Инна Кинзбурская - Один год в Израиле
Эта спокойная уверенность хозяина земли, где он живет, где ходит, где ступает сейчас, в эту минуту, поразила нас однажды особенно. В нашем доме, этажом ниже, живет семья -- муж, жена, трое детей, один из них солдат. Они ни с кем не здороваются, не разговаривают с соседями, в подъезде они смотрят на нас в упор и молча проходят мимо. Заходят в квартиру и быстро закрывают за собой дверь, будто отгораживаются от мира. Младший из их семьи, мальчишка лет десяти, бросал камни в бродячих кошек, что рылись в нашем мусорном ящике. Это совсем доконало Алину.
-- Какой ужас! -- сказала она. -- Я видеть его не могу.
В этой квартире живет большая собака. Мне кажется, она похожа на своих хозяев. Хотя, в отличие от хозяев, собака всегда приветствует нас: когда мы подходим к дому и поднимаемся по лестнице, она сопровождает нас злобным лаем. Я всегда знаю, когда мои возвращаются домой -- мне знак подает собака. Иногда ее выпускают гулять по двору, и тогда я, съежившись, стараюсь прошмыгнуть побыстрее. Но и остальные мои не радуются встрече с четвероногой соседкой, а, посторонившись, вежливо уступают дорогу.
Как-то Рубэн в чем-то помогал мужу во дворе, а это четвероногое как раз было выпущено хозяевами погулять. Собака подошла к мужчинам, злобно ощерилась. Муж говорил потом, что стало несколько не по себе. А Рубэн по? смотрел на нее спокойно, уверенный властный жест рукой, и короткая, тоже властная, команда:
-- Домой!
Собака потупилась, попятилась, отошла. Может, так от силы отступает зло.
А собака Рубэна мне нравится. Больше всех собак, что я видела здесь. Она приземистая, черная-черная с белыми башмачками и большими игрушечными добрыми ушами. Она не лает по пустякам, но уж если хозяев нет дома, в дом никого не впустит.
...Как-то мы были в гостях у Рубэна. Пришел из школы внук -- мама на работе, куда же идти? Эстер поднялась и пошла греть внуку обед. Рубэн с грустной и мудрой улыбкой сказал:
-- Одна мать прокормит десять детей, а десять детей не могут прокормить одну мать.
-- Но у вас же не такие дети.
-- Конечно, конечно, у нас не такие дети. Надеюсь, что мне не придется просить у них кушать.
Я тоже надеюсь.
У них небольшая вилла, небольшой чистенький дворик, немного деревьев. В доме большой нарядный салон, много воздуха, высокие потолки и большие окна. Двери из салона ведут в маленькие спальни, где скромно и чисто, здесь не живут, здесь спят.
Они приехали сюда вдвоем. Без денег, без барахла. Ни родных -- никого. Начали строить -- жизнь и дом. Эстер поведала нам историю дома. Говорила Эстер на иврите, слова мы понимали не все, но она ходила и показывала, руки ее дотрагивались то до одной стены, то до другой, то касались окна или двери. И мы все понимали.
Сначала соорудили что-то маленькое, жили пока вдвоем.
Родился первенец, достроили комнату. Родился второй ребенок -- расширили салон. Третий -- достроили еще. Сразу не было денег, все делали постепенно, много лет ушло. Эстер любит свой дом и гордится им. С особой гордостью пока? зывает она сооружение в углу салона, нечто похожее на бар с полированной деревянной стойкой.
-- Это сделал сам Рубэн.
Мне нравится смотреть, как умело расправляется Эстер с ватагой малышей и как ласково смотрит Рубэн на нее и на них.
-- Знаешь, -- сказала я как-то мужу, когда мы возвращались от них, -- Эстер кажется счастливой женщиной.
-- Да -- согласился муж, -- Похоже. VI
Когда в нашем активе появилась семья Леви -- Абрам и Хана, мы тут же стали именовать главу семьи "Абрам второй", потому что у нас уже был добрый знакомый Абрам, муж Иры.
...Вчера она показалась мне совсем старенькой -- широкое, но худое серое лицо, серые волосы, опущенные плечи. Иногда она -- ничего, бодрая, лицо светлое, живое.
-- Она-таки была блондинка, -- сказал как-то Абрам о жене с теплой улыбкой. Вспомнились дни молодости. Она была тяжелая, страшная, но -- молодость. Он вообще говорит с Ханой и о Хане с теплой улыбкой, но при этом и чуть-чуть с усмешкой -- над самим собой. Что за чудак -- до сих пор благодарен судьбе за такой подарок, как Хана.
-- Слушай, -- спросила я у Абрама, -- а как ты объяснился в любви? Как предложил замуж? На каком языке?
Она была из Венгрии и знала только венгерский, а он -- украинский, чутьчуть польский, чуть-чуть идиш. Они встретились на послевоенных дорогах в буреломе судеб.
-- Соседский мальчишка учил меня по-венгерски. Чего не сделаешь ради любви!
Видя, как муж закуривает, он вспомнил, что дымил в молодости самокруткой.
-- Как бросил? -- спрашиваю я с надеждой: муж курит очень уж много.
-- Хана сказала: "Или я или табак". Жалко было терять Хану. Бросил курить.
Я разочарованно вздыхаю, и он смеется: "Попробуй и ты так. Или уже поздно?"
У Ханы светлые глаза на круглом лице, нос широковат, приподнят немного. Что тут еврейского?
-- Да, -- говорит Абрам, -- немцы пропустили ее, она сошла за венгерку.
Хана была в Освенциме.
-- Как уцелела? -- спрашиваю я.
-- Повезло, -- отвечает. Она говорит на иврите "йеш мазаль", обычный перевод: "есть везение". Но я уже знаю оттенки слов. На иврите "мазаль" -это не просто везение, это -- судьба.
-- А Абрам?
-- Он был в другом лагере. Не всех же сразу загоняли в газовые камеры. Многих раньше отправляли на работы. -- О подробностях вспоминать нет желания, да и что вспоминать. У Абрама тоже "йеш мазаль".
-- У нашего соседа погибла вся семья, -- сказал муж.
-- У Абрама тоже. Уцелела только сестра. А у меня погибли отец, мать, сестра.
Мы немного молчим. А потом я все-таки произношу слова, которые слышала от Абрама первого, от соседа со второго этажа и которые мучают меня самое:
-- Где был Господь, когда убивали шесть миллионов из избранного им народа?
Я вижу -- ей неприятны мои слова, она верующая.
-- Мы уцелели, -- тихо произносит Хана. И замолкает. Я знаю, они не только уцелели там, но и выдержали все здесь, они -- это алия сороковых. "Странно, -думаю я, -- ищу еврейскую душу, а, может, вот она сейчас передо мной. Хотя облик совсем не привычно еврейский, да и он тоже мог бы сойти за не еврея, светлый, глаза светлые, нос прямой чуть картошкой".
Когда мы только познакомились и зашли к ним впервые, Хана показала мне фотографию внука -- широколицый глазастый подросток с пушком над верхней губою.
-- Симпатичный, -- сказала я.
Ей приятно, что он мне нравится. Но она понимает, что он пока еще не красавец, редко встретишь красавца в таком возрасте.
-- Мой, -- сказала Хана. -- Значит, симпатичный.
Потом был разговор о стране, о трудностях, с которыми встречаются олимы. Видно, Хана уловила в том, что я говорила, некоторое олимовское недовольство. Провожая нас, она остановилась около порога, произнесла тихо, серьезно, глядя мне прямо в глаза:
-- Внук -- не красивый, не хороший, но -- мой. Страна -- не такая прекрасная, не такая хорошая, но -- моя, -- и прижала руки к груди.
Она сказала "шели", но "шели", хоть и переводится "мой, моя", это совсем не то, что вкладывается в это слово на русском. А в том, как Хана произнесла "шели", было столько сокровенного, личного, что у меня сдавило в груди. Сколько лет мы пели "Страна моя, Москва моя...", но ни разу от этой песни не защемило сердце. Пели и пели, такие у песни слова. А тут я вдруг поняла, что эта страна -- моя, и что мне никуда не деться, не так она хороша, как хотелось бы, как виделось издалека. Но что делать? Дети и внуки мои тоже -не самые лучшие.
...Познакомились мы случайно. Хотя нет, я думаю, что нет ничего случайного на земле. Кто-то согласится со мной и скажет, что да, это так, потому что все заранее задумано всевышним. Кто-то сошлется на книгу судеб. Я все списываю на человеческие характеры, на свойства человеческих душ. Встречаясь с обстоятельствами, характеры проявляются, встречаясь с другими характерами, взаимодействуют, и из этого вытекают или не вытекают события и взаимоотношения людей.
В ту первую весну нашей жизни в Израиле, когда муж с бригадой олимов приводил в порядок город, в один из дней ему пришлось выкашивать бурьян на небольшом пустырьке возле высотных домов, среди которых отдельно и как-то очень независимо стоял небольшой одноэтажный домик за живым зеленым забором. Таких и побольше пустырьков он выкосил уже немало. Бывало, что хозяева выглядывали из своих домов. Некоторые настороженно: чего можно ждать от олимов? Некоторые были равнодушно любопытны. Встречались и злые, жестокие люди. Один из бригады как-то, устав, присел под тенистой изгородью -отдохнуть. Вышел к воротам хозяин изгороди.
-- Здесь сидеть нельзя, здесь частное владение, -- непреклонно и твердо заявил он.
И тут из домика вышла немолодая женщина и вынесла кружку воды. Вода была холодная, кисловатая от лимонного сока и искрилась пузырьками газа. Кружка воды казалась чудом в этот знойный день, но еще чудесней было доброе лицо женщины, принесшей напиток.
Потом вышел мужчина, тоже немолодой, но поджарый и, видно, не слабый. Постоял немного, наблюдая, как муж справляется с работой, понятно, непривычной для него, по всему видно -- не из косарей.
