Влас Дорошевич - Семья и школа
— Но дело ведь вы делаете?
— Какое это дело! Так, кляузы поддерживаем.
Из писателей один только Щедрин завещал сыну:
— Нет выше и почётнее, как звание русского литератора.
А все, большие и маленькие, по три раза в день вспоминают слова Пушкина:
— Что это за несчастие с умом и талантом родиться у нас.[12]
Актёр всегда говорит:
— Мой сын будет доктором… Мой сын будет инженером…
— А актёром?
— Избави Бог!
Одни есть — доктора. Те всегда в пьесах говорят очень громко о счастье быть врачом, врачевать, помогать и исцелять…
В пьесах-то они очень довольны своей профессией, а вот по статистике-то никто так рано не умирает, как доктора от нервного переутомления.
Скажите любому земскому врачу:
— Врачевать, — как это должно быть отрадно!
— Пичкать какими-то пилюлями, микстурами человека, которому нужны не порошки а хлеб! Как это необыкновенно «отрадно»! Чувствовать на каждом шагу своё полное бессилие!..
Из десяти русских врачей вряд ли один даже и верит в медицину. Заниматься. изо дня в день, всю жизнь делом, к которому не лежит сердце! Какая это должна быть каторга! Я со слезами, например, всегда читаю «Московские Ведомости». Бедный г. Грингмут! Что должен перечувствовать он, садясь к письменному столу. То же, что каторжанин, когда его приковывают к тачке.
Человек хотел бы писать настоящие, голые, неприкрашенные «донесения», а он должен издавать всё-таки газету!
И так всю жизнь!
Это каторга с прикованием к письменному столу! Школа спасает нас от многих тяжких ощущений.
Наша средняя школа приучает нас к тому, что нам предстоит испытывать во всю нашу жизнь: заниматься делом, которое не по душе, относиться к нему «по казённому».
— Сбыл, да и с рук долой!
В этом достоинство нашей средней школы. Её связь с нашей жизнью. Вот почему теперь, когда её собираются реформировать, когда на неё со всех сторон сыплются нападки, я считаю своим долгом вступиться за неё и сказать:
— Не трогайте этих кругов. Восьми кругов гимназического… курса.
Они дают настоящую подготовку к предстоящей жизни.
Для Петербурга теперешняя школа важна в особенности потому, что с детства приучает людей быть маленькими чиновниками.
Гимназический доктор
Педагогический совет…
Это собрание, которое судит при закрытых дверях, в глубокой тайне, как венецианский совет трёх.
Которое разбирает дело по обвинению Иванова Павла.
— В систематическом отколупывании от стен штукатурки.
И Иванова Петра, обвиняемого в том, что он:
— Дерзко лаял в коридоре собакой на учителя немецкого языка.
Это судилище, в лексиконе которого есть такие страшные слова, как:
— Предложить взять из гимназии.
— Исключить.
От постановлений которого зависит волчий или ангельский вид. Тот самый «кондуитный список», коего данные, согласно известному циркуляру, начальство университета принимает в соображение, как:
«При выяснении предпочтительных прав того или другого лица на предоставление ему наличной студенческой вакансии».
Так и:
«При обсуждении дисциплинарных последствий тех проступков, которые будут совершены в бытность студентом».
Это, истинно, страшное судилище, безапелляционно решающее подчас всю дальнейшую участь человека.
Это грозное в гимназическом быту.
Это «синее собрание» накануне важной и необходимой реформы.
В педагогическом совете будет заседать также и гимназический доктор.
Можно только удивляться, как этого не было до сих пор.
Можно диву даваться, как до сих пор могли обходиться без этого, судя детей.
Вызовите в памяти то печальное время вашего детства, которое вы провели в гимназии.
Сколько «судебных ошибок» педагогического суда придёт вам на память!
Я помню одного из моих товарищей, золотушного мальчика.
Это был настоящий страдалец.
Золотушные раны покрывали его ноги сверху донизу.
Мы были друзьями, и я знал об его страданиях
Он с ужасом ждал вечера, когда дома ему отмачивали тёплой водой и отдирали присохшие к ранам бинты.
Эти порой присыхавшие бинты причиняли ему постоянную боль. Золотушные раны нестерпимо чесались. И когда он расчёсывал их до крови, они саднели целыми часами.
Трудно было при таких условиях отличаться спокойствием и ровным настроением духа.
Измученный мальчик был нервен, раздражителен.
И потому считался образцом дурного поведения, строптивости, дерзости и непослушания.
Он вечно сидел после класса:
— За грубый ответ помощнику классного наставника.
— За упорное непослушание, выразившееся в отказе стать в угол.
— За притворство.
К этому «капризу Ивановичу» относились особенно строго:
— Вечно беспричинный плач.
Он числился:
— Неисправимый.
Из поведения у него было три. Мальчик висел в гимназии на волоске.
Однажды кто-то из товарищей, поссорившись и зная, что у мальчика болят ноги, ударил его по ноге.
Несчастный мальчик, не помня себя от боли, кинулся, исколотил, исцарапал, искусал противника.
Вообще:
— Проявил несвойственную ребёнку жестокость.
Педагогический совет постановил:
— Предложить родителям взять его из гимназии.
А директор добавил матери:
— Только из снисхождения к вам, сударыня, педагогический совет не постановил прямо исключить вашего сына без разговоров. Ваш сын отличается нетерпимым ни в каком учебном заведении характером!
Где теперь этот страшный преступник, «виновный в золотухе»?
Кончил ли он где-нибудь курс, или его отовсюду выгоняли за «нетерпимый ни в одном учебном заведении характер»?
И все педагогические советы решали:
— Такой субъект не должен получать образование!
Влачит ли он жизнь свою недоучкой и неудачником, или ему удалось как-нибудь кончить курс, и он сам теперь педагогом и сам постановляет в педагогическом совете приговоры относительно детей:
— Исключить за нетерпимый ни в каком учебном заведении характер!
На этом страшном суде до сих пор без защиты, без свидетелей, без экспертизы гимназический доктор может явиться и ценным свидетелем, и необходимым экспертом, и защитником маленького подсудимого.
— Позвольте! — может сказать гимназический доктор, присутствуя при разборе дела об Иванове Павле, обвиняемом в «упорном непослушании распоряжениям начальства». — Позвольте! Это «упорство» объясняется очень просто. Мальчик задёрган. Его сегодня ставили в угол, вчера оставляли после классов, третьего дня он сидел в карцере. Я знаю этого ребёнка. У него разбитые нервы, и эти наказания, которые сыплются на него без передышки, только обостряют болезнь, делают мальчика раздражительным, как вы говорите, — несносным и нетерпимым. Ему нужны две недели отдыха, а не два часа карцера, и приём kali bromati[13], а не единица!
Гимназический доктор это может сказать, но гимназический доктор ничего подобного не скажет.
Теперешний гимназический доктор.
Что такое гимназический доктор?
Чтобы заработать две сотни в месяц, он состоит врачом при двух-трёх гимназиях, в институте, в нескольких приютах, занимается в больнице,
Это совместитель, который летает с места на место, чтоб заняться в течение «свободного часа».
Вы помните эту фигуру?
Гимназический доктор, около которого стоит вечный йод и лежит вечный ляпис.
— Гланды припухли. Смазать йодом.
— Откройте рот. Скажите «а».
Доктор наезжает в гимназию раз-два в неделю.
И тогда помощник классного наставника обходит классы:
— Кто к доктору?
Ребёнку самому предоставлено делать диагноз, здоров он или болен.
К доктору, предварительно натёрши рукавом докрасна лоб, идут по большей части те, кому нужно отпроситься от трудного урока.
— У меня голова болит, отпустите домой.
У мальчуганов есть своя политика, свои расчёты.
Этот чувствует себя больным, но ему надо «поправиться», его сегодня должны вызвать из истории, он приготовил урок.
Тот сегодня надеется списать диктант и получить хорошую отметку.
Этот боится, чтоб его не отправили домой, потому что они уговорились с Ивановым Петром идти после классов смотреть коньки или дуть на улице возвращающихся домой реалистов.
Доктор начинает «частить» в гимназию, когда в городе вспыхивает эпидемия кори, скарлатины, ветряной оспы.
Тогда гимназистов строят рядами, как солдат.
— Раскройте рот. Скажите: «а».
Гимназический доктор перещупывает сотни гланд, пересчитывает сотни пульсов, видит сотни раскрытых глоток:
— А!
И вряд ли замечает хоть одно лицо, хоть одного гимназиста.
Что может сказать такой «летучий голландец» на педагогическом совете?
