Петр Краснов - Понять - простить
Донские кадеты признали в нем «своего». Ему выдали винтовку, амуницию, обмундирование и приняли в славную семью чернецовцев.
После смерти Чернецова отряд его пробился к Новочеркасску. Одни «распылились», разошлись по семьям, другие остались при ядре в корпусе. С ними остался и Олег Кусков. При выступлении 12 февраля из Новочеркасска походного атамана Попова с партизанами с ними ушел и Олег Кусков. И все забыли, что он не казак, сроднились с ним и горячо его полюбили. Это был тихий юноша, мастер на все руки. Он играл на фортепьяно и на многих инструментах, хорошо пел, был мальчик набожный и при церковных службах умело помогал священнику. Его зачислили в казаки, и, когда по освобождении Новочеркасска созидалась на Дону постоянная армия, он по набору попал в персиановский лагерь, в один из конных полков. Он пережил то, что так красиво воспел молодой донской поэт Н. Туроверов в воспоминании о персиановском лагере у Новочеркасска:
Тень персиановских аллей
Уйдет, как дым воспоминанья,
И необъезженных коней
На кордах выбрыки и ржанье,
И казаков учебный шаг,
Команды четкость перед строем,
И воздух, напоенный зноем,
И спины потные рубах.
О, кто оценит этот труд
С утра до ночи офицера, —
Одна любовь к полку и вера
Награду лучшую дадут
Развитой и вышколенный в корпусе, прекрасный гимнаст, Олег Кусков скоро стал ревностным помощником офицеров и урядников и любимцем всего своего взвода.
— Кусков, покажите Митякину, как чистить винтовку!
— Кусков, расскажите казакам устройство пулемета, — раздавалось в тени акаций теми же словами, как некогда в Павловском училище говорили офицеры портупей-юнкеру Кускову, его отцу.
Но как различна была обстановка!
Молодые казаки маршировали по жирной черноземной степи босыми ногами. Войско не успевало заготовлять сапог. Учились в тени громадных белых акаций, и запахом их нежных цветов пропитана была степь. Спали вповалку на голых досках в бараках, в гуще пышноцветущей разноцветной сирени. Солнце вставало над выгоревшей розовой степью жаркое, и пекло весь день. В тени аллей и рощ лагеря давил неподвижный зной. На площадках, где учились езде, поднималась и весь день висла густая черная пыль. В ней силуэтами мотались люди. Без седел, в простых домодельных штанах получали казаки первые уроки посадки. Учились торопливо. Кругом шла жестокая война. Казаки дрались на севере, востоке и юге. Фронт шел под Чертковым, спускался к Морозовской, к Чирской, Великокняжеской и заканчивался под Батайском и Азовом. Там дрались родные братья и отцы этих казаков, освобождая войско от большевиков. Шла небывалая героическая борьба донцов за право жить. Настроение в лагере было повышенное. Проступков не было. Офицеры жили одной жизнью с казаками, ничем не выделяясь. Осуществлялось воинское братство во Христе.
В свободные часы офицеры, и с ними Кусков, восстановляли поруганную большевиками лагерную церковь, писали иконы. По субботам и праздникам шло богослужение. Олег пел с певчими и помогал священнику. Потом до вечера в лагере шло гулянье, играли трубачи, пели песенники. Из окрестных станиц и хуторов приезжали старики-деды и матери казаков. Приезжали молодые жены к мужьям, и лагерь ворковал любовью, как голубятня. Жалмерки приезжали к знакомым молодым казакам, ходили с ними, обнявшись. В сумерках слышались поцелуи и счастливый смех.
На красивого, молодцеватого, с юным, чистым, как у девушки, лицом, Кускова заглядывались хорошенькие, смуглые, крепкие жалмерки. Взглядами зазывали его, стреляли темными глазами. Олег был равнодушен. Он не отказывался от игр и танцев, охотно пел и играл на балалайке и гармонии, но избегал минутных связей. Уважали его за то казаки. Осенью стали в Ростове. Несли караульную службу. Прочно устраивались в казармах. Холили коней. Были уже отлично одеты, строго по форме. Гордились полком.
А с весны 1919 года по всем швам затрещало войско. На всех фронтах оказались прорывы, измена, всюду торопливо пробивались большевицкие красные войска. Бригада, где служил Олег, прозванная "бригадой скорой помощи", моталась с фронта на фронт. Дралась на Донце и на Маныче. Сражалась под Батайском, шла вперед, к Екатеринославу. Где была опасность, там были и молодые орлята донские. Таяли полки. Убитых отправляли хоронить на родные погосты. Приезжали за ними матери с лицами, черными от загара, солнечного зноя и худыми от голода, непосильной работы, слез и горя. Забирали мертвых кормильцев, обряжали и везли к разоренным станицам. Все погибало. Хаты стояли безокие, с выбитыми стеклами, на базах не было скота, и только кресты росли на погосте, как грибы после летнего дождя. Раненые, едва оправившись, спешили в свой полк. Утеряны были родина, родная станица, неизвестно было, живы ли еще родители и близкие, и оставался только полк. Он со своим штандартом олицетворял и Веру, и Царя, и Отечество. Старые офицеры сумели внушить молодежи любовь к полку, и стал полк как единая семья, стал как скала среди бури. Олег был ранен, лечился в станичном лазарете и по выздоровлении был снова на коне и в строю. Был ранен снова, лежал в Ростове и торопился в строй, опять в бой и схватки. Скучал в большом городе по полковым товарищам. Выздоравливал. Не ходил по кинематографам, называемым «иллюзионами», не шатался по кабакам и театрам. Вернулся в полк и заболел сыпным тифом. Выздоровел и с полком отступал к Новороссийску. Болело сердце. Тысяча двести было их, когда вышли они из Ростова, и едва насчитывали триста, когда грузились на черные дымные пароходы, чтобы плыть в Крым, на новую боевую страду.
— Что вы за человек такой, Кусков? — говорили ему офицеры. — Ничего вы не ищете, ничего вам не надо.
— И, правда, господин есаул, — ничего мне не надо.
— Да почему?
— Потому что ничего и нет. Все суета и тлен. Считали его ненормальным.
Когда стали на Лемносе, отпросился Олег у начальства на Афон, святым подвижникам поклониться, получить благословение от пастыря Донского, преосвященного Гермогена. Два месяца пробыл Олег на Афоне и, когда приехал, стал при священнике помогать ему. Заметили казаки: многому научился Кусков на Афоне. Подает ли кадило в алтаре, обе руки протянет, одну держит у рукоятки, другую за цепочку у середины, склонится, руку священника поцелует. Предшествует священнику со свечой, идет тихо, голова поднята, глаза опущены, святостью дышит лицо. Читает ли часы или на проскомидии молитвы, стоит на клиросе, смотрит вдаль, даже листы не листает: все молитвы знает наизусть. Когда, в какой праздник, что и как петь, отыщет и старому священнику покажет. Все знал, все изучил в монастыре Олег по строгому монастырскому уставу.
— Чудной ты, Олег Федорыч. Ты бы в попы шел, — говорили ему товарищи.
— Я и то, может, пойду Богу служить, только раньше надо людям послужить.
Искушали его некоторые.
— Как же вы, Олег Федорыч, на войне дрались? Людей убивали?
— Может быть, и убивал.
— В Евангелии сказано: не убий.
— Это не в Евангелии сказано, а в Библии, в Моисеевом законе. В заповедях Господних. И там же сказано: око за око, зуб за зуб, руку за руку…
— Ну, все едино, в Евангелии Христос заповедал нам, чтобы любить ненавидящих нас. Значит, надо любить и большевиков. А вы истребляли их.
— В Евангелии указано любить личных моих врагов, но Христос не раз указывал, что нужна жестокая расправа со всеми врагами церкви и человечества. Может быть, я большевиков в единичности и люблю, и они меня любят. Отец мой у большевиков служит. Он-то, наверно, меня любит. И я его тоже, но борюсь я не с ним, а с большевиками. То, что делается большевиками, никогда им не простится. Христос сказал: "Всякий грех и хула простятся человеку: а хула на Духа не простится человекам. Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем" (Евангелие от Матфея. Глава 12, ст. 31, 32.). И еще сказал Христос: "Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь" (Евангелие от Матфея. Глава 18, ст. 15, 16 и 17.). Откуда вы взяли, что Христос учил непротивлению злу и прощению всяких низостей, а не обличению и не уничтожению негодяев? Христос учил прощать личные обиды. Но не может христианин смотреть, как убийца будет на его глазах убивать жертву, и не вступиться за нее, а если надо, то и убить… Не обличал ли Христос книжников и фарисеев и не сказал ли им: "Да придет на вас вся кровь праведная, пролитая на земле, от крови Авеля Праведного до крови Захарии, сына Варахиина, которого вы убили между храмом и жертвенником. Истинно говорю вам, что все сие придет на род сей" (Евангелие от Матфея. Глава 23, ст. 35 и 36.). Неужели вы думаете, что простятся дела Свердлова, подписавшего смертный приговор Государю, Императрице и их невинным детям? Неужели вы думаете, что не будет еще здесь отомщена их казнь и не пострадает палач Юровский, убивший Государя? Неужели безнаказанно, в довольстве и сытости умрет Ленин, Троцкий, Зиновьев, Дзержинский и все эти Петерсы и другие палачи? Вы думаете, их не настигнет месть Бога? Лежит гниющий заживо Ленин, Урицкий убит рукой еврея-праведника, и то же постигнет всю шайку, пошедшую против Духа Святого!
