Ильяс Эфендиев - Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
Бабушка вставила папиросу в мундштук, зажгла ее и молча затянулась. Я чувствовал, что хотя она не возражает маме, на сына все равно не сердится не может она сердиться на Нури.
- Сколько раз его в публичном доме видели!... - Мама никак не могла успокоиться. - Пристало мальчишке по бабам шляться?
Я слушал и, хотя ничего не понимал, чувствовал, что в словах этих есть что-то стыдное. Гюллю прислушивалась к разговору с нескрываемым любопытством.
- Все равно добро впрок не идет! - сказала вдруг бабушка. - Что твой отец ни получит, все братцу своему шлет, чтоб его пуля пробила!
Это я понял. Бабушка Фатьма часто говорила об этом и всегда сердилась.
- И ведь не думает, что у самого сын подрос, не сегодня завтра женить надо. Никаких забот! Все туда, все туда!...
Мама любила дядю Айваза, довольно еще молодого веселого мужчину, а потому тотчас вступилась за него:
- Ну не может же отец бросить родного брата. Сын есть сын, брат есть брат.
- Помолчи! - вконец разъярилась бабушка. - Поменьше бы защищала проходимца! Мягко стелет, да жестко спать! Язык-то сладкий, вот вам и кажется - порядочный человек. А когда Байрам привез меня из Шуши, он не хуже матери своей бушевал! Срамили, сразили, шушукались за спиной: "Ишь отыскал - всей Шуше на зависть! Нашел женушку!... Удружил нам подарочком!..."
Мама молча улыбалась...
КЫЗЫЛБАШОГЛЫ
Кызылбашоглы Али, сопровождавший бабушку Фатьму, был высокий парень с длинными рыжеватыми волосами; на нем были сапоги, чоха и десятизарядный маузер в деревянной кобуре.
Он был родом из древнего племени Шахсевен, часть которого жила здесь, а часть - в Южном Азербайджане. Кызылбашоглы Али состоял в личной охране дедушки Байрама.
- Как жизнь, сестрица? - приветливо спросил Али маму, усаживаясь на стул, который подала Гюллю.
- Отца одного бросили? - вместо ответа спросила мама, смягчив свой вопрос улыбкой.
- Что значит одного? Это же Байрам-бек!... Все его именем клянутся! И я ведь сейчас же обратно.
- Ночью? - удивилась мама.
- А чем плоха ночь? Днем жарко...
- Ты поедешь один? - изумился я. Я знал, что Али славится храбростью, и все же спросил: - Ты что же - гачагов не боишься?
- А что их бояться? - спросил он, сверкнув зубами в улыбке. - Гачаг тоже человек.
- Дядя Али и сам был гачагом! - мама как-то непонятно усмехнулась.
Кызылбашоглы молча встал и пошел за конем, который пас ся в клевере у арыка.
- Поел бы, - сказала бабушка, когда он привел коня. - Потом поедешь.
- Я в городе ужинал, - ответил Али. И попросил Гюллю: - Сестрица, там, в доме мое ружье, принеси!
Опередив женщину, я бросился в дом, притащил его пятизарядку с укороченным дулом и набитый патронам: пояс.
- Счастливо оставаться! - ловким движением Али вскочил на высокого пегого жеребца. - Что передать от вас?
- Нам главное - отца береги! - сказала мама.
- Это - будьте покойны!
Кызылбашоглы чуть шевельнул ногами, и конь рванул с места.
- Пойди плесни ему вслед воды! - сказала бабушка. Гюллю побежала в дом и, вернувшись с кружкой, плеснула на землю соды.
Мелькнув за деревьями, Кызылбашоглы исчез, растворился. Я подумал, что, расставшись с нами, он остался совсем один; солнце скоро зайдет, наступит ночь, а он будет ехать среди безлюдной молчаливой степи. А вдруг наперерез гачаги? Тогда... Тогда он выхватит из деревянной кобуры свой маузер и начинает палить!... Ведь он никого и ничего не боится,
Рассказывают, что как-то ночью в глухой степи навстречу ему выехало трое конных. Кызылбашоглы был безоружен, но воспользовавшись темнотой, схватил плетку с рукояткой из джейраньей ноги и как револьвер направил ее на гачагов: "Бросай оружие! Десять пуль - всех перебью!,"
Гачаги знали, что с ним шутки плохи - в момент может псих перестрелять - сняли с плеч винтовки, побросали на землю. "Отъезжайте в сторону!" скомандовал им Кызылбашоглы. Те послушались, Алл спрыгнул с коня, подобрал винтовки и кричит: "Езжайте да смотрите помалкивайте, что Кызылбашоглы Али с одной плеткой отнял у вас оружие!" Гачаги поняли, какую шутку он с ними сыграл. "Ты, говорят, и правда, герой, но только храбрец храбреца не станет перед людьми срамить. Отдай винтовки - и мы навек твои братья". "Слезайте, - говорит, - берите". Пока те подъехали, вскочил па копя, да и был таков...
Да, гачаги ему не страшны. А джинны? Что, если в ночном ущелье он встретит воющих джиннов?...
- Пойдем домой, - поднимаясь, сказала мама.
Мне так не хотелось уходить от бабушки, от своих дум и мечтаний... Дома снова будут сердитые окрики отца, его недовольное лицо... И я стал нудить, прося маму, чтоб она разрешила мне остаться здесь на ночь.
- Оставайся, вздохнув, сказала мама. - Только отец рас сердится.
- Велика беда! - бабушка презрительно поморщилась. - Сын Халсы с потрескавшимися пятками рассердится!... Мир перевернется! Не пилил бы ребенка день и ночь!
ШИРХАН И ГЮЛЛЮ
Как всегда, когда мама или бабушка жалели меня, мне тотчас же захотелось плакать. Глаза мои наполнились слезами, и я побежал в сад. У арыка сидел Ширхан и чинил верхнюю рубашку, а чоху, сшитую из грубошерстной, вручную сотканной ткани, накинул поверх исподнего. Он, как всегда, приветливо улыбнулся мне.
- А почему ты сам? - спросил я. Мне показалось странным, что мужчина чинит рубаху, будто женщина.
- А кто ж мне ее зашьет, братик? Матери у меня нет, сестры тоже...
- Нет? Совсем нет? Ни мамы, ни сестры? И не было?
- Почему не было? - спросил он, не отрывая глаз от шитья. - II мама была, и папа... И сестра, и брат... Даже де душка с бабушкой. И очень меня любили, как тебя дед с бабуш кой любят.
- А куда же они все подевались? - Я присел возле Шнрхана на корточки.
Он глубоко вздохнул и сказал, по-прежнему не отрывая глаз от рубахи:
- Соседний хан напал на наше село, разорил, разграбил. Многие погибли, а кто уцелел, разбрелись кто куда... Поумирали: с голода, от болезней... У меня дядя старик был, вот я с ним сюда и подался... Только когда через Аракс переправлялись, его пулей достали...
Я молча смотрел на Ширхана. Сколько горя перенес этот человек! И как спокойно говорит об этом.
- Зачем же хан напал на ваше село?
- Да он с нашим ханом враждовал. Паи! тоже ихних людей губил!
- А зачем же шах позволяет?
- Шах?... А ему только на пользу, чтоб наши истребляли друг дружку.
- Почему?
- Эх, братик, мал ты еще...
- А ты расскажи, расскажи, Ширхан! Я пойму!
- Ну, ты знаешь, шах - перс, а мы и ханы наши - тюрки.
- Ну?... - об этом я имел некоторое представление.
- Вот шах и хочет, чтоб мы дрались друг с дружкой, будем меж собой враждовать, некогда будет свободы добиваться!...
Я вроде и понимал то, что он говорит, но как-то уж очень туманно. Впервые в жизни от слуги моего деда я слышал о судьбе родного народа.
- А почему ваши храбрецы не пойдут и не убьют шаха? помолчав, спросил я.
Ширхан усмехнулся.
- Попробуй убей его!... У него и войско, и пушки, и пулеметы...
Подошла Гюллю.
- И чего ковыряешься? - сказала она, укоризненно покачав головой. - Не в пустыне небось, рядом люди есть.
- Не хотел тебя беспокоить... - слегка порозовев, ответил Ширхан.
- Беспокоить!... - Гюллю присела рядом на землю. - Тоже нашел ханум! Давай сюда!
Она отобрала у него рубашку, взглянула и расхохоталась:
- Швея! - Потом поднялась с земли и сказала почему-то шепотом: Зашью, постираю... Вечером принесу.
- Хорошо, - ответил Ширхан тоже тихо, не глядя на нее.
- Ширхан, - сказал я, когда Гюллю ушла. - А ты бы купил себе новую рубашку.
- Денег нету, - с улыбкой ответил он.
Не зная, что сказать, я встал и ушел. Я сам не понимал, откуда взялось это чувство вины. Впервые в жизни мне было нехорошо, неспокойно от сознания того, что мы богаты, а другой так-беден, что не может купить себе рубаху, мне было совестно перед Ширханом за наш достаток. Быстро придя к решению, я скользнул мимо бабушки, которая по-прежнему дымила, сидя на топчане, и прошел в комнату. Я знал, что бабушка кладет деньги под тюфяк. Как настоящий вор, я настороженно огляделся по сторонам, приподнял тюфяк, схватил большую бумажку и побежал в сад. Ширхан лежал на спине, закинув руки за голову. Я наклонился, заглянул ему в лицо: спит или не спит?
- Чего тебе?
Я развернул зажатую в кулаке ассигнацию.
- Откуда у тебя деньги? - он сразу сел.
- Тебе принес. Возьми, купи новую одежду. Ширхан взял ассигнацию, повертел в руках...
- А кто тебе ее дал?
- Никто... Я сам... У бабушки под тюфяком взял. У нее много! Хочешь, еще принесу?
Шнрхан задумчиво оглядел бумажку:
- Отнеси на место, - сказал он, протягивая ее мне. - Не нужны мне ворованные деньги.
- Почему ворованные? - неуверенно возразил я. - Это же бабушкины. А бабушка моя.
Ширхан усмехнулся.
- Но раз бабушка не знает, что ты взял деньги, значит, ты их украл. Иди положи на место. Быстрее! - И добавил, вздохнув:
- Ты хороший мальчонка, но только знай: мы люди бедные, но воров и жуликов у нас в роду не водилось!
