Лев Овалов - Двадцатые годы
Взгляд его рассеянно скользил по книжным корешкам, на краю стола лежала раскрытая книжка. Стихи. Кто-то их недавно читал.
Посмотрел на обложку: "Н.Гумилев. "Жемчуга". Слава не помнил, попадался ли ему когда-нибудь такой поэт. Нет, не попадался, такие стихи он запомнил бы...
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,
Чья, не пылью затерянных хартий,
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь...
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет.
Ни один не свернет паруса.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый уверенный взгляд,
Что умеют на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Ослепительный свет маяков?
До чего красиво! Разделся, лег. Никогда в жизни не приходилось ему спать на таких тонких льняных простынях, чуть подкрахмаленных, чуть шуршащих...
Он прочел стихи еще раз, еще и... заснул, осыпаемый золотой пылью, сносимой ветром с драгоценных брабантских кружев.
28
Ярко светило солнце, и кто-то негромко, но настойчиво стучал в дверь.
Слава вскочил, книжка упала с постели, он поспешно поднял, натянул брюки, рубашку, подбежал к двери, распахнул - за дверью стояли Оля и Таня.
- Умывайтесь скорее и приходите завтракать.
Утром все Федоровы выглядели еще приятнее, чем вечером, и завтрак казался еще вкуснее, чем ужин, и чай с топленым молоком, и мягкий черный хлеб, и кислое домашнее масло, и сваренные в мешочек яйца.
Все было удивительно вкусно, хозяева радушны, погода великолепна, а из открытого окна в комнату врывался ветер далеких морей.
И вместе с ветром заглянул Панков.
- Славка!
- Васька!
Василий Панков - секретарь Колпнянского волкомола. Он строг, строг во всем, строг к принимаемым решениям, строг к сверстникам, строг к себе. И ленив. Не отступится от принципов, но и не торопится с их осуществлением.
- Здравствуйте, - небрежно поздоровался Панков с хозяевами, тут же о них забыл и упрекнул Славу: - Чтобы сразу ко мне, у меня бы и переночевал. Ну, идем, идем!
Панков презрительно посмотрел на рюмку для яйца, над которой склонился Ознобишин.
- Да брось ты эту подставочку, дозавтракаешь у меня картошкой!
Слава виновато встал из-за стола, - прищуренные глаза Панкова контролировали каждое движение Ознобишина, - и пошел в кабинет за вещами.
Следом за ним вошли Евгений Анатольевич и Оля.
- Задержитесь, приходите ночевать, - пригласил Евгений Анатольевич. Не обращайте внимания на своего приятеля, Заузолков лучше знает, что можно и что нельзя.
Слава торопливо запихнул в портфель полотенце, мыльницу, зубную щетку, окинул прощальным взглядом комнату, и глаза его остановились на недочитанной книжке.
Он переложил ее с края стола на середину и провел по обложке ладонью.
В этом движении Евгений Анатольевич уловил оттенок грусти.
- Что за книжка? - спросил он, обращаясь скорее к племяннице, чем к гостю.
- Стихи, - быстро проговорила Оля. - Гумилев.
- Понравилась? - спросил Евгений Анатольевич.
- Ах, очень! - вырвалось у Славы. - Я их ночью читал...
- Ну, если эти стихи вам так нравятся... - сказал Евгений Анатольевич, - можно бы...
- Это моя книжка! - перебила его Оля.
- Вот я и говорю, - продолжал Евгений Анатольевич. - Ты могла бы подарить ее нашему милому гостю...
Оля колебалась лишь одно мгновение.
- Ну что ж, я дарю вам эту книжку, возьмите!
Слава был не в силах отказаться от такого подарка.
- Большое спасибо, - сказал он, пожал руку Евгению Анатольевичу, поклонился Оле и заторопился навстречу ожидавшему его Панкову.
Обратно шли той же аллеей, по которой ночью вел его Крептюков, таинственные деревья оказались липами, солнечные блики падали сквозь листву, и все в мире пело, жужжало, звенело.
Заузолков сидел у себя в кабинете и что-то писал.
- Ага, это вы, - сказал Заузолков, не поднимая головы. - Хорошо выспался, Ознобишин? Покормили тебя? Ну, давай, давай, выкладывай, с чем ты к нам?
- У меня поручение от укомпарта, - строго произнес Слава. - Куда это годится, товарищ Заузолков? Во всех волостях народные дома, повсюду разворачивается самодеятельность, а у вас по вине волисполкома активность молодежи на очень низком уровне.
Заузолков оторвался от своих записей, поплотнее уселся в кресле, с усмешкой поглядел на секретаря укомола.
- Валяй, валяй, товарищ Ознобишин, - одобрительно отозвался Заузолков. - Только в каком-нибудь сарайчике самодеятельности не развернешь.
- А вы потесните помещиков.
- Да помещики-то у нас ледащие, нет ни Давыдовых, ни Куракиных. А впрочем, увидишь сам. - Он вышел из-за стола, позвал Панкова. - Пошли, Панков, искать вам резиденцию! - Стремительно затопал по лестнице. - Нет у нас сурьезных помещиков, - на ходу объяснял Заузолков Ознобишину. - Хотя бы Кульчицкие. Хозяйство у них было крепкое. Но живут... Сам увидишь! Есть еще графиня Брюхатова. Та действительно была богата, настоящая помещица. Но пришла в полный упадок. Да Федоровы, у которых ты ночевал. Тоже не развернуться, сам видел...
Начали с Кульчицких.
Прямо-таки подмосковная, кое-как сколоченная тесная дачка с мезонином. В мезонин Ознобишин даже не пошел. Грязь такая, какой ни в одной избе, где хозяева живут вместе с телятами и поросятами, видеть не приходилось. Два брата с женами, сестра с мужем, множество детей, сопливых и никогда, видимо, не умывающихся, какая-то еще родственница, женщины в капотах, мужчины в запачканных блузах.
Встретили Кульчицкие пришедшее начальство подобострастно.
- Товарищ председатель, - не один раз повторил один из Кульчицких, обращаясь к Заузолкову. - Позвольте нам объединиться в земледельческую коммуну...
Заузолков гавкнул на него:
- А на что вам коммуна?
- А как же? - улыбнулся бывший помещик. - Вернут скот, инвентарь, окажут помощь семенами...
Слава не чаял, как поскорее вырваться от Кульчицких на свежий воздух.
- Годится?
Ответа не требовалось.
- Ну а теперь к графине...
Усадьба Брюхатовых отстояла верстах в двух от села - вышли за околицу, с версту прошли полем, свернули в березовую рощу, и сразу за рощей, на взгорке, открылась нарядная колоннада, ведущая к большому дому с высоким фронтоном.
Стены пожелтели от времени, штукатурка облупилась, из-под штукатурки выступали бурые пятна кирпичей, но в общем-то дом как дом. Лепные гирлянды до сих пор украшали большие удлиненные окна. Правда, стекла в окнах повыбиты, но эта беда поправима.
- А чем не нардом? - воскликнул с восхищением Ознобишин. - В нем и сцену, и зал, и все на свете можно устроить!
- Можно-то можно, да только кишка у нас тонка... - Заузолков не договорил. - Пусть уж пока ее сиятельство здесь живет.
- А не велика ли квартира для сиятельства?
- Иди, иди, смотри...
Чем ближе подходили к дому, тем более странным он становился. Точно за кулисами очутился Ознобишин! Поднялся по широким ступенькам, потянул за бронзовое кольцо дверь, переступил порог, и взору его предстали остовы комнат без полов и потолков, обломки столбов и досок, мусор и пыль.
Точно вспугнутая летучая мышь, метнулось к ним навстречу какое-то живое существо, при ближайшем рассмотрении оказавшееся крохотной старушкой в сером, под цвет стенам, длинном пальто и в соломенной шляпе с широкими полями, украшенными выцветшими лиловыми лентами.
- Ах, господи... - произнесла старушка низким грудным голосом, который удивительно не соответствовал ее фигурке.
Она протянула Заузолкову руку для поцелуя и удовлетворенно кивнула, хотя он и не подумал ее целовать.
- Вы от их величеств? - пролепетала она. - Но я не могу их принять, у меня в настоящее время живут разбойники, хотя они и уехали на турнир...
- Мужики весь дом разобрали по кирпичику, - объяснял Заузолков.
- Но ведь она...
- Сам видишь! - Заузолков с досадой махнул рукой. - Мы ее в Орел возили, в сумасшедший дом. Не принимают. Говорят, свихнулась окончательно и бесповоротно, но неопасна для окружающих. Вот и содержим.
- А где же она...
- Пробовали устроить у добрых людей... Куда там! Сюда удирает. Есть при доме чуланчик, приказал дверь навесить и окно прорубить, Не в воду же ее, как котенка!
А графиня Брюхатова продолжала:
