Борис Можаев - Трое
Обзор книги Борис Можаев - Трое
Можаев Борис
Трое
Борис Можаев
ТРОЕ
(Рассказ художника)
О прибывших невесть откуда молодоженах, которые на председательском чердаке "устроили канцелярию", я услышал от лесничего Ольгина.
- Чудной народ! - говорил он с усмешкой. - Их честь честью в избе просят располагаться, а они полезли, как куры, на повети. По вечерам все лампу жгут. Того и гляди, спалят село-то.
- Кто ж они такие?
- Говорят, какие-то ученые. Она все сказки записывает. А он - не поймешь, зачем и приехал: целыми днями, как сыч, на чердаке отсиживается. - Ольгин снова усмехнулся. - И одет как-то по-чудному: рубаху в клетку поверх штанов выпустил и не подпоясывается.
- Это - мода такая, - пояснил я.
- Мода? - Ольгин подозрительно покосился в мою сторону. - Не слыхал.
- Молодые они?
- Да. Он голенастый такой, вроде маньчжурского ореха... И уши торчком.
- А она?
- Глазастая девка, - неопределенно ответил лесничий. - А ты бы сходил к ним. Может, компанию составят.
И в самом деле, надо бы познакомиться с ними. Я пробыл в Усинге уже с месяц. Пора было снаряжаться в обратный путь. А может, попутчиками окажутся эти ученые?
Знакомство наше вышло неожиданным. Однажды под вечер, искусанный комарами и гнусом, злой от неудачи, я возвращался с охоты. Впрочем, должен признаться, что только наш брат, охотник, пойдет на таежное болото после проливных дождей. Если он натянет сапоги и плащ, да еще впервые накинет удэгейский накомарник, похожий на бабий ситцевый платок, ему уж и кажется, что он неуязвим, как водолаз в скафандре. Я, разумеется, всем этим запасся честь по чести. Однако у меня не было лодки, я шел вдоль берега тихой протоки, погружаясь по грудь в мокрые травяные заросли, отчего мой накомарник намок и налепливался на шею, как пластырь. Этот ситцевый скафандр комары прошивали с лету и несметной тучей вились надо мной, не отставая. Они подняли вокруг меня невообразимый звон, тонкий, злорадный, торжествующий, словно потешались над моей беспомощностью. Преследуемый этой ошалелой от крови комариной стаей, я сбился с тропинки и вышел из лесу совсем в другом месте, чем предполагал.
Передо мной оказался бревенчатый амбар, возле которого стояли удэгейки с ведрами и плетенками, наполненными голубицей. После лесного сумрака здесь, на поляне, все было необыкновенно ярко: еще не просохшие капли дождя повсюду сверкали на сочной свежей зелени, и даже умытая дождем синеватая голубица поблескивала в лукошках, как стеклянные бусы. Ягоду ставил на весы, потом высыпал из ведер в бочки сам председатель артели, Тыхей Кялундзига, мой давний знакомый.
- Чего такой мокрый? - спросил он, поздоровавшись. - Бежал, что ли?
- Комары заели... на болото ходил, - отвечал я, переводя дух.
- Кто сейчас на болото ходит? Поставь там меду, медведь и то не пойдет. - Тыхей добродушно посмеивался, оттопыривая верхнюю губу с черными колючими усиками.
Удэгейки тоже начали посмеиваться, прикрываясь для приличия руками.
По моему лицу ручьями текла вода, перемешанная с потом, я тяжело дышал и, должно быть, выглядел смешным в этом налипшем накомарнике. Мне показалось, что кто-то сбоку пристально рассматривает меня. Я обернулся и встретился взглядом с молодой, легко одетой женщиной. На ней был сарафан в крупных цветах и белая маленькая накидочка, едва прикрывавшая ее округлые плечи и красивую сильную шею. Я обратил внимание на ее большие, чуть впалые серые глаза с припухшими сонными веками и на пышные полосы какого-то желтовато-белого, молочного оттенка. В руках она держала раскрытый блокнот, в котором, должно быть, делала запись, прерванную моим приходом. Мы с минуту молча рассматривали друг друга, и наконец, спохватившись, я поздоровался. Тыхей представил нас по-своему:
- Чего ж, понимаешь, не знакомитесь? Сколько дней живете, вместе не собираетесь.
Я зачем-то стащил с себя накомарник, словно это была шляпа, и подал руку.
- Нина, - коротко назвалась она и стала со мной говорить так свободно и просто, словно мы были давно знакомы.
Я узнал, что она - аспирантка Ленинградского пединститута, с отделения народов Севера, приехала сюда изучать нанайский и удэгейский фольклор, что она здесь с мужем и что муж работает археологом в Академии наук.
- Идемте, я познакомлю вас.
Мы направились к обнесенной высокой изгородью из жердей председательской избе, рядом с которой виднелся новенький сруб.
- Нам Тыхей Батович часто говорил про вас, - сказала Нина, поглядывая на меня с любопытством. - Мы, признаться, ждали вас. Отчего же вы не приходили?
Я ответил, что был занят, и спросил в свою очередь:
- Не скучаете здесь?
- Что вы! Среди этих милых доверчивых людей невозможно скучать. К тому же я здесь не бездельничаю. И Стасик занят - он пишет диссертацию сразу по-русски и на английском языке.
- А почему на английском? - невольно вырвалось у меня.
Она недоуменно пожала плечами и посмотрела на меня с таким выражением, словно я спросил: "Почему дважды два - четыре?"
- Защищать будет на английском языке, - наконец ответила она, - так весомее.
Мы остановились возле сруба под двускатной тесовой крышей. К чердачному лазу была приставлена стремянка. Нина поднялась по стремянке и, заглядывая на чердак, позвала:
- Стасик, ну-ка слезай!
Наверху долго шуршало сено, потом из чердачного лаза высунулись длинные худые ноги, обтянутые синими спортивными рейтузами и с минуту осторожно ощупывали стремянку, словно тот невидимый хотел идти не по стремянке, а по натянутому канату. Наконец он спустился на землю. На нем оказалась, как и говорил лесничий, ковбойка с коротенькими рукавами. Худой, но жилистый, плоскогрудый, с тонким, по-птичьи заостренным носом, с редкими прилизанными желтоватыми волосами, с выпирающими ключицами и широкими, но острыми плечами, он чем-то напоминал вылинявшего на весенних болотах журавля.
- Стасик, а я художника заловила, - похвасталась Нина, представляя меня.
Он поздоровался с подчеркнутой любезностью, слегка наклоняясь, и назвался:
- Станислав Полушкин, - и, немного помолчав, спросил: - В творческой командировке?
Едва заметная улыбка тронула его тонкие, будто подтянутые губы. Не понравилась мне эта улыбка, - в ней было что-то пренебрежительное, что-то давно обусловленное, выражаемое фразой: "Знаем мы вашего брата". Я ответил, что приехал сюда без определенного задания, приехал скорее отдыхать, чем работать.
- А Стасик у меня совсем не отдыхает, - сказала Нина. - Просто беда. Вместо отпуска взял сюда командировку и работает изо дня в день.
- А разве ваша работа связана со здешними местами?
- Конечно! - поспешила ответить за него Нина. - Он пишет диссертацию о возникновении и гибели Бохайского царства. Оно существовало когда-то на здешних землях.
- Я слышал.
- Не правда ли, интересная проблема? - спросила Нина. - Ведь об этом так мало написано.
- Да, к сожалению.
- Восполнять пробелы в науке - дело интересное. Не правда ли?
- Да, конечно.
В течение этого коротенького разговора она бросала испытующие взгляды, и я понимал, что ей очень хотелось знать, какое впечатление произвел на меня ее Стасик. Он спокойно глядел на нас своими прозрачными, как спелый крыжовник, зелеными глазами и принимал как должное уделяемое ему внимание.
- Ты извини меня, Нинок! И вы тоже... У меня работа. - Он медленно полез на чердак, так же как давеча, тщательно опробывая ногами каждую перекладину.
- Ну, вот мы и познакомились, - весело и с заметным чувством облегчения сказала Нина, и я подумал, что она ждала этой встречи и готовилась к ней по-своему.
- Не отпущу вас до тех пор, пока не получу вашего согласия, - Нина ласково взяла меня за рукав. - Завтра приходите к нам, я пеку пироги с черникой. Приходите обязательно.
Я согласился, и мы распрощались. Возвращаясь в избу лесничего, стоящую на отшибе, я все думал о моих новых знакомых. Признаться откровенно - она мне нравилась: и эти чуть впалые, словно уставшие глаза, и такой свободный широкий разворот плеч, и вся ее сильная статная фигура. Рядом с ней он казался каким-то искусственно вытянутым, и его руки действительно напоминали оголенные побеги маньчжурского ореха, как метко заметил Ольгин. Я вспомнил, как она настойчиво желала, стремилась к тому, чтобы ее Стасик произвел впечатление. Но в этом стремлении чувствовалась не гордость за мужа, а скорее скрытое беспокойство, желание подкрепить свою не очень крепкую уверенность в его значимости. Недобрая примета, думал я.
Прошла уже неделя после нашей встречи, а я и не собирался уезжать. Теперь я каждый день вижусь с Полушкиными, часто слушаю, как Нина записывает сказки, и рисую старух-сказительниц в синих халатах-тегу, ярко расшитых по бортам, и с неизменными трубочками во рту. Нина часто прерывает сказительниц, строгим тоном задает десятки вопросов и все торопливо записывает, словно ведет следствие. Когда встречаются смешные места, она сильно запрокидывает голову, смеется бисерным счастливым смехом, и на ее белой шее мелко подергивается голубая жилка. Потом она оборачивается ко мне: "Вот посмотрите, какая удивительная деталь".