Зинаида Гиппиус - Том 1. Новые люди
Андрей вскочил, бросился к ней и обнял ее. Всегда, целуя ее, он ощущал какой-то холод в ней, даже не холод, а свежесть, точно ветер от вечерней, весенней воды – и никогда не думал и не понимал, что целует ее, так это ему казалось невероятным и особенным. И острое, как игла, чувство тоскливой радости кололо и язвило его каждый раз.
Теперь он схватил ее почти грубо, без обычного страха и осторожности, посадил к себе на колени, целовал руки и шею. В саду зашумела сухая гроза.
– Май, – шептал Андрей. – Не мучай меня больше. За что? Я так утомлен. Реши, согласись, чтобы мы были муж и жена, ведь я тебя люблю… Отчего ты не хочешь?..
Она вдруг освободилась от него и встала.
– Мне жарко… – сказала она. – Я не могу. Я пришла проститься с тобой, Андрей. Я уеду завтра.
– Уедешь? Уедешь?
– Да. Вот что: я не говорю, что ты меня не любил. Но наша любовь прошла. Все хорошее в любви прошло. Теперь надо расстаться. Ведь ты был счастлив от этой любви? Были настоящие минуты большого счастья? Скажи? Когда липы расцветали, помнишь? Когда ты меня поцеловать боялся? Были?
– Да, были… – прошептал Андрей.
– Ну вот, а теперь прошло. Липы не могут опять распуститься, и тех лучших минут не будет. Ты смешиваешь то, что не смешивается. Ты любовь, то, что от Бога, сводишь на свадьбу, на соединение, на привычку, на связи, которые от людей. Может быть, и свадьба – хорошо, но только я на это не пойду. Мне жарко, мне душно, мне тяжело. Я одну любовь люблю. Прости меня. Не надо роптать, если что-нибудь прошло. Так должно. Ведь оно было…
Андрей стоял перед ней без слов.
– Прощай же, – сказала она и поцеловала, чуть дотронувшись до него бледными губами. – Не надо никогда забывать друг друга. Ты знаешь, это бывает только один раз. Прощай.
Она вышла на балкон. Молния без грома трясущимся, серым блеском вдруг осветила деревья сада и небо. Андрей в последний раз увидал белое платье Май – и утомленной, бессильной душе его показалось, что это призрак, как и вся его любовь.
* * *Прошло несколько дней. Семья сидела за вечерним чаем на террасе. Домна Ниловна разговаривала с Катей, угощала Андрея земляникой со сливками, была доброй и ласковой и почти болтливой, чтобы не думать о недоговоренном. Андрей молча принимал заботливость Кати и матери, был неловок и тих. После жаркого дня наступал ясный вечер. Скошенная трава пахла пронзительно и сладко.
На террасу вошел Тихон и остановился у двери.
– Что тебе? – проговорила Домна Ниловна.
– А я к барину.
– Да что нужно?
Андрей медленно поднял глаза.
– Скажи, что тебе, Тихон? – проговорил он кротко.
– А я насчет свадьбы. Мне, Андрей Николаевич, никак невозможно. Назначено там на двадцать пятое июля. Нам с Васеной это не подходит. Что ж? Справить свадьбу, да и дело к стороне. Дозвольте сейчас после Петровок. Это и спокойнее, да и вообще облегчительнее. Как угодно, а иначе я не могу.
– Что же ты сердишься? – сказал Андрей по-прежнему кротко. – Я очень рад. Венчайся себе после Петровок. У нас с тобой свадьба в один день была назначена. А я давно уж думал, что и нам нечего тянуть. Мама, Катя, – продолжал он, обернувшись в их сторону, – как вы полагаете, можно нам переменить день? К чему целый месяц? Катюша, ты согласна?
Катя вспыхнула от неожиданности, взглянула на него глазами, полными удовольствия и благодарности.
– Я не знаю… – проговорила она. – Как мамаша… Домна Ниловна сияла. Всем стало легче и свободнее.
– Господь с вами, детки, чем скорее, тем лучше. Порадуйте меня, старуху.
Катя подошла к Андрею и прислонилась к его плечу.
– Значит, решено? – сказал Андрей громко, приподнимая розовое Катино личико. – Через неделю?
– Да… Через неделю… Только вот что: Андрюша, мамаша, мы не подумали! А приданое, а платье подвенечное? Не успеют сшить! Андрюша, как по-твоему?
И она взглянула с беспокойством.
– Успеют, успеют, – проговорил Андрей. – Не тревожься, Катюша, все успеют.
Он наклонил голову и поцеловал ее. Она с радостью ответила ему – и Андрей опять невольно подумал, какие у нее мягкие, приятные губы и какая она вся милая.
520
Приложение
Автобиографическая заметка*
Семья Гиппиус ведет свое начало от Адольфуса фон Гингста, переменившего фамилию Гингст на фон Гиппиус и переселившегося в Россию (в Москву) в XVI, кажется, веке из Мекленбурга (герб фон Гиппиус – 1515 г.). Несмотря на такое долгое пребывание в России, фамилия эта до сих пор в большинстве своем – немецкая; браки с русскими не давали прочных ветвей.
Мой дед, Карл-Роман фон Гиппиус, был женат на москвичке Аристовой, русской. Первый сын их, Николай Романович, был моим отцом. Он очень рано окончил Московский университет и затем прожил, ввиду начавшегося туберкулеза, около двух лет в Швейцарии. Вернувшись, сделался «кандидатом на судебные должности» в Туле. В тот же год он познакомился с моей матерью, молодые братья которой тоже служили в Туле по судебному ведомству.
Дедушка мой по матери, В. Степанов, в то время уже умер; он был полицеймейстером в Екатеринбурге. Сам необразованный, он, однако, послал обоих сыновей в Казанский университет. После его смерти вдова с дочерьми переехала в Тулу, к сыновьям.
Бабушка с материнской стороны всю жизнь потом прожила с нами. В противоположность другой моей – московской – бабушке, Аристовой, которая писала только по-французски и не позволяла звать себя иначе, как grand' maman, эта до смерти ходила в платочке, не умела читать и даже никогда с нами не обедала.
В январе 1869 года мой отец женился и уехал в Белев Тульской губернии, где получил место. Я родилась в Белеве, в конце того же 1869 г., 8 ноября, а через шесть недель отца опять перевели в Тулу, товарищем прокурора, и меня тетка везла всю дорогу, на руках, в возке.
С этих пор и начались наши постоянные переезды: из Тулы в Саратов, из Саратова в Харьков, причем каждый раз в промежутке мы бывали и в Петербурге, и в Москве, где подолгу гостили.
Я росла одна. Все с той же, вечной нянькой, Дарьей Павловной, а потом с бесчисленными гувернантками, которые со мною мало уживались.
В 1877–1878 гг. моего отца перевели в Петербург товарищем обер-прокурора Сената. Но мы прожили там недолго: туберкулез отца сразу обострился, и спешно был устроен его перевод опять на юг, в крошечный городок Черниговской губернии Нежин, на место председателя суда. Меня отдали было в киевский институт, но через полгода взяли назад, так как я была очень мала, страшно скучала и все время проводила в лазарете, где не знали, как меня лечить: я ничем не страдала, кроме повышенной температуры.
В Нежине не было тогда женской гимназии, и ко мне ходили учителя из Гоголевского лицея.
Через три года отец мой, все время прихварывающий, сильно простудился и умер (9 марта 1881 г.) от острого туберкулеза. Умер молодым – ему не было еще 35 лет. После него осталось довольно много литературного материала (он писал для себя, никогда не печатал). Писал стихи, переводил Ленау и Байрона, перевел, между прочим, всего «Каина».
После смерти отца мать моя с детьми (в то время у меня было уже три совсем маленьких сестры) решила окончательно переселиться на житье в Москву. Средства оказались небольшие, а семья порядочная: с нами жила еще бабушка и незамужняя тетка, сестра моей матери.
Но и в Москве мы не прожили более трех лет: моя болезнь, в которой подозревали начало наследственного туберкулеза и благодаря которой я должна была оставить классическую гимназию Фишер (мать почему-то отдала меня туда, и гимназия мне нравилась), – эта болезнь заставила нас сначала переселиться в Ялту, а затем в Тифлис.
В Ялте мы прожили год, на уединенной даче А. Н. Драшусова, по дороге в Учан-Су. Там у меня были только книги, занятия с сестрами да бесконечные писания – писем, дневников, стихов… Стихи я писала всякие, но шутливые читала, а серьезные прятала или уничтожала.
Еще при жизни отца я хорошо знала Гоголя и Тургенева. В Москве, особенно за последний год, перечитала всю русскую литературу и особенно пристрастилась к Достоевскому. Читала беспорядочно, и помогали мне кое-как разобраться только два человека: дядя с материнской стороны, живший у нас некоторое время (вскоре он уехал и умер от горловой чахотки), и учитель последнего года в Москве, Николай Петрович (фамилии не помню), которому я до сих пор благодарна. Он приносил мне новые книжки журналов, сам читал мне классиков, задавал серьезные сочинения. Помнится, что он писал тогда в «Русских Ведомостях».
Переехали мы из Ялты в Тифлис отчасти потому, что там жил второй брат моей матери с семьей, известный тифлисский присяжный поверенный, редактор им же созданного «Нового Обозрения». Меня, хотя я и поправилась, мать еще боялась везти на север, и сестры были слабого здоровья.
