Геннадий Шпаликов - Пробуждение
Саша стоял перед ней, и - странно - вид ее, плачущей, вдруг сразу как-то успокоил его.
Он решительно взял ее за руку и повел к выходу. Она покорно шла за ним.
Им везло в этот вечер.
Такси оказалось рядом.
Водитель ничуть не удивился мокрому с ног до головы пассажиру и его плачущей спутнице. Мало ли чего навидался московский таксист.
- Куда? - только спросил он.
- Прямо.
Катя всхлипывала на его плече, успокаиваясь.
Машина неслась по вечернему городу.
- Вы что, артист? - все же не вытерпел водитель.
- Да, прямо с работы, - ответил Саша.
- А-а, - понимающе кивнул водитель.
Катя высморкалась в платок, чихнула и, отодвигаясь от Саши, сказала:
- Тебе надо переодеться. Где ты живешь?
Вертолет шел над лесом.
Обычный зимний пейзаж, ничем не омраченный.
Летний солнечный день.
И обычный полет. И привычные повороты, все, как вчера, как позавчера, в среду.
И вдруг командир присвистнул, причем так свистят только самому себе, да и то в редких случаях.
Свист короткий - далее - действие:
- Коля, - второму пилоту, - я смываюсь. - Он привстал с кресла: Давай, рули, понял?
Волк рывками бежал по глубокому снегу, оглушенный ревом двигателей, не представляя вполне, какой опасностью грозит ему летящая чуть справа большая тень от вертолета.
Тень не приближалась, но и не отставала.
А вскоре загремели сверху выстрелы.
Сергей стрелял, стоя в проеме снятых дверей.
Привязанный ремнями, он почти зависал над землей; ветер рвал из рук ружье, слепили снег, солнце, вертолет мотало, но Петр, ожидавший своей очереди на выстрел, видел, что этот человек по-настоящему счастлив и захвачен сейчас охотой, погоней, своим невесомым положением, скоростью, ветром.
Было что-то мальчишеское в том, с каким азартом он кричал Коле - тот вел вертолет: "Ниже! Еще ниже!", "Сними скорость!"
Пригибались верхушки деревьев, смятые воздухом от винта, взметался снег.
"Ружье!" - и просил и требовал взгляд Сергея.
И он жадно хватал ружье Петра, стрелял навскидку.
- Сергей! - кричал Коля с пилотского кресла. - Прекрати это жлобство! Дай и людям пострелять!
Сергей и не слышал, не обращал внимания.
- Бросаю управление! - кричал Коля. - Петька, отбирай у него ружье. Хватит с него!
Он заложил крутой вираж, лес и снег встали дыбом, небо опрокинулось, Сергей влетел в кабину, но тут же бросился к дверям, не обращая ни малейшего внимания на Колькины уговоры, продолжал стрелять по уходившему волку.
Тот рванул в просеку и уже замелькал среди кустарника и низких деревьев, менее заметный, чем на открытом снегу, да и Колькин вираж напутал дело.
И все же, сдерживая прыгающее ружье, резко переместив направление ствола, Сергей выстрелил, волк рванул в последнем отчаянном прыжке и зарылся головой в снег...
Петр смотрел на Сергея.
Вытирая шапкой мокрое лицо, он сидел у края открытых дверей, счастливый оттого, что все получилось.
...И в этот же солнечный, спокойный день.
Вертолет стоял в стороне от ледокола, огромного, с желтыми надстройками, ярко-красной полосой на борту.
Петр и молоденькая сестра делали матросам прививки в белейшей комнате лазарета.
Петр поглядывал в иллюминатор.
Внизу, на льду, играли в футбол.
Поле вокруг простиралось бесконечное, ледяное, но ворота были настоящие, с ледокола, даже сетка была.
Среди игравших в одной команде были и Сергей, и Колька.
Матросская очередь не кончалась. Они продвигались один за другим, крепкие, раздетые до пояса, рельефно напрягали перед медсестрой мышцы, храбро подставляли спины, относясь к этим шприцам, пузырькам и прочей аптеке со снисходительностью и привычкой все повидавших людей, готовых вынести - что там один! - сколько угодно уколов любой сложности и боли, и одновременно от страха округляли глаза и съеживали спины...
...Петр спускался с ледокола, а Колька уже кричал ему:
- К нам! Этот наш! Становись на край! - и Петр уже скидывал куртку.
Оранжевый мяч носился по снегу, взлетал, устремлялся далеко к торосам, отправленный чьим-то особо выдающимся ударом, а вообще игра шла веселая, много было падений, смеха, азарта, и снова Петр увидел Сергея, их командира, в каком-то новом качестве - он вдруг еще раз убедился, что Сергей, строгий, немногословный, даже не очень подвижный, казавшийся старше своих сорока лет, еще очень молод, как молод и Колька, забывший обо всем на свете, отдавшись игре, до конца, самый главный, вездесущий на поле, покрикивающий на всех, да и сам Петр - сколько ему? - 35? 16? - молодо было на этом поле, затерянном в океане, в яркий весенний день, такой солнечный и голубой, какие не так уж часто бывают здесь.
Нужно было сквитать счет (они проигрывали), и Коля звал команду вперед, но времени было мало.
Колокол с ледокола ударил раз, другой - звали к обеду, игра кончалась, - и Коля, в явном огорчении, еще с кем-то спорил, что-то доказывал, его добродушно утешал Сергей.
Коля изо всех сил ударил мяч в сторону ледокола, за мячом бросилась лайка, а они шли все вместе, обе команды, смешавшись, к ледоколу, взмокшие, разгоряченные игрой, в снегу...
Из тумана, мглы, хлопьев мокрого снега, летящих навстречу, льдина с людьми возникла неожиданно, исчезла тут же, снова внизу пошла темная вода в тумане, битый лед.
Командир с трудом удерживал машину. Льдина с людьми исчезла.
- ...Прием. Пытаемся снять людей... Почти безнадега... Ветер... прием...
Петр и Коля стояли в дверях, обвязанные веревками.
Вертолет раскачивался. Снег летел в раскрытую дверь. Внизу прыгала и перемещалась вода.
- Снимем? - крикнул Петр сквозь рев двигателей и ветра.
- Черт! Шапка улетела! - Коля стоял без шапки. Вертолет завис над льдиной.
Коля швырнул лестницу, ее закрутило.
Вертолет вдруг резко пошел вниз.
Петр свалился, привстал, его швырнуло к скамье, он удержался, сел на пол.
Коля сидел у противоположного борта, рядом с открытой дверью и, судя по бешеному лицу, отчаянно матерился.
- Ну как? - крикнул он.
- Снять невозможно, - командир продолжал говорить по радио, сбрасываем аварийные мешки!
Вертолет стремительно надвигался на льдину.
- Отсчет три! - кричал Колька Петру. - Бросай сразу!
Мешки один за другим исчезли в проеме дверей, понеслись вниз.
Они тяжело упали в волны метрах в пятнадцати от льдины, от рыбаков, и у них на глазах пропали.
На льдине от ветра с трудом можно было стоять.
Вертолет исчез в тумане.
В вертолете все видели.
И как мешки утонули - тоже видели.
Вертолет несся над водой. Выхода не было, но выход все-таки был. Чертыхаясь, Колька стянул меховую куртку, унты.
Петр сначала не понял его, а потом и сам стал раздеваться.
Оставшись в легком спортивном костюме, Коля пошел сменить командира, пока тот разденется.
Тюк из трех комплектов обмундирования получился солидный. Туда же были положены все имевшиеся на борту аварийные и неаварийные продукты, банки с консервами, лекарствами, фляжки со спиртом - только одну Коля оставил.
Вертолет раскачивало гораздо сильнее, чем при первых заходах.
- Приготовились! - Коля и Петр замерли в дверях с тюком. На Петре были легкие штаны, такая же рубашка.
- Следующая очередь - наша! - крикнул Петр. - Промажем - командир выкинет!
- Пошел! - скомандовал Колька, и они с силой швырнули тюк навстречу бегущим людям - вертолет шел теперь совсем рискованно, на малой высоте, и его в любой момент могло бросить на лед.
- Есть! - успел крикнуть Колька и полетел на Петра - вертолет рвануло, Петр и Коля оказались в хвосте, прижатые плотно к борту. Колька встал на четвереньки, вытер разбитые губы, что-то хотел сказать, но не успел - его отбросило в угол.
Сели уже в полной темноте, включив посадочные фары.
Выскочили в своей легкой летней одежде, в шерстяных носках на снег.
Ветер - страшный. Вокруг - сплошная темнота и снег, летящий в свете фар.
Крепили тросами вертолет.
Руки не слушались.
Трос обжигал холодом. Сдирал кожу с ладоней. Вырывался.
С трудом вбивали в землю стальные крюки, вязали тросы.
Вертолет, казалось, не выдержит напора ветра, сорвется, пропадет в темноте ночи.
Уже вбитый крюк взлетел, трос хлестанул в пустоту, рядом с Петром. Укрепили.
На трех тросах, натянутых, как струны, вертолет замер.
Они прижались к борту, где меньше заносило снегом.
Колька пустил фляжку со спиртом. Отпивали по глотку. Дышали тяжело.
Свет фар полоснул из темноты. От машины к вертолету шли люди.
И вот уже они в кузове машины, закрытые тулупами, в шапках разного размера - иная тонула на голове, иная парила, едва прикрывая уши.
Прижались спинами к кабине, прижались друг к другу.
Усталость сделала свое - едва отъехав, они задремали, отогреваясь.
Не было все это ни сном, ни дремотой - скорее забвение, пропасть какая-то, тепло.
Так бывает в раннем детстве.
