Ильяс Эфендиев - Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
Ширхан усмехнулся.
- Но раз бабушка не знает, что ты взял деньги, значит, ты их украл. Иди положи на место. Быстрее! - И добавил, вздохнув:
- Ты хороший мальчонка, но только знай: мы люди бедные, но воров и жуликов у нас в роду не водилось!
Он взял меня на руки, поднял и поставил на землю.
- Давай быстрей. Не положишь на место, бабушке пожадуюсь!
Глубоко униженный, я поплелся класть деньги обратно. И тут меня застала бабушка.,
- Это что такое? Зачем деньги брал?
- Посмотреть...
- Не ври! Кто подучил деньги взять? Ширхан?
- Нет! - крикнул я. - Никто не учил!
- Ну хорошо, - бабушка подсела ко мне. - Воровать никто не учил. А кто сказал, пойди возьми у бабушки деньги? Гюллю?
- Не-е-т! - снова закричал я.
- Ширхан?
- Нет! Нет! Нет!...
- У-у, суннитский выродок!... Наверняка этот сукин сын хамшари (так называли у нас азербайджанцев с той стороны Аракса) подучил ребенка!...
В окно мне было видно, что Ширхан стоит, опершись о колонну, и слушает наши голоса.
- Я же сказал: никто меня не подучивал! - В последним раз выкрикнул я и зарыдал.
- Ладно, ладно!... - бабушка сразу смягчилась. - Садись, поешь...
- Не хо-о-чу! - всхлипывал я, вытирая слезы ладонью.
- Ишь ты, суннит хвостатый! - разозлилась бабушка. - Обиделся! Нежный какой!...
Сердясь на папу, бабушка обычно называла его "хвостатый суннит". Как-то раз я не утерпел и спросил Гюллю, правда ли, что у суннитов бывают хвосты. Гюллю расхохоталась и сказала: конечно, бывают. Точно, как у козлов.
Осмотревшись по сторонам, я незаметно взял бабушкин мундштук и сунул под диванную подушку. Я всегда что-нибудь прятал у бабушки, когда она ругала папу "хвостатым суннитом" - очки, платок, мундштук - и с наслаждением хихикал, видя, канона в гневе швыряет все подряд, отыскивая пропажу. И, конечно, бабушка тотчас хватилась мундштука.
- Гюллю! Эй, Гюллю! Опять эта проклятая штуковина подевалась куда-то! Гюллю! Гюллю!
- Какая штуковина, ханум? Мундштук или очки?
- Мундштук, чтоб он сгорел! Это все джинны, аллахом про клятые! Их рук дело! - ворчала бабушка.
Я рассмеялся. Гюллю, хохотушка от природы, тоже залилась смехом.
- Чего ржешь, кобыла?! - набросилась на нее бабушка. - Мальчик смеется, так он дитя, а тебя кто щекочет?!
Гюллю притихла и, посмеиваясь исподтишка, стала искать мундштук. Нашла.
Бабушка свернула папиросу, закурила...
- Не хочешь есть, отправляйся домой, - она не глядела на меня. Каждый хвостатый суннит будет тут мне капризничать!...
- Ханум! - Гюллю ласково взглянула на меня. - Он же хороший мальчик. И нет у него никакого хвоста. Какой может быть хвост, раз мать шиитка?...
Я молча подсел к скатерти, раскинутой на топчане в коридоре. Гюллю принесла казан с долмой. Бабушка положила себе и мне в тарелки.
- Забери остальное, - сказала она. - Сама поешь и Ширхана накорми.
Гюллю забрала казан. Бабушка полила мне долму катыком с растертым в нем чесноком.
- Прочти молитву и ешь!
Я почему-то всегда стеснялся вслух повторять молитвы, которые читала бабушка, я твердил их про себя, не понимая смысла. А бабушка утверждала, что стоит произнести "Бисмиллах!" - "С богом!", как разбегаются все джинны.
Я торопливо поел, вскочил и побежал в комнату, где жил Ширхан. Он сидел на войлоке и ел долму.
- Пей. Вода свежая. - Гюллю поставила перед ним воду в медном кувшине. И сказала, указывая на тарелку. - Хочешь еще? Там осталось.
- Хватит, - ответил Ширхан как-то особенно мягко, - са ма поешь.
Гюллю поглядела на него пристально, печально - я впервые видел у хохотушки Гюллю такие глаза, - глубоко вздохнула и молча ушла.
- Правда, она хорошая? - спросил я, когда Ширхан кончил есть.
- Это как? - Ширхан удивленно взглянул на меня.
- Тебя очень любит.
- Почему любит? Как? Это что - ханум сказала?
- Нет... Она вообще хорошая, Гюллю... Только вот руки мылом пахнут!
- Что делать, братик? - Ширхан улыбнулся. - Она же прислуга. Духи, как у твоей мамы, ей не положены,
Мне почему-то опять стало неловко, я нахмурился.
- А хорошо, если бы все были богатые, правда? - спросил я, помолчав.
- Пока есть падишахи, не могут все быть богатыми, - со вздохом сказал Ширхан.
- А почему?
- Да потому, что падишах только богачей привечает: ханов, беков, а из простого народа кровь сосет!
- Зачем? - снова изумился я. - Что ему сделал простой народ?
- Ничего он ему плохого не сделал, все плохое только от падишахов. - И помолчав, добавил, словно бы говоря сам с собой:
- Вот русские сбросили своего с трона, придет день, и наш дождется. Скинут с трона иранского шаха, мы тогда отомстим за себя!
- Кому?
- Кто нас обездолил. Рабами сделал! С родной земли выгнал!... Ладно, братик, мал ты еще, не поймешь. - Ширхан встал. - Жара спала, пойти деревья полить...
Он стал поливать деревья, лопатой отводя от пересекающего сад арыка небольшие ручейки к деревьям. Я смотрел, как сухая земля всасывает воду, думал о том, как сосут кровь у народа падишахи, и они представлялись мне похожими па пиявок, которых прикладывают больным, чтоб отсосать лишнюю кровь, - я видел раз, как ставили пиявок, - и содрогался от отвращения. Я смотрел на поблескивавшую в ручейках прозрачную воду, текущую меж молодой свежей травы, и видел перед собой страшного падишаха Зоххака, чей зловещий облик запал мне в память из какого-то маминого рассказа. Тот страшный Зоххак поклонялся змее и, чтоб заслужить змеиную дружбу, кормил ее мозгами грудных детей. Но в маминых сказках жили и другие, добрые падишахи, и я сказал Ширхану:
- Наверное, ваш падишах очень плохой.
- Эх, братик, - ответил он мне, не переставая орудовать лопатой, будь проклята и белая змея, и черная! Все они сукины дети!
Это мне уже не понравилось - так говорить обо всех шахах!... Задумчиво похлопывая прутиком по высокой траве, я пошел к бабушке Фатьме.
- Нашел у человека слабое место и пользуется... - бормотала она, уставясь в одну точку. - Все вытянуть готов... Все, что тот ни добудет...! Совести ни на грош...
Я постоял, послушал. Я знал, что бабушка ругает дядю, Аи-ваза...
- А падишах у людей кровь сосет, - заявил вдруг я. - А ты говорила, падишах самому аллаху друг. Какой же он друг, если кровь человеческую сосет?!
- Это ты откуда же взял?! - Бабушка изумленно воззрилась на меня.
- Ширхан сказал. Все падишахи - сукины дети!
-Ничего себе! - Бабушка хлопнула себя по коленям. И словно обращаясь не ко мне, а к кому-то третьему, находящемуся в комнате, сердито сказала: Правду говорится, не жди от сироты кротости! Эй, парень! - крикнула она в сад.
Ширхан подошел.
- Занимайся своим делом, а ребенку голову не забивай! Что там у тебя за вражда с падишахами?
Ширхан не ответил, взглянул на меня и чуть усмехнулся, но от этой едва заметной усмешки мне стало не по себе. И чувствуя, что опять я виноват, я выкрикнул плачущим голосом:
- Ширхан правильно говорит! Скинули русские своего падишаха Николая! Значит, было за что!
Тут ко мне подошла дедушкина легавая по кличке Гумаш, ласково повиляла хвостом, обнюхала мою рубашку, руки, и я сразу забыл свою вину. Но Гюллю, снимавшая с веревки белье, наклонилась и чуть слышно сказала:
- Нехорошо быть доносчиком.
И опять меня охватил стыд и я не знал, что ответить. А Ширхан с той поры уже не вступал со мной в разговоры, коротко отвечал: "да", "нет", и мне было горько, и я все раздумывал то бы такое сделать, чтобы вернуть доверие Ширхана. Но он даже не называл меня больше "братик", а если нужно было позвать, окликал по имени.
... Когда мы оставались вдвоем, бабушка по большей части беседовала сама с собой, и почти всегда об одном и том же: как дядя Айваз обирает дедушку Байрама, какая у него плохая жена, а еще о моем отце и о его матери с потрескавшимися пятками. И мне постоянно казалось, что бабушка к кому-то взывает, обращается к кому-то, видит кого-то перед собой. В тот вечер, заметив, что она опять бормочет свое, уставившись в одну точку, я спросил:
- Бабушка, ты с джиннами разговариваешь?
- Бисмиллах! - вздрогнув, произнесла бабушка. - Бисмиллах! - И сердито крикнула: - У, сын хвостатого! На ночь глядя проклятых джиннов поминать!...
- Бабушка, а ты их видела когда?
Бабушка снова произнесла "бисмиллах!" и стукнула меня по руке веретеном.
Я ночевал у бабушки, и как всегда, когда дедушки не было, спал на его кровати. Заперев дверь, бабушка заглянула под одну кровать, под другую...
- Чего это ты? - спросил я, удивленно глядя на бабушку.
- Чего, чего... Знаешь сколько у дедушки врагов? Спрячутся под кроватью, а ночью вылезут да головы нам отрежут!
- А какие у него враги, бабушка? - Я сел и испуганно поджал под себя ноги.
Бабушка погасила свет.
- Откуда я знаю, какие враги, - проворчала она, устраиваясь на кровати. - Мало ли на свете мерзавцев.
Потом она шепотом произнесла молитву, и как всегда, стала просить аллаха: "Убереги, аллах, дитя мое от горестей и напастей...".
