюдомъ сказалъ:
— Ахъ, да… Говорилъ я сегодня въ банкѣ директору-распорядителю про этого вашего Плоскова. Онъ тамъ, оказывается, на хорошемъ счету. Хвалятъ. Директоръ очень хвалилъ. Говоритъ, что усердный работникъ.
Люба слушала, затая дыханіе.
— Ну, и что-же, получитъ онъ новое мѣсто? вырвалось у ней.
— Не знаю… Директоръ обѣщался подумать, сообразить.
— И охота это тебѣ, Андрей Иванычъ, за чужихъ людей распинаться! У тебя свои племянники конторщиками въ банкѣ служатъ, замѣтила Дарья Терентьевна.
— Да вѣдь не въ этомъ банкѣ служатъ племянники-то. Да я вовсе и не распинался, а просто сказалъ директору, что вотъ есть у нихъ такой-то Плосковъ, который просилъ меня за него походатайствовать. Отчего-жъ не сказать, ежели я былъ въ банкѣ и видѣлъ директора. Да, можетъ быть, и не вспомнилъ-бы я объ этомъ Плосковѣ, ежели-бы у меня сегодня утромъ его отецъ въ конторѣ не былъ.
— Ахъ, и отецъ его ужъ былъ? въ одинъ голосъ спросили мать и дочь.
— Въ томъ-то и дѣло, что пріѣзжалъ просить. Почтенный старикъ, старинный купецъ. Плакался на маклерскія дѣла, отвѣчалъ Андрей Иванычъ — Да и какой онъ маклеръ! Старый, больной, еле ноги таскаетъ. Нынче маклера-то — въ одно ухо вдѣнь, въ другое вынь. Только такіе нынче и годятся для маклерскихъ дѣлъ. Маклеръ долженъ быть на манеръ вьюна: скользкій, юркій.
Послѣ обѣда Люба, стараясь быть какъ можно спокойнѣе, сказала матери:
— Ну, я маменька, поѣду на репетицію…
— Куда ты спозаранку-то! Репетиція у васъ назначена въ восемь часовъ, а теперь только семь, остановила ее мать.
— Да вѣдь пока поѣдешь, да пока пріѣдешь. Кромѣ того, я хотѣла съ Корневымъ поговорить. спросить его, какъ мнѣ одѣться для водевиля.
— И съ Корневымъ поговорить еще успѣешь. На это тебѣ цѣлый вечеръ будетъ. Кромѣ того, вотъ я отдохну, да, можетъ быть, и сама съ тобой поѣду.
Любу всю покоробило.
— Зачѣмъ-же вамъ-то себя обременять? Вѣдь вы и такъ устали.
