Аркадий Аверченко - Караси и щуки
- Картина? Ничего себѣ. Воздуху маловато.
— Ну! A я уже, было, хотѣлъ купить ее. Вижу вы долго смотрите — значить, думаю, хорошая. Я уже три купилъ.
- Какія?
- Да вотъ тѣ, около которыхъ стоять. Я себѣ такъ и думаю: тѣ картины, около которыхъ стоять — значить, хорошія картины.
Я принялъ серьезный дѣловой видъ.
— A сколько людей должно стоять передъ картиной, чтобы вы ее купили?
- Десять, — такъ же серьезно отвѣтилъ онъ. — Не меньше. Три, пять, шесть — уже не то.
A вы сообразительный человѣкъ.
— Да; я только ничего не понимаю во многомъ. A природный умъ y меня есть. Вы знаете, какъ ловко я купилъ себѣ автомобиль? Я вѣдь въ нихъ ничего не понимаю… Ну вотъ прихожу въ автомобильный магазинъ, расхаживаю себѣ, гуляю. Вижу, какой-то господинъ выбралъ для себя машину… осмотрѣлъ онъ ее, похвалилъ, сторговался, a когда уже платилъ деньги, я и говорю: «уступите ее мнѣ, пятьсотъ отступного»… Удивился, но уступилъ. Хорошій такой господинъ.
- У васъ, очевидно, большія средства?
— Ахъ и не говорите. Намучился я съ ними… Вы уже уходите? Пойдемъ, я васъ подвезу на своей машинѣ… Прогуляться хотите? Ну, пойдемъ пѣшкомъ…
* * *Взявъ меня подъ руку, онъ зашагалъ подлѣ, заискивающе глядя мнѣ въ глаза и согнувшись въ своей великолѣпной шубѣ…
— Я былъ раньше такой бѣдный, что ужасъ: служилъ конторщикомъ, получалъ 40 рублей въ мѣсяцъ, но скопилъ сто рублей. Пришелъ одинъ товарищъ, говорить: «Давай купимъ пятнадцать стопъ бумаги, a черезъ недѣлю продадимъ». — «Давай». Купили по десяти рублей — черезъ недѣлю продали по четырнадцати. Подождалъ онъ. — «Давай, говоритъ, купимъ по пятнадцати, продадимъ по двадцати». Опять купили, опять продали. Понимаете? Дѣлать ничего не надо, a только покупать, подождать, a потомъ продавать. Понялъ я, въ чемъ штука, сталъ одинъ работать. Даже дѣло проще пошло: пріѣзжаю на бумажную фабрику: почемъ эта бумага? По восемнадцать! — Дѣлайте тысячу стопъ. Вотъ задатокъ. Дашь задатокъ и ждешь. Черезъ двѣ недѣли — письмо: «эта бумага уже стоить по двадцать четыре. Предлагаемъ пять тысячъ отступного». Беру отступное, заказываю новую. Понимаете, удобство? Ни брать бумаги не нужно, ни возить ее, ни продавать… Ты себѣ гуляешь, a она себѣ растетъ. Очень спокойное дѣло. Ну, a теперь я рѣшилъ зажить по-человѣчески… Скажите, лошадь имѣть — шикарно?
- Очень.
- Надо бы купить. Знаете что? Я въ лошадяхъ ничего не понимаю. Вы купите лошадь, съ этой самой… съ повозкой! A потомъ продайте мнѣ съ надбавкой. Заработаете — и мнѣ спокойнѣе.
— Нѣтъ, я этими дѣлами не занимаюсь.
- Жалко. На кого это вы такъ посмотрѣли?
- Дама одна прошла. Красивая.
- Серьезно, красивая? Да очень. Эффектная.
— Слушайте, a что если ее взять на содержаніе?
- Почему непремѣнно ее?!..
— Я въ этомъ, видите ли, ничего не понимаю, a вы говорите — красивая. Возьму ее на содержаніе, а?
- Позвольте! A вдругъ это порядочная женщина.
— Ну, извинюсь. Большая бѣда. Сколько ей предложитъ, какъ вы думаете?
— Ей Богу, затрудняюсь.
- Предложу три тысячи въ мѣсяцъ, чортъ съ нимъ…
Онъ догналъ даму, пошелъ съ ней рядомъ… Заговорилъ… На лицѣ ея послѣдовательно выразилось: возмущеніе, удивленіе, смущеніе, недовѣрчивость, колебаніе и, наконецъ, — радость, розовымъ свѣтомъ залившая ея красивое лицо.
Покупатель бумаги нашелъ самое нужное въ своей пустой жизни…
* * *И подумалъ я:
«Теперь ты научишься и брилліанты покупать съ толкомъ, и обстановку выбирать въ настоящемъ стилѣ, и лошадь y тебя будетъ не одна, a двадцать одна, и картины появятся такія, передъ которыми будутъ останавливаться не десятки, a сотни, и во всемъ поймешь ты смыслъ и толкъ… и когда поймешь ты все это, какъ слѣдуетъ — не будетъ y тебя ни картинъ, ни лошадей, ни брилліантовъ, ибо есть справедливость на землѣ, ибо сказано: изъ земли взять, въ землю и вернешься.
Да будетъ впослѣдствіи тебѣ твое сорокарублевое жалованье пухомъ!»
«ПУБЛИКА»
Я сидѣлъ въ залѣ Дворянскаго собранія на красномъ бархатномъ диванѣ и слушалъ концертъ симфоническаго оркестра, которымъ дирижировалъ восьмилѣтній Вилли Ферреро.
Я не стенографъ, но память y меня хорошая… Поэтому, постараюсь стенографически передать тотъ разговоръ, который велся сзади меня зрителями, тоже сидѣвшими на красныхъ бархатныхъ диванахъ.
- Слушайте, — спросилъ одинъ господинъ своего знакомаго, прослушавъ геніально проведенный геніальнымъ дирижеромъ «Танецъ Анитры». — Чѣмъ вы это объясняете?
— Что? Да вотъ то, что онъ такъ замѣчательно дирижируетъ.
- Простой карликъ.
- То есть, что вы этимъ хотите сказать?
— Я говорю — этотъ Ферреро — карликъ. Ему, можетъ быть, лѣтъ сорокъ. Его лѣтъ тридцать учили-учили, a теперь вотъ — выпустили.
- Да не можетъ этого быть, что вы! Поглядите на его лицо! У карликовъ лица сморщенныя, старообразныя, a y Вилли типичное личико восьмилѣтняго шалуна, съ нѣжнымъ оваломъ и пухлыми дѣтскими губками.
— Тогда, значитъ, гипнотизмъ.
— Какой гипнотизмъ?
— Знаете, который усыпляетъ. Загипнотизировали мальчишку и выпустили. Махай, молъ, палочкой.
- Позвольте! Всѣ ученые заявили, что подъ гипнозомъ человѣкъ можетъ дѣлать только то, что онъ умѣетъ дѣлать и въ нормальной жизни. Такъ, напримѣръ, девѣушку можно подъ гипнозомъ заставить поцѣловать находящагося вблизи мужчину, но никакъ нельзя заставить говорить ее по-англійски, если она не знала раньше англійскаго языка.
- Серьезно?
- Ну, конечно.
- Тогда все это очень странно.
- Въ томъ-то и дѣло. Я поэтому и спрашиваю: чѣмъ вы объясняете это?
— Можетъ, его мучили?
— Какъ мучили?
— Да вотъ, знаете, какъ маленькихъ акробатовъ…
Разсказываютъ, что ихъ выламываютъ и даже варятъ въ молокѣ, чтобы y нихъ кости сдѣлались мягче.
- Ну, что вы! Гдѣ же это видано, чтобы дирижеровъ въ молокѣ варили?
— Я не говорю въ буквальномъ смыслѣ — въ молокѣ. Можетъ быть, просто истязали. Схватятъ его за волосы и ну теребить: «дирижируй, паршивецъ!» Плачетъ мальчикъ, a дирижируетъ. Голодомъ морятъ тоже иногда.
- Ну, что вы! Причемъ тутъ истязанія. Вонъ даже клоуны, которые выводятъ дрессированныхъ пѣтуховъ и крысъ и тѣ дѣйствуютъ лаской.
— Ну, что тамъ ваша ласка! Если и добиваются лаской, такъ пустяковъ — пѣтухъ, потянувъ клювомъ веревку, стрѣляетъ изъ пистолета, a крыса расхаживаетъ въ костюмѣ начальника станціи. Вотъ вамъ и вся ласка. A здѣсь — маленькій мальчуганъ дирижируетъ симфоническимъ оркестромъ! Этого лаской не добьешься.
— Значитъ, по вашему, его родители истязали?
- A позвольте! Зачѣмъ бы иначе въ эту исторію вмѣшалось общество защиты дѣтей отъ жестокаго обращенія. Значитъ, ребенка истязали.
— Значить, по вашему выходить такъ: беремъ мы обыкновеннаго миловиднаго мальчика, начинаемъ истязать, колотить его почемъ попало — и мальчишка черезъ годъ-два уже дирижируетъ симфоническимъ оркестромъ такъ, что всѣ приходятъ въ восторгъ?!. Просто же вы смотрите на вещи.
- Виноватъ! Вы вотъ все меня спрашиваете: объясни, да объясни. A какъ вы сами объясняете?
- Что? Вилли Ферреро?
- Да-съ.
- Тутъ если и можетъ быть объясненіе, то гораздо сложнѣй. Послѣднія завоеванія оптической техники…
- Вы думаете — посредствомъ зеркалъ?
- То есть?
- Знаете, зеркала подъ извѣстнымъ угломъ… Фокусники достигаютъ того, что…
— Нѣтъ-съ, это пустяки. A видѣлъ я лѣтомъ въ «Акваріумѣ» механическаго живописца. Маленькій человѣкъ, который собственноручно портреты съ публики писалъ. Представьте себѣ, я узналъ, какъ это дѣлается: онъ соединенъ электрическимъ проводомъ съ настоящимъ живописцемъ, который сидитъ за кулисами и рисуетъ на другой бумагѣ. И что же вы думаете! Устроено такъ, что маленькій живописецъ геніально точно повторяетъ всѣ его движенія и рисуетъ очень похоже.
- Позвольте! Механическаго человѣка можно двигать электричествомъ, — но вѣдь Ферреро живой мальчикъ! Его даже профессора осматривали.
— Гм! Пожалуй. Ну, въ такомъ случаѣ — я прямо отказываюсь понимать: въ чемъ же тутъ дѣло?!.
Я не могъ больше слушать этого разговора:
- Эй, вы, господа. Все, что мы говорили, можетъ быть очень мило, но почему вамъ не предположить что-либо болѣе простое, чѣмъ электрическіе провода и система зеркалъ…
- Именно?
- Именно, что мальчикъ — просто геніаленъ!
- Ну извините, — возразилъ старикъ-авторъ теоріи объ истязаніи. — Вотъ именно, что это было бы слишкомъ простое объясненіе!
