Борис Можаев - Пропажа свидетеля
- Чем могу быть полезен?
- Откровенностью, как говорится.
- Перед тобой - как перед господом. Исповедуй!
- Помоги нам разобраться. Кто из ваших потребсоюзовцев держит связь с Бурунгой на Верее?
- Какую связь?
- Ну, заготовители... Кто там еще обитает?
- А-а! Кузякин и Рыбаков. Они у меня клепку там заготовляют и кору бархатного дерева.
- А изюбрятину они там, случаем, не заготовляют?
- Изюбрятину? - Коркин пожевал губами, помедлил. - Вообще-то было время... Когда шел отстрел изюбрей, брали, кажется, в артели у Дункая. Ну, дней десять - пятнадцать тому назад.
- А три дня тому назад они ничего не привозили?
Коркин пожал плечами, подумал, наконец произнес:
- Не знаю.
- Они знакомы были с Калгановым?
- Да кто с ним не был знаком? - оживился Коркин. - Конечно, о покойниках не принято плохо говорить. Но, откровенно сказать - он был живодер. Просто житья никому не давал.
- Как не давал?
- Да так. И охотников огульно всех обвинял. И лесников. Поклепы писал на целые учреждения. Сплошное очернительство. Работать мешал.
- И вам тоже?
- Было и с нами. Он у нас весной всю кору бархатного дерева арестовал. Как раз там, в Бурунге.
- За что же?
- Да пустяки. Придрался, будто мы нарушаем возрастной ценз. Нашел, может быть, одно-два деревца, с которых сняли кору до срока. И поднял шум.
- Что значит - до срока?
- Пробковую кору заготовляем. Значит, диаметр установлен для взрослого дерева, толщина то есть. Вот он и придрался - что, мол, тонкомер обдираем. Дак у нас же лесничество следит за этим. И лесник там контролирует, Зуев.
- Зуев Иван?
- Он самый. Ну вот... Вызывали нас на исполком из-за этого поклепа. И Зуев, и сам лесничий показали в нашу пользу, сказали, что отдельные случаи, издержки производства. Ну, Калганов и остался с носом. А сколько мы времени потеряли на эту волокиту? План сорвали... По его милости.
- Значит, никаких нарушений технологии не было? Одни издержки... Так чепуха? - усмехнулся Коньков.
- Не в том дело, - сказал Коркин, нахмурившись. - У меня что тут, частная лавочка? Я себе в карман прибыль-то деру, а? Для кого мы пробку заготовляем? Для государства! Мы ее вон куда, аж в Москву да на Кавказ отправляем. Ее ждут, просят, требуют! Это ж понимать надо.
- Значит, валяй, дери кто во что горазд? Поскольку для государства, оно, мол, все и спишет.
- Ну, зачем же так упрощать, Леонид Семенович? Тут дело тонкое: все мы по своей специальности работаем, каждый на своем участке. Тут лезть в чужие рамки - только делу общему вредить. Ведь и мы понимаем, что к чему, не для себя стараемся. План-то надо выполнять.
- А что, если при этом природе вредите, земле?
- Дак ведь есть же люди, которые приставлены специально следить. У них инструкции... на случай, если нельзя иначе. А он - просто ученый, и больше ничего. Посторонний человек, можно сказать. Так по какому праву он совался?
- А по праву совести!
- Совести? А как ее понимать, эту совесть? Для нас совесть в том, чтобы выполнить задание. Вот я тебе приведу еще один конфуз с тем же Калгановым. По осени он запретил леспромхозу трелевать лес к Теплой протоке. Нельзя, мол, по ней сплавлять лес: это нерестилище. В край звонил, в Москву! Приказали разобраться. Вот собрались все производственники на исполком. Что же мы будем делать? Спрашивают его. Значит, сплавлять нельзя, а вывозить - дороги нет. Может, лесозаготовки прекратить, а? Так смех поднялся!
- Тут не смеяться, а плакать надо. Калганов был прав.
- Ну, ты дал!.. - Коркин аж привстал и шею вытянул. - По-твоему, мы занимаемся личной выгодой?
- Насчет выгоды судить не берусь... пока. Но что тут пахнет государственной растратой - это факт.
- Вон как! Значит, и ты туда же, за говорунами? Тогда я тебе вот что скажу... - Коркин встал и, опираясь на стол руками, багровея, подался резко на Конькова, точно сшибить его хотел своим увесистым телом. - У нас одни люди работают, а другие саботируют. Хорошо рассуждать о рыбке да о лесной красоте, стоя в стороне. А ты поработай директором леспромхоза! План выполни! Или вот, садись на мое место... Тяни этот воз!..
- Эге, давай махнемся! - усмехнулся Коньков. - Бери мою сотню и свисток... А я на твоем кресле вертеться буду. Оно же у тебя вращается, как шар земной. И притяжение имеет.
- Да иди ты со своими дурацкими шутками!
- Во, во! Вроде бы мы и в самом деле пошутили. Значит, изюбрятиной у тебя не торговали в последние дни?
- Я не продавец... И вообще, говорить нам больше не о чем.
- Как знать. Может, и придется.
- До свидания! - Не подавая руки, Коркин пошел к своему аквариуму.
14
"Ну что ж! Расшевелили парадный подъезд, - твердил про себя Коньков, выходя от Коркина, - а теперь попробуем зайти с черного хода".
Магазин сельпо, стоявший на выносе из общего порядка домов, поближе к реке, был закрыт на обед. А со двора, от реки, валил мощным столбом черный дым.
Здесь на обширном дворе, огороженном высоким дощатым забором, горой были накатаны пустые бочки, валялись ящики, коробки картонные и всякая иная рухлядь. Магазинный сторож, в кирзовых сапогах, в овчинной безрукавке и военной фуражке со звездой, носил охапками и крепкую, и ломаную тару и бросал в большой костер, разложенный посреди двора.
- Что, гвардеец, добро сжигаешь? - сказал Коньков, подходя к старику и здороваясь за руку.
- Не говори, парень... Его накопилось вон - ноги не протащишь.
- Не жалко? Ведь ящика доброго не купишь на почте. А ты сжигаешь.
- Да что поделаешь? Порядок тоже наводить надо. Тут настоящий завал образовался.
- А я к тебе по делу, Иван Корнеевич. - Коньков присел на чурбан и протянул раскрытый портсигар старику.
Тот неторопливо размял папироску, закурил и подсел рядом.
- А что у тебя за дело?
- Собрался посылочку отправить, хвать - ящика нет. Дай, думаю, к Ивану Корнеевичу зайду. У него этого добра много.
- Тебе под чего ящик-то?
- Рыбы вяленой хочу послать.
- Кому? - допытывался дед.
- Братану, в Кемерово.
- Известно, на сухопутье живут. Большой ящик-то?
- Килограмм на шесть.
- Ну что ж, подберем... Не то сам собью - лучше нового будет.
Коньков вынул два рубля и подал их деду. Тот проворно сунул деньги в карман и сказал, как бы в оправдание:
- Ты много дал.
- Два сколоти. Один впрок будет.
- Сделаю, Леонид Семеныч. А после службы выпью с устатку.
- Смотри, от старухи влетит.
- Тогда уж поздно будет. А то и деньги отберет, и по шее заедет. В жисть не поверит, что милиционер дал.
Коньков рассмеялся.
- Боишься хозяйки-то?
- Дак ведь по нонешним временам кроме хозяйки и бояться некого - пьют и прогуливают. Вон и в газетах про это пишут. Эта самая... руководящая струна ослабла.
- И как же ее подтянуть? - усмехнулся Коньков.
- А очень просто - назначить баб. Они нам враз сухую конституцию пропишут.
- Это еще не беда. Лишь бы они нас без закуски не оставили. В вашем магазине, поди, и закусить нечем?
Сторож покачал головой и языком причмокнул:
- Э-э, парень! Была закуска добрая... Да ты опоздал.
- Да ну? Что ж это за закуска?
- Изюбрятина.
- В магазине?
- Около прошла. - Дед сделал выразительный жест рукой. - Вчера целый день тащили - и все черным ходом.
- Ах ты, какая жалость! Я, грешным делом, люблю изюбрятину. Может, осталось у кого? Кто хоть привез-то?
- Кто ж тебе отпустит? Ты при форме. Пошли бабу, может, он и продаст. А то давай я схожу.
- Да ну, что ж тебя гонять, старого человека. Я жену пошлю. К кому?
- Только обо мне ни слова!..
- Ну, что ты!
- Пусть сходит к Кузякину. Небось даст.
- Где он живет?
- Третья изба с краю по главному порядку, считай от реки.
- Спасибо, вечерком пошлю. А ты мне ящичек приготовь для посылки.
- Это уж само собой. Собью. Дырки-то провернуть с боков?
- На что они мне? Чай, не яблоки посылаю. Бывай здоров!
- Спасибо! - Иван Корнеевич для почтения снял фуражку и проводил Конькова до ворот.
"А черный ход оказался интереснее. Нас из одних дверей вроде бы взашей вытолкали, а мы премся в другие. Хо-хо!" - весело думал Коньков, идя к дому Кузякина, и распевал на разные лады одну и ту же подвернувшуюся на язык строчку: "То ли еще будет! То ли еще будет!"
Кузякина он застал на дворе; тот подправлял плетень, вплетая свежесрезанные тальниковые хворостины в изреженные и прохудившиеся от времени прорехи в заборе.
Это был средних лет мужчина, черноволосый, с неприветливым скуластым лицом и косоватым разрезом узких монгольских глаз.
- Вы - Кузякин Михаил Емельянович?
- Ну, я, - неохотно отозвался тот, кладя топор на дровосек.
- Я участковый уполномоченный, - Коньков показал свою книжку.
- Да знаю, - сказал Кузякин, не глядя на этот красный документ.
- Мне поговорить с вами надо.
- Пожалуйста. - Хозяин указал на здоровенный чурбак, сел сам и вынул пачку папирос.
- Да что ж мы здесь? - Коньков глянул на серое небо. - Вон и дождь накрапывает. Пошли в избу!
