Николай Почивалин - Последнее лето
Пока он переходил дорогу, вспомнил: когда они с Санькой Свистом первый раз пришли зачем-то на барскую усадьбу, в аллее навстречу им попалась молодая барыня.
Ни лицом, ни осанкой она не была похожа не только на баб, но и на своих деревенских девок. Она неторопливо прогуливалась под белым зонтиком, в белом же длинном платье, из-под которого показывались и снова прятались блестящие туфельки. И пахло от нее чем-то необыкновенным.
Санька, цыганистый и бойкий, почтительно сдернул картуз, а когда она, кивнув, прошла мимо, тонкая и душистая, оглядел ее со спины, восхищенно щелкнул языком.
- Это краля! С такой бы на всю ночку в омете - а, Тараска?
Деревенские мальчишки, они в пятнадцать лет знали, по крайней мере теоретически, уже все; в шестнадцать, случалось, и женились.
"Вот ведь как получается, - размышлял Тарас Константинович, входя в приемную, - Санька Козырев погиб в войну в звании полковника-артиллериста, а барыня, чужой человек по самой своей природе, жива. Интересно все-таки она или не она?"
- Тут, что ли?
- Тут. - Секретарша смотрела на директора во все глаза, словно но узнавая.
- А Забпев?
- Не был еще.
Тарас Константинович недовольно хмыкнул, обреченно толкнул дверь.
Отложив газету, невысокая седая старушка в роговых очках поднялась со стула, сделала навстречу мелкий шажок.
- Здравствуйте. Как я понимаю, вы и есть директор - Тарас Константинович?
- Он самый. - Тарас Константинович мотнул головой. - Садитесь, прошу вас.
- Спасибо.
Он прошел за свой стол, сел сам и почувствовал собя увереннее. Ничего импортного в этой старушенции по было. Просто старенькая, похожа на учительницу-пенсионерку: белые, гладко причесанные волосы, кофточка с длинным рукавом, черная юбка.
- Чем могу служить?
- Прежде всего посмотрите, пожалуйста, мой паспорт. - В выцветших глазах старушки мелькнула грустная смешинка, она щелкнула запором дорожной сумки. - Пожалуйста.
- Зачем? - Тарас Константинович пожал плечами, внимательно, однако, пробежав все графы. Бессрочный.
Аносова Надежда Федоровна, 1895, место рождения г. Сызрань, служащая... Паспорт был пожелтевший, старенький, как и его владелица, и такой же аккуратный.
Задержался Тарас Константинович только на дате рождения: на шесть лет старше его...
- Вы, конечно, удивлены моим появлением?
- Да нет, не очень...
- Жизнь прожита, потянуло навестить родные места.
Отсюда хочу проехать еще в Сызрань. - Аносова смущенно, словно извиняясь, усмехнулась, мягко блеснули золотые коронки. - Это, наверно, уже патология...
У нее было круглое, еще чистое лицо, с тихим старческим румянцем, слабый подбородок иссечен мелкими морщинками, под черными ободками оправы висели деликатные мешочки. От прежней молоденькой помещицы сохранились одни только брови - хотя и поредевшие, но все такие же высокие и гордые.
Тарас Константинович понимал ее желание: даже зверь, чуя конец, жмется к своей норе, - не то что человек. Понимал он и другое: ей, старой барыне, с ее цепляющейся за былое памятью, дорого здесь все то, что с мальчишек было ненавистно ему; понимал, что всю свою жизнь, унаследовав от деда и отца извечную мужицкую ненависть к барам, он, по существу, никогда не переставал бороться с ее классом и победил его; понимал, говоря еще прямее, что сидящая перед ним вежливая благообразная старушка и он сам люди, чуждые друг другу, и все-таки, к удивлению своему, ничего, кроме снисхождения и легкого любопытства, не испытывал к ней. Так полярно изменились за эти десятилетня их роли, положение, ощущение своего места и значения на земле.
- Ехала я сюда без всякого опасения, - продолжала Аносова. - Насколько я помню, очень плохой памяти мы о себе не оставили...
Уловив, должно быть, в глазах директора что- то ироническое, она округло развела руками.
- Ну, может быть. Сужу я, конечно, предвзято...
Муж, по натуре своей, был незлобивый - уверяю вас.
Служил он потом все время в Гатчине. Райзо, по-моему, называлось - так, кажется?
- Да, райзо.
- Он ведь агрономом был. Умер в тридцать девятом. - Старушка подняла спокойные усталые глаза. - А я виновата, по-моему, еще меньше. Разве только в том, что родилась дворянкой. Да замуж за помещика вышла...
Директор выжидательно слушал, как бы приглашая к продолжению, - Аносова заговорила снова, негромко и задумчиво:
- Не стану вас обманывать: муж, конечно, труднее привыкал... А у меня характер был другой, что ли. Необщительней, вероятно... И работа мне очень нравилась:
служила я в Публичной библиотеке, во французском отделе. Так вот всю жизнь безвыездно в Ленинграде и прожила.
- А в войну? - не удержался Тарас Константинович.
- И в войну - тоже, - спокойно подтвердила Аносова, на секунду сжав маленькие бесцветные губы. - Там у меня сын погиб, в ополчении. Кандидат технических наук был...
Она мелко, по груди, перекрестилась, провела под очками платочком.
Какой-то рубеж в их чуть странной, односторонней беседе был перейден, сипловатый голос директора впервые прозвучал искренне и участливо. Почувствовала эту неуловимую перемену и Аносова.
- Очень бы мне хотелось денек-другой пожить здесь.
Походить. - Она снова, виновато поблестев очками, заговорила негромко и сдержанно: - Если можно, конечно.
За все, что нужно, я уплачу.
- Пожалуйста. Конечно, можно.
Извинившись, Тарас Константинович вышел в приемную, прикрыл за собой дверь.
- Беги в столовую, скажи, чтоб приготовили чегонибудь. Чай пускай покрепче заварят, яблоки на вазу.
Первое могут подать, а этот чертов гуляш чтоб и показывать не смели! Сам с ней, скажи, приду. Ясно?
- Ясненько.
- Потом зайди в приезжую - пусть посмотрят, ночевать будет. Человек пожилой - чтоб удобно было. Тоже ясно?
- Тоже ясненько. - Секретарша вспорхнула с места, не удержалась: - Ой, да какой же вы сегодня нарядный, Тарас Константинович, - прямо не узнать!
Пришел Забнев, видимо уже предупрежденный секретаршей; поздоровался, пытливо и - тут же - разочарованно взглянул на Аносову. Тараса Константиновича такая быстрая смена выражения позабавила: в воображении человека, родившегося после революции, русская помещица должна была бы выглядеть, вероятно, несколько иначе! Представляя главного агронома, директор посмотрел на него с упреком. "Где же ты раньше-то был? - так можно было объяснить этот взгляд. - Хотел я, по совести говоря, на тебя спихнуть старушенцию. Да уж ладно, и так обошлось..."
Вести светские разговоры Забневу было некогда; правильно решив, что для этого хватит и одного директора, он вежливо осведомился у гостьи о дороге, о самочувствии и, как только кто-то заглянул в кабинет, тут же взмахнул костылями. Ловок! - позавидовал ему вслед Тарас Константинович.
Запыхавшаяся секретарша подала, наконец, знак, что можно идти обедать, Тарас Константинович галантно поднялся.
- Прошу вас.
Он перевел ее через дорогу и уже на ступеньках предупредил на всякий случай:
- Столовая у нас рабочая. Сами понимаете - не ресторан.
- А, по-моему, тут мило. - Аносова, войдя, оглядела небольшое помещение с двумя длинными, вдоль стены, столами, только что покрытыми белыми скатертями, и с расставленными на одном из них вазами с яблоками.
Старушка с удовольствием поплескалась под умывальником за марлевой занавеской, вышла к столу посвежевшая; от нее, как и когда-то, слабо и нежно пахло незнакомыми духами.
- Пробуйте, это из наших садов, - Тарас Константинович придвинул вазу.
Аносова срезала с яблока маленькую дольку, смакуя, съела, - на лице ее появилось выражение удовольствия.
- Прелестное яблоко. Как называется, интересно?
- Панировка. А это - московская грушовка. - Довольный, Тарас Константинович снисходительно махнул рукой. - Все это сорта незамысловатые, летние. А есть отличные: кальвиль, синап зимний, жигулевское.
- Ого! А у нас, помню, антоновка да анис. И все, кажется.
- Не удивительно. Сколько у вас под садом было?
- Десятин пятнадцать - я особенно не вникала. Помню только, что большой сад. Муж им очень гордился.
Тарас Константинович легонько усмехнулся.
- А у нас восемьсот пятьдесят гектаров. Только плодоносящих.
- Боже мой! - поразилась Аносова. - Да куда же столько?
- Как куда? Людям. Теперь ведь яблоко - не господская забава.
Спохватившись, Тарас Константинович покашлял, - Аносова добродушно рассмеялась:
- Тарас Константинович! Очень прошу вас: не говорите со мной ни как с больной, ни как с совершенно чужим человеком. Хотите вы или не хотите, но за пятьдесят лет и я советской стала.
- Ладно, - пообещал Тарас Константинович, рассмеявшись так же легко и свободно.
Обед стоил копейки - Аносова решительно уплатила эти копейки сама из старомодного кожаного портмоне с двумя белыми, заходящими друг за друга горошинками запора.
Зарумянившись, она коснулась платочком влажного лба, глаза ее из-под очков смотрели благодарно и размеренно.
