Александр Ржешевский - Тайна расстрелянного генерала
Увольняясь из армии и памятуя о неполученных чинах, он хотел взять себе фамилию Майоров, но ему не дали, и он остался Пиндяшкиным.
Когда Фомич появился в Синеве - старенький пиджак и солдатские галифе, - мало кто качнулся в приветствии. Но его жадность, энергия, а главное, великая охота выступать по каждому поводу расшевелили молву. Когда он начинал выступать на собраниях, люди затихали. Сперва от неожиданности, потом из уважения. Знали: непременно какую-нибудь закавыку найдет. Можно будет и посмеяться, и посочувствовать. Когда он стал неожиданно заместителем Демьяна, а потом и председателем, никто не удивился. Только доярка Таисия Парамонова обронила как-то: "Ишь, выскочил! Оглянуться не успели".
Отчего Демьян порулил на север, известно было только Ерофею Фомичу. Такую же штуку он проделал с Иваном и не мог понять, отчего тот гуляет до сих пор.
Заметив всегдашнее необъяснимое мужнино недовольство, Параскева выставила графинчик. Слова не проронила. Седая прядь совсем закрыла лицо. Поэтому Ерофей Фомич, люто глянув, сдержался. Молча отпил полстакана. Не пошло. Завалился на кровать и стал глядеть на месяц, вынырнувший в стекле сквозь пушистую морозную вязь.
12
К станции Иван подъехал в самый раз, то есть с запасом, но без долгого ожидания. Успел привязать Орлика позади шлагбаума и выкурить самокрутку, когда далекий гудок долетел из глубины темного заснеженного пространства. Видно было, как поезд, покинув лесную чащобу, закружил по полю, огибая пичугинские болота. Паровозик, бросая дым на сторону, тащил игрушечные вагончики. Под ярким светом луны их можно было сосчитать. Окна вагончиков светились. Дым от паровоза на белом снегу выглядел темным. Ближе стали видны искры, вылетавшие из трубы.
Получив почту, Иван тронулся в обратный путь.
Поднявшийся месяц сделался меньше и ярче. Мороз как будто ослабел. Но по белым бокам Орлика было видно, что стужи хватает. Попутчиков не нашлось, и, поправив хомут на лошади, Иван выехал.
Пока выбирался на тракт, было видно, потом месяц пропал. Небо затянуло такими плотными облаками, что оно стало чернее леса. Ветер вздымал над полем пляшущие снежные гривы, словно табун диких коней вытягивался из-под земли и в буйстве своем не мог нарадоваться открывшейся свободе. Снежные заструги совсем скрыли дорогу. Но Орлик, откинув тяжелую, забитую белыми комьями гриву, уверенно выбирал колею.
Зато Иван раньше заметил, как впереди, справа, в березовом колке шевельнулась тень. Кроме волков, там некому было быть. От охватившего озноба полушубок показался просторным и провис на плечах. Иван пошарил рукой и нащупал под сеном топор.
Волки появились в прошлом году, прорвались с севера. До них было спокойно. А тут - враз! У Аверина корову задрали. Дочка пасла ее над оврагом за Лисьими Перебегами. Сама насилу спаслась. А Слепухин-дед возле святого колодца на трех матерых наткнулся. Тоже едва ушел. Вспомнив Слепухина, Иван придвинул к себе топор. А глупый мерин продолжал бежать, раскачиваясь. Не всхрапнул, не побеспокоился. Видно, вместе с плотью ему отсекли и самую необходимую часть, важную для самозащиты. Вглядевшись еще раз в темень берез, Иван не поверил себе. Не волчья тень, а человеческая фигура колебалась на ветру. Казалось, будто она тянется и хочет идти, но не может шагнуть и шагу. Подъехав ближе, увидел, что гнется и обманывает березка, а фигура неподвижна.
Оказалось - девка. Иван спрыгнул с саней, глянул в лицо - не мертва ли? Нет, глаза жили. Только отталкивали и холодили, как студеная прорубь. Набившийся в волосы снег закручивал бесчувственную прядь, выбившуюся из-под платка.
Иван дотронулся. Девка не упала, не заплакала, не вымолвила ни слова. Но Иван почуял нутром, что жизнь в ней кончается. Потащил из сугроба, увидел, что на ней вместо валенок чулки и резиновые ботики.
Ошалело уставившись, он только выпалил хриплым, зачужевшим голосом:
- Ты что?!
Повалил в сани, начал укутывать. Да разве стылое сено, перемешанное со снегом, могло прикрыть тонкие ноги?
- Ты что?! - крикнул он с бешенством.
Дальше голова совсем перестала соображать. Выпутав из-под лошади вожжи, он скинул тулуп, укутал девкины ноги, потом, проваливаясь в сугробе, залез в сани. Лошадь, едва не сломав оглоблю, круто завернула и выбралась на твердую дорогу. Среди однообразной, едва различимой равнины только она могла угадывать ее и так тянуть, уверенно и споро.
От березового колка до деревни оставалось недалече, а все же километров пять Иван простоял в санях на ветру, в рваном отцовском свитере. Возле избы будто кол в глотку забили, слова не мог вымолвить. Молча сгреб девку и отнес в избу. Только там и поставил прямо в тулупе возле печи.
Отыскал в подвешенном на стенку шкафчике графин с водкой - хорошо, сосед не выпил. Хлебнул стакан - голос прорезался. А девка как стояла, так и стоит.
- Не спросишь, куда привез? Может, к разбойникам? - хрипло засмеялся Иван.
- А-а, все равно... - она махнула рукой, скривилась, готовая заплакать, и тут же улыбнулась сквозь слезы. Все же отогрел ее тулуп!
Без лишних слов Иван затопил печку, спроворил самовар. Лошадь увел и распряг. Воротился, глядь - а найденная уже чай пьет!
- Освоилась? - с ходу кивнул он. - Поняла, что не к разбойникам?
Закачала головой:
- Понять-то поняла. Да в толк не возьму, куда попала.
- А может, куда шла? Ты, главное, согрейся. Вино зеленое выпьешь?
- Какое зеленое?
- Водка...
- Ой, нет!
- А зря, - обронил задумчиво Иван.
Задумчивость его происходила оттого, что найденная с каждой минутой становилась милей, точно оттаивали внутри стылые льдинки и она распрямлялась, румянела, как в сказке, и хорошела.
Он порадовался было. Только невезение, начавшееся с утра, продолжилось за полночь. Даже поговорить с девкой не дали. Уже вся деревня впотьмах, ни один огонь не засветится, не взыграет. А к нему бух - гости!
Стукнула наружная дверь, собака голос не взяла, Иван даже удивился, подумал, родственники. А вышло хуже: соседка. Отворилась со всхлипом саженная дверь, и в клубах пара явилась молодая ведьма со скрипучим голосом:
- Ива-а-ан!..
"Этой еще не хватало!" - задохнулся от ярости Иван.
Осенью повадилась к нему в дом то за солью, то за спичками. Глазами высверливала по вечерам. Видно было, какая нужна ей соль! Только Иван никак не отозвался. Ленка-проводница, которая ждала, или та же Маруська вдвое моложе были по сравнению с соседкой. В конце концов та поняла и обиделась. Ходила будто каменная, не здоровалась. Потом оттаяла. Улыбаться начала, будто он к ней на свиданку набивается, а она до сих пор раздумывает и лукавит.
- А Иван! - соседка вертляво покрутилась, заглядывая в углы.
- Чего? - досадливо поморщился Иван.
- Ты на станцию ездил?
- Ну?
- Племянницу мою не встретил?
- А ты наказывала?
- Да нет... к слову я... вторые сутки жду. Сестра какое-то непонятное письмо прислала.
Тут и найденная, откинув полог, вышла:
- Ой, тетя Люся!..
Как они выясняли отношения, откуда что взялось, Иван уже слушал плохо. В ушах начался звон, в глазах поплыл туман. И вот уже не одна, а две молодые ведьмы веселились и смеялись ему в лицо. Когда ушли, не помнил. Путешествие через вьюжное поле в драном свитере начало сказываться. К утру лежал в горячечном бреду.
13
"Найденной" девчонкой, как окрестил ее Иван, оказалась Надя Васильева, которую Жабыч тщетно поджидал в Минске.
Вот уж чего не думала Надежда, замерзая в лесу на заснеженной дороге, что в ту же ночь ляжет в теплую постель у родной тетки. Легенда о тете Люсе держалась в Надином семействе устойчиво и неколебимо. Принято было говорить, что тетя Люся, Людмила Павловна, необыкновенно красива и талантлива. Однако неудачная любовь едва ее не погубила. Считалось, что подраставшая Наденька похожа на тетку, но не так ярка, своеобразна и упряма. Упрямство ставили на второе место после красоты.
К тетке Надя добиралась окружными путями, тайком, бросив мать, паникуя при мыслях о страшной участи отца. Ей, которая цепенела от пустячного замечания учительницы, пришлось бежать по снегу вместе с матерью, спасаясь от цепных псов. И она смогла. Мать научила ее сопротивляться. Наверное, любые псы могли догнать. Скорее всего, их не было. Но лай слышался вдалеке. И ужас был настоящий. До сих пор она слышала голос матери: "Доченька! Скорее... Скорее..."
Она всегда считала мать робкой, нерешительной, во всем потакающей отцу. Не имевшей своего мнения. А вышло на поверку - сталь!
"Продержись, заклинаю, продержись сколько можно! - судорожно говорила мать, отсылая ее к тетке. - Я ей напишу. Только не отсюда. Тут перехватят. И тебя найдут!"
Иногда Надежде казалось, что кошмар скоро кончится. Ошибка выяснится, и отец, как прежде, улыбающийся возникнет на пороге. Иного конца ужасной истории ей не представлялось. Может быть, их даже не искали и бегство было напрасным?
Как было договорено дома, она утаила от тетки про арест. Объяснила, что отца послали опять на маньчжурскую границу. Мать, конечно, уехала с ним. Тетка с подозрительностью покрутилась вокруг этих новшеств и ничего не сказала. Отвлекла ее история неудачного замужества племянницы. И тут Надежда ничего не скрывала, пускаясь в такие личные откровения, которые прежде показались бы ей невозможными. Тетка навострила уши, перестала выспрашивать про отца. Любовью Людмила Павловна интересовалась не меньше, чем молодые. Расспрашивала про измены Бориса Чалина, старалась вникнуть в подробности.
