Александр Ржешевский - Тайна расстрелянного генерала
Что стоил по сравнению с этой возможностью арест синевского тракториста? В большой игре нужен риск. А мелкая сошка никуда не убежит. Тут каждая минута на вес золота. Да что там золота - жизни!
Михальцев понимал, что, откладывая арест Ивана Латова и нарушая тем самым приказ начальства, рискует новым званием и должностью. Но игра стоила свеч.
10
Не ведая грядущей беды, беспартийный Иван Латов спал у Маньки Алтуховой, и об этом знала вся деревня. Во-первых, потому, что Манька сошлась с Иваном недавно и расстроила его свадьбу с Веркой Мозжухиной. С Веркиных слов стали говорить, что Иван в бабах не разбирается и ему любая хороша. Но в этом огульном мнении для тех же баб таилась притягательная сила. К тому же защитники Ивана добавляли, что про свадьбу талдычила одна Верка, а жених помалкивал.
Разговоры эти возникали больше из-за Маньки, из-за ее семейства, которое вечно было в деревне на слуху и на виду, пока не раскололось и не изничтожилось вовсе. Братья Алтуховы перессорились из-за батькиного наследства, а оно все сгорело в девятнадцатом, когда Синево переходило то белым, то красным, то зеленым. Спустя много лет старший из братьев Алтуховых Прохор объявился на старом месте, срубил самый большой в деревне дом. Держался особняком. Ни в чьем мнении не нуждался, все, что мог, тащил в свое хозяйство, обихаживал его, укреплял без устали, хотя с женой прежней не жил в ладу ни одного дня. Смолистые, золотые бревна не успели потемнеть, а он уж схоронил угрюмую свою Лукерью. Манька, дочь, исправно выла и причитала на похоронах, чем заслужила прощение общества. Зато сам Прохор выстоял как каменный, не проронил ни слова, ни слезы. И вскорости женился на молодайке, за что молва крепко и сурово осудила его. По этому ли осуждению или по другой причине, происходившей от характера, крепкого, самостоятельного, выправил он с помощью председателя документы и уехал в Астрахань на заработки. Присылал Маньке письма и посылки с воблой.
А Манька и без того не нуждалась ни в чем. Картошки хватало. Корова Зорька по третьему году оказалась самой удойной. Сметана, сливки - все свое: зорькины дары да Манькины крепкие руки. Никто не учил, а в кадушках до нового урожая и огурцы, и помидоры, и грибы. Благо, батя погреб отгрохал - на зависть соседям. И на работе по деревенским меркам не так чтобы убивалась - счетоводом сидела в правлении. Председатель велел. Председатель ихний, бородач, из чужаков, Ерофей Фомич, держал Маньку при себе. Несмотря на жену и троих детей, открыто с ней жил. Манька терпела до поры. Известно, на безрыбье и рак рыба. А как Ивана заманила, отставку председателю дала. Уж как он лютовал, грозился спровадить из конторы на ферму, скотине хвосты крутить. Но Манька имела над ним какую-то тайную власть. Не страшен был ей председательский гнев. В доярках она побыла, не испугаешь. Колька Чапай, конюх, прошлым летом ногу зашиб, так она и с лошадьми управлялась не хуже мужиков...
Иван скосил глаза, чтобы взглянуть на ходики. После Рождества день намного прибавился. И если уж темнело, значит, наступал поздний вечер. А Иванова обязанность была, помимо других дел, встречать почтовый поезд и доставлять письма в колхоз.
Иван осторожно высвободил руку, не хотел тревожить Маньку. Она так и проспала целый час у него на плече, закинув на губы пушистую темную прядь, пахнувшую подойником и теленком. Завтра ей уезжать.
Другая бы суетилась, беспокоилась, а у этой никаких забот. В себе уверена. Вон коленку подняла. Сливочная - сама себя называет. Колобок. Смеху в глазах - семерым загадывали, одной досталось. У нее любой вопрос решается просто и легко. Самое ценное качество в девке. Только вот уедет, а что тогда? Курсы какие-то председатель выдумал. Небось нарочно. Месяц ее не будет.
Иван поднялся легко, неслышно, не хотел будить. Но Маруся открыла глаза и быстро встала. Из печи, не спрашивая, выставила картошку с мясом, суточные щи.
- Ты это... ничего не делай, - хрипло отозвался Иван.
Маруся огорченно развела руками:
- Картошку, Вань...
- Не... чаю...
Она все-таки поставила горячий чугунок на стол.
- Суп сметаной забели. Глянь, какая сметана. Может, так поешь? С хлебом?
- Не... Опаздываю.
- Проститься-то зайдешь утром?
- А как же!
Пока хрумкал валенками от крыльца до калитки, не чуял мороза и ветра. А в заулке проняло. До конюшни дошел по скрипучему снегу, вовсе продрог. Месяц уже выскочил над лесом, но горизонт еще зеленел. И елки за Лисьими Перебегами виднелись так отчетливо, будто их вырезали ножницами из букваря и приклеили на край неба.
Иван запряг Орлика, и молодой, застоявшийся мерин резво выволок розвальни от худой, занесенной снегом конюшни на широкий тракт.
Возле освещенного окна председательской избы Иван заприметил знакомую бороденку и нагольный тулуп. "Нигде его не объедешь", - успел подумать, когда с крыльцовой высоты догнал скрипучий голос:
- Опаздываешь!
Иван тихо выругался, но лошадь не подстегнул, прополз мимо крашеных ворот на самом тихом ходу. И только в поле, чтобы не зябнуть, встал на санях, закрутил вожжами, присвистнул. Орлик, точно заждавшись, привычно рванул постромки и наддал ходу.
11
Латов не догадывался, что Ерофей Фомич ждет со дня на день его ареста. В том, что они не ладили, ничего удивительного для деревенских мудрецов не нашлось. В Синеве испокон веку такое между соседями повелось. Всяк норовил ухватить что-нибудь у другого: забор отодвинуть, захапать кусок земли. Кур ли подпустить для прокорма в чужой огород или помои слить по наклону в соседскую сторону. Зато через дом, бывало, дружили, и крепко.
Еще до председательства Ерофей Фомич то норовил отхватить у Латовых угол усадьбы, то лужок за домом подчистить. Бывало - схватывались. Но для лютой вражды причина нашлась другая.
Когда Манька Алтухова, добрая, ласковая, безотказная, умевшая утешить и ободрить, ушла к Ивану, Ерофей Фомич занемог. Грозился. Но и Манька характер показала. Дала понять, что не нужен ей старый козел. А с Латовым у нее все впереди, можно и замуж выйти.
Ерофей Фомич локти кусал. Племянницу районной врачихи, генеральскую дочку, тоже с обидой вспомнил. Не было ему с бабами настоящей удачи. А то бы всех давно к ногтю!
- Баба без жалости... страшное дело, - говорил он, подбадриваясь. Ну, ничего! И мы не лыком шиты.
Дождался случая.
Посылая Маньку на курсы счетоводов, он крепко рассчитывал, что за месяц много переменится. Когда Ивана не станет, Манька умерит свой характер. Ерофей Фомич очень на это надеялся.
Накурившись до одури на крыльце, воротился в избу. Цыкнул на жену, сбросил на лавку тулуп и зябко повел плечами. Домашнее тепло не сразу взыграло. Нагнулся к рукомойнику. В кусочке зеркала отразился лютый взгляд исподлобья, торчащий над ухом задорный чуб. За все прожитые годы и волнения не убавилось волос на голове. "Я тебе покажу "старый козел"!", - подумал он про Маньку.
Бороденка давно курчавилась серебром, а на голове - ни одного седого волоса. Фомич иногда радовался, но в целом не любил, когда молодили. При его должности требовался опыт. А как его докажешь без суровости? Вон и Параскева со своей белой куделью быстрее задвигалась. Тоже понимает, кто в доме хозяин. А без лютого взгляда с ним и считаться перестанут.
Нехватку силы он больше замечал в детстве, получая тумаки от сверстников. Потом научился приноравливаться, угадывать сильнейшего, принимать его сторону. И немалую выгоду изымал. Чем нестерпимее казались обиды, тем больше накапливалось тихой мстительной злобы. Себя уважал - и в армии пригодилось, через это уважение стал самым лучшим солдатом. Кому надо выступить против нарушителей, разгильдяев, вялых, промазывающих? Даже просить не надо. Только намекни, командир! Ероха тут же, как хорошо натасканная борзая, кидается по следу - и добивает, добивает! Не было в нем жалости, никогда не числилось этого недостатка. Трудное детство, голодное существование выработало в нем не жалость к людям, не понятливость, как полагалось по букварям, а жестокость и равнодушие. Ко всему, что не касалось его семьи и близких. Для близких - сделай, хоть расшибись, для остальных - и пули не жалко. Но пока пули нету, пока она в стволе - нужна маскировочка, простоватый, подкупающий взгляд, заискивающий даже: чего изволите?
Слуха не имел, но пел громче всех. Пусть для серой солдатни "лютый" зверь, зато для начальства - любимец и пример. Никто не удивился, когда к третьему году службы его послали на командирские курсы. Он и сам воспринял это как должное. Стал бы майором или генералом, ничего уже не казалось дальним и запретным, есть в молодые годы такая пора, когда веришь в себя по-особому. Да и то сказать - ума накопил, ошибок не сделал. Что-нибудь да сбылось бы! Любое препятствие мог превозмочь. Не превозмог лишь самую малость. Комиссия медиков-вредиков какое-то затемнение в легких нашла. Отчислили Ерофея. Поломали с таким трудом налаженную жизнь, отняли, можно сказать, судьбу. И невесту найденную.
