Татьяна Алферова - Рефлексия
Борис поднял стакан, коротко взмахнул рукой и без лишних слов выпил.
— Ах господа! — неестественным тоном, неестественнее было только обращение, начал Юрасик, — какого друга мы потеряли! А сколько раз я предупреждал его, чтобы он поосторожнее…
— Поосторожнее — что? — вмешался Валера.
— Вообще поосторожнее, — печально заключил Юрасик.
— Разве вы так часто пересекались? — Валера не мог обуздать неуместное раздражение.
— Мы всегда понимали друг друга, — несколько загадочно и обтекаемо отметил Юрасик. — Это со стороны могло показаться, что мы спорим, а на самом деле, он обожал со мной разговаривать. Он сам звонил мне, вот и в прошлом месяце… — Юрасик внезапно развернулся к Борису. — Тебя он очень ценил, ясное дело. Любил очень. Уважал. — Юрасик задумался. Перечень глаголов, долженствующих описать то, что хотелось ему выразить, иссяк. — Какой человек был! — Определения закончились столь же внезапно. Юрасик поступил честно и последовательно, он протянул к шефу опустевшую рюмку. Незначительное мышечное усилие вернуло ему рюмку полную. Но слов набиралось меньше, чем ржаных зерен, пущенных на приготовление рюмки аква витэ.
Валере не потребовалось копаться в себе, чтобы осознать, что раздражает его больше: внезапно проснувшаяся любовь Юрасика к покойному, которого он терпеть не мог и боялся при жизни или заискивание перед Борисом. Раздражало то и другое, тем сильнее, чем искреннее проявлялось. Юрасик сейчас действительно верил в то, что они с Тиграном были связаны чувством крепкой, по достойному солоноватой, в духе шестидесятых, мужской дружбы. Перед Борисом кадил не из корысти, а исключительно от полноты душевной, от любви к власти как таковой, в Борисовом воплощении, не за хлеб, не за страх. А поверх этого все-таки ограниченного раздражения беспредельно сияло, как небо вне радуги, недовольство, что не он сам, лично Валера, служит предметом любви и почитания, пусть такого жалкого существа, как Юрасик.
Что же он должен подохнуть, что ли, чтобы заслужить достойное к себе отношение? В нетрезвом мозгу закачалась, укрепляясь по мере увеличения опьянения, мысль, что никто никогда не мог оценить его по настоящему. Жена? Что жена, что думать о ней сейчас. Мать? На то она и мать, чтоб любить сына не рассуждая, но от его маман такого не дождешься. Валера лихорадочно взалкал любви и уважения равного по полу и вспомнил, наконец, об Алике. Алик не подведет, он придет в гости по первому зову и продемонстрирует все, что Валере от него требуется. У Валеры есть-таки собственные почитатели, причем не по долгу службы, как у Бориса. И с Юрасиком Алика не сравнить. Оба слабаки, конечно, но Алик все ж таки покрепче будет. Надо Алика пригласить, на настоящего друга он не тянет, но на бесптичьи и жопа соловей.
С подобными светлыми мыслями Валера покинул не оценивших пророка в своем отечестве одним из последних, когда кончилась правильная водка, а Борис не подтвердил приглашения остаться на ночь. Денег на помин пожалел, не иначе, только языком трепать горазд. Ничего, Валера завтра устроит свою вечерушку, мало не покажется, широкой натурой природа не обделила, не то, что этого жмота, хуже нет — не допить. И головастик недоделанный вечно под руку лезет, Борис то, Борис се, в таких условия не поговоришь. А потому что не слушают, дебилы. Кулаком бы по столу шарахнуть, но перед Валерой оказалась лишь дверь собственной квартиры, и зашел он тихо, чтоб не будить мать. Напрасно, записка на столе в кухне извещала его об очередной материной отлучке.
Валера лег не раздеваясь, и тяжелый сон потащил его по крутому склону наверх, к гарантированному обрыву, не иначе. Валера не верил снам. Он не запоминал их.
Алик и Алла. Четверг.После вечеринки у Володи Алик завел моду рано вставать, хотя никуда не должен был идти. Сон расстроился от неумеренных возлияний. Сегодня голова, как ни странно, не болела, но шум, производимый Аллой собирающейся на работу, раздражал. У женщин есть необоримая тяга к шуршанию целлофановыми пакетиками в шкафу, когда сон и без того капризен и некрепок.
Алик сел завтракать вместе с женой. О работе в "У Муму" не стал говорить, давно не рассказывал жене о работе — скучно, о визите к Володе рассказал еще вчера, с трудом удержавшись от упоминания о Вике. Любимые женщины существовали в его сердце параллельно, допустим, одна — в левом желудочке, другая — в правом, не мешали друг другу. Во всяком случае, Вика никакой угрозы для Аллы не представляла, жена — это дом в первую очередь, но и друг тоже. Здесь существовала некая странность, ведь друзьям принято рассказывать о своих проблемах, и Алика не раз так и подмывало рассказать о Вике, тем более, что их роман длился почти год, казался естественным и привычным, и казалось, что жена все знает, тоже давно и привычно. Словно оба только делают вид, что нет никакой Вики, а на самом деле все учитывается, и когда жена сообщает о том, что задержится, или напротив, придет с работы пораньше, то на самом деле предупреждает Алика, каким временем он может располагать. Или, действительно, Алла не догадывается? Если бы можно было с ней посоветоваться, если бы только один раз обсудить. Но нет, нельзя, даже если и знает. С Володей не поговоришь на подобные темы. С одной стороны у него все просто: делай что хочется, если тебе радостно делать это, а Володе похоже даже штраф платить радостно. А с другой стороны, как найдет на него философское состояние, как заявит что-нибудь, типа: "Я с плохим человеком и в постель не лягу!", что смешно и само по себе из мужских уст: подмена, теоретически совершенно правомочная, слова «женщина» словом «человек», сразу всплывает этакая рыжая феминистка с докладом "Роль мужчины в жизни человека", а еще смешней другая подмена, не замечаемая Володей: деятельности предстательной железы и всего, что к ней прилагается — нравственным критерием, то есть работой невидимой миру (меняющейся от века к веку, от города к деревне и от одного народа до другого) железы моралистической.
Поговорить с Валерой? Невозможно! Алик тотчас принялся размышлять, почему невозможно, благополучно забыв на какое-то время о чем, собственно, хотел поговорить.
Иные мужчины принимаются говорить, когда устают действовать, иные, когда расслабляются, допустим после пива или бани, а скорей всего, и пива, и бани, Алик принадлежал к тем мужчинам, которые говорят всегда: вместо действия и вместе с действием, если уж без него никак не обойтись. Но ситуацию с Викой действительно требовалось обсудить, разве нет?
Алик не отказался от употребления редких слов, выражающих нежность, тех, что появились у него вместе с Викой, тех, что никогда не слышала Алла, но произносил их по инерции, без чувства и напряжения, инерция приводила к тому, что слова выскакивали дома, где им совсем не место, Алла слегка цепенела после какой-нибудь "золотой девочки", но ненадолго. Алик не отказывался от свиданий один раз в неделю, на два раза времени, правда, не хватало. Алик вообще не отказывался от Вики, нет, он не собирался отказываться от Вики, а позавчера в ресторане, когда они сидели с Володей и Валерой, даже испытал жгучую ревность, почему-то решив, что Валера может соблазнить его маленькую подружку. Но иногда он думал, а как здорово было бы, если б их отношения можно было законсервировать. Навалилось много работы, Алик уставал, Алла все чаще заговаривала о ремонте квартиры, что способно вывести из равновесия даже диплодока, не то, что нервного нынешнего мужчину. Вика ему не прискучила, ну разве что самую малость. Но с нею надо же было как-то поступать!
Вика никогда не заводила речи о дальнейших перспективах, о браке, детях. В какой-то момент Алику показалось подозрительным такое молчание, возможно, Вика испытывает к нему совсем не то, что говорит, возможно, она не рассматривает их отношения всерьез. В таком случае он не имеет права отнимать у нее время, отнимать месяцы и годы ее жизни из того недолгого периода, когда женщина может устроить свою судьбу почти по своему желанию, может выбирать. Еще пара лет, и Вике станет гораздо труднее выйти замуж. А если она не любит Алика, к чему все это? Получалось, что он берет на себя ответственность за женщину, которой совершенно не нужен, что называется, берет грех на душу ни за что. И обида укреплялась. В конце концов Алик не выдержал и сам завел разговор "о будущем". Вика охотно откликнулась, у Алика отлегло от сердца, но потом стало гораздо хуже. Вика подробно принялась интересоваться его жизнью с женой, их квартирой, квартирой Аллиной матери, даже квартирой родителей Алика, где в последнее время жили чужие люди, поскольку отец не вылезал из загранкомандировок, а мать ездила с ним с тех пор, как Алик вырос для самостоятельной жизни. Алик отдавал себе отчет, что расспросы ее не от корысти, Вика не жадная, никогда не выпрашивает подарки, не требует походов по ресторанам, но все же, все же… Не имеет она права расспрашивать про Аллу, неужели не чувствует. Пару раз он постарался осадить подругу, Вика обиделась, с тех пор Алик отмалчивался, переводил разговор на другое, а Вика, как назло, вошла во вкус подобных разговоров и, похоже, начала страдать. Плюс к тому, в постели тоже все разладилось, Вика сделалась холодна, обидчива без меры, и вообще, неожиданно Алик понял, что с Аллой ему в постели ничуть не хуже. Неужели, все дело в привычке? Как только пропал элемент новизны, Вика утратила большую часть своего очарования.
