Николай Почивалин - Последнее лето
Секунду-другую Потапов ошалело мигал, - дымок из его безмолвно открытого рта шел сейчас беспрепятственно и ровно, - и возмущенно хлопнул себя по ляжкам.
- Так чего ж ты мне сколь время голову дуришь?
По рупь семьдесят чего ее покидать - не инвалид какой! Ты уж тогда сиди. У тебя свое, у меня свое. Побегу, коль так, - машина-то ждать не будет. Ах, твою мать!..
Потапов юркнул в сарай, вроде бы даже перестав прихрамывать, - Тарас Константинович, посмеиваясь, поднялся тоже. Характер вздорный, шумливый, а мужик работящий, немного их осталось, старой совхозной гвардии...
Откуда-то нанесло тучу, по дороге пробежали первые редкие капли, входя в горячую пыль, как гвозди в сырое дерево. Тарас Константинович остановился, заслышав позади машину, посторонился.
Вернувшийся из капиталки "газик", ядовито сияя зеленой нефабричной краской, визгнул надежными тормозами, из него ловко, выставив сначала костыли, выпрыгнул Забнев. Загорелое его лицо дышало бодростью, на ухо упала тяжелая светлая прядь, глаза довольно блестели.
- Откуда, Александр Федорыч?
- В пятом был. Потом в сады завернул.
- Ну, как там?
- У Гладышева все наготове. А в садах - вот, - Забнев достал из кармана небольшое с горячими кровинками яблоко. - Подпорки ставят. Скоро, Тарас Константинович, скоро!
Яблоко было теплое, от него исходил тонкий запах - не такой густой и сильный, каким через неделю-другую пропахнет весь совхоз, а робковатый, неожиданный и поэтому особенно нежный и тревожащий. То, что на падалке чернела дырка, из которой, любопытствуя, выползал белый гофрированный червячок, значения не имело.
8
Вот и кончилась великая тишина в садах! Стоя на высоких стремянках, хмельными голосами перекликались молоденькие сборщицы - пока не угомонятся, не накланяются от ветки до легкой ивовой корзины; по дорогам потянулись подводы с безостановочно и смачно жующими возчиками, побежали юркие "Беларуси" с прицепами; отпыхиваясь бензином, тяжело покачивали кузовами солидные трехтонки. И груз у всех один - яблоки, яблоки...
Яблок было столько и дух от них исходил такой крепкий, дурманный, что казалось, на них уже и смотреть тошно, а не то что есть! И все-таки нет-нет да и опять выберешь, какое позавлекательней, - краснобокое, покрытое девственно-сизой пыльцой, - и опять кусанешь его, захлебываясь ядреной свежестью. Шумной многоголосой жизнью сады жили теперь до позднего вечера; они подавали о себе знак даже по ночам, когда из шалаша, сонно позевывая, выходил сторож и - больше для начальства, чем для острастки, бабахал из берданки холостым патроном: не сплю, мол, чуете?..
Третий раз за весну и лето изменили сады и свой цвет. Кипенно-белые в мае, сплошь зеленые в июне, они теперь с каждым днем становились все наряднее, расточительно увешанные, как новогодние елки, то красными, то желто-восковыми плодами - так что и листьев не было видно. Доверчиво и тяжело положили деревья нижние перегруженные ветки на деревянные подпорки; тронь ненароком - и тотчас на мягкую вспаханную землю рушится звонкий дождь.
По-прежнему тихо и зелено было только в дальних садах, где росли поздние сорта - главное богатство и гордость совхоза. Здесь совсем еще недавно провели очередные работы по уходу - опрыскивание и культивацию, и деревья с терпеливым достоинством ждали своего часа.
Издали яблони казались пустыми, но стоило подойти к ним вплотную, и они милостиво показывали литые шары, такие же еще зеленые, как и прикрывавшие их листья.
Это для них, аристократов садов, загодя готовили обшитые изнутри мешковиной корзины - чтобы не побились при съеме; для них складывались тюки прессованной стружки - чтобы бережно проложить в ящиках плотные рядки, снарядив их в долгую лежку. Зато как же это и здорово - в зимний день, когда студеным синим пламенем полыхают снега, доставить такой ящик в магазин, снять легкую стружку и выложить на весы крупные, золотые, как солнце, плоды с отпотевшими боками, словно только что снятые с влажной от росы ветки!
Теперь с раннего утра под окнами конторы табунились машины: грузовые, легковушки, крытые автофургоны и неповоротливые, огромные, как склады на колесах, серебристые рефрижераторы; по мере, оформления документов машины устремлялись к упаковочному сараю, а то и прямо в сады, - взамен их, глуша моторы, подходили новые. Стоило Тарасу Константиновичу показаться в приемной, как его тотчас же обступали плотным кольцом шумные и настырные представители всяких торгов, орсов, урсов:
- Тарас Константинович!
- Товарищ директор!
- Сколько можно ждать?..
- В порядке очереди, только по очереди! - отбивался Тарас Константинович. - Пустой никто не уедет...
Но, случалось, уезжали и пустыми.
В кабинете он щедро подписывал наряды, госквитанции, распоряжения, отвечал на непрерывные звонки - все требовали яблок; терпеливо объяснял бедолагам, неосторожно приехавшим с одними письменными просьбами:
- Поймите, товарищи, - ничем не могу помочь. У нас такой же государственный план. Ведь не поедете же вы с такой бумажкой - "прошу отпустить" - в колхоз за пшеницей?.. Ну вот, и мы не можем. Поезжайте, получайте в управлении наряды и - милости просим!
Тарас Константинович мог выписать десяток килограммов рабочему совхоза, но продать, допустим, заводу пятьсот килограммов, без наряда, - если даже на эти пятьсот килограммов никто и не претендовал, - не имел права.
В центральных газетах появились уже корреспонденции о том, что в южных районах страны гибнут фрукты: местные торговые организации не успевают выбирать их, а реализовать их самим, без нарядов, запродав куда-нибудь на север, хозяйствам запрещено. Бездарная канитель эта, из-за которой государство терпит огромные убытки, тянется из года в год; вечерами, просматривая газеты Тарас Константинович гневно крякал, гнал беспокойные мысли: а ну, как и у них такое случится?..
Но пока - но сглазить бы - все шло неплохо. Веселое яблочное буйство захватило совхоз, район, область. Побывавший в городе Забнев рассказывал, что яблоками торгуют все магазины, ларьки, на каждом углу, центральный рынок ломится от фруктов. Первый сорт - двадцать копеек, второй - десять.
- Так и до пятака дойдет. - Забнев обескураженно покачал головой.
- Чудак ты! - засмеялся Тарас Константинович. - Я знаешь о чем всю жизнь мечтал? Чтоб они вообще бесплатно выдавались. Да, да! Верю, убежден - пусть я:
не увижу, а ты еще доживешь. Первое, что станет бесплатным, когда подойдем к коммунизму, будет хлеб, цветы и яблоки. Так что ты, Александр Федорович, не журись, а радуйся!..
Отпустив посетителей, Тарас Константинович шел в клуб, срочно переоборудованный под общежитие: из политехнического института в помощь совхозу прибывали студенты, потом - в упаковочный сарай, оттуда чуть не рысцой возвращался в контору, зная, что там уже, поджидая его, толпятся и в приемной, и в насквозь прокуренном коридоре. Казалось бы, задерганный, Тарас Константинович в эти первые суматошные дни словно помолодел, начисто забыл о своих хворобах и в полдень, проголодавшись, с удовольствием удирал в столовую, где хоть полчаса можно было посидеть спокойно.
Сегодня ему не дали и дообедать.
- Тарас Константинович, барыня приехала! - взволнованно сообщила ему на ухо прибежавшая секретарша.
- Что, что? Какая барыня? Ты что - не того?
- Самая обыкновенная, - шепот секретарши стал обиженным. - Сама сказала - помещицей тут была, Аносова.
Утратилось вдруг ощущение реальности; проверяя себя, Тарас Константинович огляделся: в открытое окно, наискосок, видно было одноэтажное красного кирпича здание конторы с аляповатой Доской почета у входа; свисая с потолка, посредине столовой болталась облепленная мухами липучка, в раздаточном окошке мелькала белая повариха; наконец, все так же, выжидательно наклонившись, стояла перед ним секретарша с подбритыми или выщипанными бровями. Все было как всегда, все было на месте, - Тарас Константинович крякнул.
- И что ей надо?
- А я откуда знаю? Сказала - хочет повидать директора.
- Где она сейчас?
- В кабинет провела. Дала ей газетки да за вами скорей.
- Забнев вернулся?
- Нет, не видала.
Тарас Константинович отодвинул тарелку, пожал плечами.
- Хм... Ну ладно, иди. Сейчас я.
Он хотел было идти следом, но вовремя одумался, критически окинув сверху вниз - свое привычное одеяние. Черт-те знает, откуда эта нежданная гостья свалилась! Может, из-за границы - теперь оттуда всякие являются. Ляпнет еще где-нибудь, что директор советского совхоза - шаромыжник какой-то!..
Дома, бурча, Тарас Константинович облачился в новые серые брюки, вышло кстати, что когда-то, собираясь к Забневым, погладил их, - и в нейлоновую сорочку; закатал рукава и, помедлив, надел на волосатую коричневую руку золотые часы - подарок треста к шестидесятипятилетию. Тикают... А уж насчет пиджака - ни, ни, хоть тут сам премьер, свой ли, заморский ли, окажись!
