Николай Лейкин - Два соперника
— Какой спектакль? поинтересовался Иванъ Артамонычъ.
— «Бѣдность не порокъ» Островскаго, сцену старика Коршунова, сидящаго съ юной Любочкой Торцовой.
— Не понимаю. Гдѣ-же этотъ спектакль?
— Да здѣсь. Здѣсь на балконѣ.
— Полноте, Петръ Аполлонычъ, вы что-то не дѣльное говорите. У васъ ужъ умъ за разумъ зашелъ отъ любительскихъ спектаклей, отвѣчала Анна Фодоровна и, обратясь къ Ивану Артамонычу, сказала:- Поигралъ вотъ въ здѣшнихъ любительскихъ спектакляхъ два-три раза, да и бредятъ пьесами.
— Я брежу? Нѣтъ, ужъ вы это оставьте, Анна Федоровна. Можетъ быть всѣ сидящіе здѣсь въ бреду, а я не брежу.
Анна Федоровна вспыхнула.
— Вы пришли въ домъ да ужъ начинаете дерзничать, сказала она.
— Нѣтъ, вы первая начали дерзничать, а я только отвѣчаю, проговорилъ молодой человѣкъ.
— Однако, что-же вамъ надо? Зачѣмъ вы пришли? возвысилъ голосъ отецъ Наденьки.
— Папенька, оставьте!.. умоляюще вскинула на отца глаза Наденька.
— Зачѣмъ-же я буду оставлять? Я хочу спросить у молодаго человѣка, что ему надо. Ежели у него есть что-нибудь нужное намъ передать, то пусть говоритъ сейчасъ-же, а нѣтъ, такъ мы здѣсь находимся въ семейномъ кругу и желаемъ говорить по душѣ безъ постороннихъ свидѣтелей. Что вамъ угодно, молодой человѣкъ?
Нижняя челюсть Петра Аполлоныча задрожала, глаза слезливо заблестѣли.
— Я пришелъ проститься съ Надеждой Емельяновной, такъ какъ мы переѣзжаемъ съ дачи, и пожелать ей семейнаго счастья… съ старикомъ… отвѣчалъ онъ.
— Однако, что-же это, милостивый государь! Вы совсѣмъ нахалъ! воскликнулъ отецъ Наденьки. — Врываетесь въ семейный домъ…
— Вовсе не врываюсь. Я по приглашенію. Меня сама ваша дочка Надежда Емельяновна звала.
— Надя! Ты звала? Когда ты звала?
— Вовсе даже и не думала сегодня его звать, отвѣчала едва слышно и потупившись Наденька.
Молодой человѣкъ быстро поднялся со стула и весь блѣдный проговорилъ:
— Послѣ этого вы коварная измѣнница и врунья!
— Мальчишка! Да какъ ты смѣешь! въ свою очередь вскочилъ съ мѣста добродушный Иванъ Артамонычъ и сжалъ кулаки.
— Потише, потише, мосье заѣдатель дѣвичьяго вѣка, прошепталъ молодой человѣкъ, пятясь съ балкона.
— Милѣйшій Емельянъ Васильичъ, да что-же вы не гоните этого нахала! обратился Иванъ Артамонычъ къ отцу Наденьки.
— Самъ уйду, самъ… отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Дайте только нѣсколько словъ сказать:
— Ничего слышать не желаемъ… Вонъ отсюда! Чтобы духу твоего здѣсь не было! кричалъ отецъ Наденьки.
Петръ Аполлонычъ стоялъ уже на дорожкѣ сада и говорилъ.
— Злаго волшебника Черноморато вамъ лучше-бы выгнать, сбирающагося чужую молодость губить.
— Послушайте, ежели вы сейчасъ молча не уйдете, я крикну дворника и онъ васъ по шеѣ спровадитъ!
— За правду и это готовъ претерпѣть. Правда! Гдѣ ты? Гдѣ ты?
Молодой человѣкъ схватился обѣими руками за виски и отошелъ къ калиткѣ.
— Да онъ пьянъ должно быть, разводилъ руками отецъ Наденьки.
— Конечно пьянъ, отвѣчала мать. — Пьянъ и актерствуетъ.
Наденька сидѣла отвернувшись въ сторону и безмолвствовала. Иванъ Артамонычъ въ недоумѣніи посматривалъ то на нее, то на молодаго человѣка. Тотъ, отойдя къ калиткѣ, не пронялся и снова воскликнулъ:
— Прощайте, продающіе свою дочь родители! Прощай, безсердечный покупщикъ! Прощай безчувственная!..
— Да вѣдь за эти слова онъ можетъ Богъ знаетъ какъ отвѣтить! вышелъ наконецъ изъ терпѣнія Иванъ Артамонычъ, бросился къ калиткѣ и закричалъ: — Послушай ты, мальчишка, щенокъ!
За Иваномъ Артамонычемъ бросился и отецъ Наденьки, но молодой человѣкъ юркнулъ въ калитку и исчезъ.
— Это чортъ знаетъ что такое! возмущался Иванъ Артамонычъ, размахивая руками. — И какое онъ имѣетъ право — вотъ что я не понимаю! Какой поводъ?
У калитки за рѣшеткой, на мѣстѣ молодаго человѣка стояли какой-то дачникъ въ сѣрой шляпѣ и разнощикъ-торговецъ съ пустымъ лоткомъ и, разинувъ рты, смотрѣли на разгорячившагося Ивана Артамоныча.
— Оставьте, Иванъ Артамонычъ, бросьте… Вонъ ужъ у калитки остановились любопытные и смотрятъ, схватилъ жениха подъ руку отецъ Наденьки и тащилъ къ дому. — Пойдемте на балконъ. Я догадываюсь кое-о-чемъ по поводу поведенія этого мальчишки. На балконѣ мы вамъ все объяснимъ.
Когда Иванъ Артамонычъ и отецъ Наденьки вернулись на балконъ, съ Наденькой было нѣчто въ родѣ обморока. Она сидѣла вся блѣдная, откинувшись на спинку стула, а мать ея примачивала ей виски водой, макая кофейную салфеточку въ стаканъ, и говорила недоумѣвающему Ивану Артамонычу:
— Ничего… не безпокойтесь… Это пройдетъ… Сейчасъ пройдетъ… Очень ужъ обидѣлъ ее этотъ нахалъ мальчишка.
— Не поискать-ли доктора? Я поѣду и поищу. Вѣдь у меня здѣсь лошади, съ тревогой въ голосѣ спрашивалъ Иванъ Артамонычъ.
— Ничего не надо, ничего… Такъ пройдетъ, отвѣчала Анна Федоровна. Выпей, Надюша, воды совала она дочери стаканъ.
Та приблизила ко рту стаканъ, сдѣлала нѣсколько глотковъ и, посмотрѣвъ въ сторону Ивана Артамоныча, улыбнулась ему.
— Ну, слава Богу, что вамъ легче, проговорилъ тотъ и спросилъ:- скажите, что все это значитъ?
— А вотъ сейчасъ мы вамъ кое-что объяснимъ, отвѣчала Анна Федоровна, садясь на свое мѣсто къ кофейнику.
Сѣлъ и Иванъ Артамонычъ около нея.
XIII
Когда всѣ немного поуспокоились отъ произведеннаго переполоха, Иванъ Артамонычъ спросилъ: — Однако, позвольте васъ спросить, что же это все значитъ? Чего этотъ юноша хочетъ? На какомъ основаніи онъ скандальничаетъ?
— И ума не приложу, отвѣчалъ пожимая плечами Емельянъ Васильичъ, дѣйствительно ничего не знавшій. — По моему, онъ просто пьянъ, намазалъ рыло и… и лѣзетъ на стѣну. Долженъ вамъ сказать, что и въ домѣ-то онъ у насъ не бываетъ. Былъ тутъ какъ-то разъ, а вотъ сегодня во второй разъ пришелъ. Если мы его знаемъ, то знаемъ только по любительскимъ спектаклямъ. Были у насъ тутъ спектакли и игралъ онъ съ Наденькой.
— Игралъ и влюбился въ Наденьку, подхватила Анна Федоровна. — А мальчишка скандалистъ. Любовь! Судите сами, какая тутъ любовь, ежели мальчишкѣ еще учиться надо. Я давно замѣчаю, что онъ зачастилъ ходить мимо нашей дачи, но Наденька, разумѣется, и вниманія на него не обращаетъ. Она на него вниманія не обращаетъ, потому что нельзя-же, въ самомъ дѣлѣ, обращать вниманіе взрослой дѣвушкѣ на мальчишку-шелопая. Разумѣется, онъ прослышалъ, что Надя дѣлаетъ прекрасную партію — здѣсь на дачѣ вѣдь ни отъ кого не скроешься — и вотъ по злобѣ и ревности и сдѣлалъ скандалъ.
— Но вѣдь за это драть надо, сказалъ Иванъ Артамонычъ.
— Какъ сидорову козу, подхватилъ отецъ Наденьки, — но что вы подѣлаете! А все спектакли. Не даромъ я былъ всегда противъ этихъ спектаклей.
— И я скажу: до добра они никогда не доводятъ.
— Спектакли тутъ не при чемъ, заговорила, сдерживая слезы до сихъ поръ молчавшая Наденька. — При чемъ тутъ спектакли, ежели бѣшеная собака врывается и начинаетъ бросаться!
— Ну, все-таки, милѣйшая Надежда Емельяновна. — Во-первыхъ, сближеніе, во-вторыхъ, — свободныя отношенія…
— Въ томъ-то и дѣло, что не было никакихъ отношеній… выгораживала дочь Анна Федоровна. — Вѣдь я мать, я слѣжу… я слѣдила… Ахъ, какой скандалъ! Ахъ, какъ это непріятно! всплескивала она руками. — И главное, Иванъ Артамонычъ, что вы-то можете Богъ знаетъ что подумать.
Иванъ Артамонычъ помолчалъ и черезъ нѣсколько времени спросилъ Наденьку:
— Это-то и есть тотъ самый мазуристъ, котораго вы хотѣли пригласить на свадьбу?
— Онъ… Дѣйствительно онъ хорошо танцуетъ мазурку, но кто-жъ его зналъ, что онъ такой скандалистъ. Здѣсь, на здѣшнихъ вечерахъ, мы его видѣли скромнымъ.
— Вы, Иванъ Артамонычъ, успокойтесь… Разумѣется, и духа его въ нашемъ домѣ не будетъ. Ахъ, какіе нынѣшніе молодые люди! Это ужасъ, что такое!
— Драть надо, драть такихъ шелопаевъ! горячился отецъ Наденьки.
— Печально, печально… Все это очень печально… покачалъ головой Иванъ Артамонычъ.
— Ахъ, недаромъ-же я противъ мальчишекъ-подростковъ! вздыхала Анна Федоровна.
— Да какой онъ подростокъ. Онъ уже, я думаю, усы и бороду бреетъ.
— Я и противъ молодыхъ людей. Ну, что это нынче за молодые люди, помилуйте. Вы, пожалуйста, Иванъ Артамонычъ, успокойтесь… Ничего тутъ нѣтъ такого…
— Да я за себя-то не безпокоюсь, но боюсь за Надежду Емельяновну, боюсь, что вотъ онъ ее сильно напугалъ.
— Обо мнѣ бросьте безпокоиться… Я ничего… Вы видите, я даже ужъ весела, проговорила Наденька, стараясь улыбнуться. — Будемте говорить о свадьбѣ.
— Да, да… Такъ прекрасно у насъ шла семейная бесѣда — и вдругъ врывается не вѣдь какой скандалистъ, сказалъ отецъ Наденьки. — Иванъ Артамонычъ, коньячку… Это, знаете, такъ успокаиваетъ…
— Коньяку, пожалуй…
