Евгений Козловский - Кгасная площадь
Молотов, шепнулаподругаи указалалегким движением подбородканаподгоняющего старичка. Урожденный Скрябин. Рээт сосредоточилавнимание, сосредоточилавзгляд, от чего лицо старичкаприблизилось, предъявив подробности, впрочем, подробности только крупные. Собственно, кроме совершенно выцветших, некогдаголубых (как у нее?) глаз, подробность былаодна: те самые усы, которые помнилаРээт с давних, детских еще времен, с первого или второго класса, когдав ЫРодной речиы портрет этого усатого человекарасполагался над крупно набранным текстом о главном соратнике и продолжателе дела, анасоседней по развороту страничке прежде был другой соратник и продолжатель, еще, кажется, главнее, с тонкими губами и в пенсне без оправы, но однажды учительницавелеладругого соратникаи продолжателя аккуратно вырезать, потому что был он, как выяснилось, не соратником, аанглийским шпионом и буржуазным -- подобно отцу Рээт и отцам большинстваодноклассников -- националистом, и теперь сквозь прямоугольную дыру просвечивало что-то о Сталине му-у-драм, Ра-ад-ном и лю-би-и-мам[7. Впрочем, возможно, и не о Нем, адругие стихи. Сам же ра-адной и люби-и-мый повторялся в учебнике множество раз, и если б пришлось вырезать Его, то, пожалуй, учебник распался бы, но это и в голову никому влететь не могло: вырезать Его, -потому что было невообразимо.
Подругамеж тем продолжаласвою экскурсию: вон тот, низенький, -- бывшая грозаМосквы, главный следователь прокуратуры. Впрочем, сейчас его в этом качестве мало кто помнит, сейчас он знаменитый кинорежиссер, лауреат многих премий, даже заграничных. Может, слышала? Дулов? Рээт мотнулаголовою: кроме наших, я только одного кинорежиссеразнаю -- Долгомостьева, и, оторвав зачарованный взгляд от дряхлых городошников, обернулаего к подруге, придав вопросительное выражение. Теперь подругаотрицательно мотнулаголовою. А третий, в форме, это ни много ни мало -- генерал Серпов, Иван Петровичю И Рээт сразу же вспомнилафамилию, известную ей и от матери, и от Велло, и кое еще от кого, вспомнилаи вздрогнула. Тот самый? Сколько ж ему лет было в сороковом? Сорок один, ответилаподруга. Сорок один и четыре месяца. Откудаты все так хорошо знаешь? удивилась Рээт. Это моя работа. Охранапамятников русской старины. И поправилась: ]советской старины. Кстати, тастарушка, что таскает им биты -женаМолотова, ПолинаЖемчужинаю А я думала, ты по церквям. юВ свое время известная женщинабыла, своего родаартистка. Ее Сталин посадил зачто-то, а, может, и сам супруг. Я даже так слышала, что онасупругу с офицером изменила, аМолотов офицерапод расстрел, аей срок по пятьдесят восьмой заизмену родине. В пятьдесят пятом старуху выпустили, реабилитировали, но Вячеслав Михайлович реабилитацию не признал. До сих пор держит по нормам лагерей особого режима. У них в спальне, говорят, и нары есть, и баланду он супруге нагазе варит. Вот -наобщие работы вывел. Ну, что стоишь? Ты хотелаМолотова -- имей! Другого случая, может, и не представитсяю
От площадки дунуло ветром, и в нем почуялся Рээт гнилостный запах. Ага, пригляделась она: там, почти неразличимые заудвоенной углом сеткою, стояли переполненные мусорные контейнеры. Рээт обернулась: подруги не оказалось, словно тем самым ветром ее и сдуло, -- ни подруги, ни стукакаблучков. Очень медленно, словно некую постороннюю силу пытаясь обмануть, повернулась Рээт назад, уверенная, что никакой площадки и никаких стариков тоже не увидит, аодни столетние клены, асфальт дамусорные контейнеры. Но -- где уж там! -старики были. (Не успеваю! подумал Долгомостьев, прибавляя шагу. Все равно не успеваю! Они с нею быстрее управятся!)
Генерал прицелился и последней своей битою распечатал письмо: ваша, понимаешь, очередь, Семен Израйлич!.. Ильич!.. крикнул молодой женский голос из верхнего этажасветло-кирпичного здания; понизу прослоенное каким-то стенами и заборами, оно было совсем рядом, нависало над площадкою. Сколько повторять?! В конце концов, я навас в народный суд подам заклевету! Дура, понимаешь, едваслышно буркнул Иван Петрович. Чего разоряешься? Мы ж его и так, понимаешь, не бьем, не выгоняемю
Рээт дернулась назад: что ей было тут делать? о чем и с кем разговаривать? глупо, даи жуткою но завторым изгибом коридора, когдав виду уже оказался желтый незнакомый дворик, замешкалась, поняла, что уйди -- в жизни больше не найдет эту площадку, заплутает в задворках, и Велло погибнет, -- и нерешительно пошлав обратном направлении, надеревянный стук. И тут, завторым коленом, когдаи дворик успел скрыться, и площадкаеще не появилась, дорогу загородиластарухас огромным, нависшим над губою, словно клюв у попугая, носом и, должно быть, лысая, потому что сивый, кудряшками, нейлоновый парик сбился набок, приоткрывая желтую кожу черепа. Одетабыластарухав немыслимо оранжевые брюки и строгую белую, такую почти, как и наРээт, кофточку -- курсистскую, -ав руке держаласумку, каких никогда, разве в кино, и не видывалаРээт; старинную, кожаную, потертую. Ридикюль, пришло в голову, хотя Рээт совсем не былауверена, что это называется именно ридикюлем. Взяться старухе, казалось бы, неоткуда: проход узкий, едваразминешься, площадкаограниченазаборами и глухими стенами, вся как наладони, и старухи прежде не было наплощадке -- Рээт поклясться готова. Небось по Молотовапришли, душенька? ласково осведомилась старуха. По его многие ходят, дело хорошеею И, подмигнув сообщнически, так что кончик носапрямо-таки влез в рот, сунуларуку в невероятный свой ридикюль. Вот, одалживайтесь. Вполне еще подходящий. Отравленный. Для женишкаприпасла. Женишкаподжидаю! Что-то холодное, наощупь грязно-ржавое оттянуло подставленную инстинктивно ладонь Рээт. Вы что! закричала(так показалось ей -прошепталанаделе) Рээт, скосив глазанаруку. Зачем это?! Вот чудачки, ни однане берет! пожалаплечами старуха. А как вы с ним еще разговаривать собираетесь? Рээт бросиларевольвер наасфальт, кинулась к выходу, но старухарешительно перегородиладорогу, так решительно, что чувствовалось: с нею и не справишься, -- апотом потихоньку двинулась наРээт: уговорю-ую уговорю-ую поката, пятясь, не оказалась нагородошной площадке, насамом виду, нафоне желтой стеночки, словно голаяю (Всё! выдохнул Долгомостьев. Опоздал! Разве что, может, во времени ошибсяю)
Старики как-то сразу, будто по команде, оглянулись наРээт. Милая, понимаешь, дама, не нас ли уговаривать собрались? проверещал генерал. Вячеслав, понимаешь, Михайлович! Давай наспор напару пива: к тебе! Онаи по лицу эстонка, и по глазам особенно. Риббен-, понимаешь, -тропочка. Каздале-е-вский! восторженно выпел Дулов. Каздале-е-вский!.. Вячеслав Михайлович -- битав руке -- двинулся наприросшую к месту Рээт, галантно завладел ее ручкою, пахнущей ржавчиною, склонился в поцелуе: вы совершенно очаровательныю -- но оттуда, из склоненного, комплиментного положения заметил лысую старуху, выпрямился, битою нанее намахнулся: пошлавон, убийцапроклятая! Террористка! Это ж надо слово такое выдумать: пермь! А другая старуха, та, в ватнике, сверкнуланаРээт исподлобья ревнивым взглядом. Как выстрелила.
Рээт и впрямь казалась совершенно очаровательною: недавний испуг нарумянил щеки, растопил голубой ледок глаз, сквозь тугое крахмальное полотно белой с кружевами кофточки смутно просвечивают контуры любимого польского -застежкаспереди -- лифчикаЫанжеликаыю Был в Рээт и недостаток, главный долгомостьевский пунктик, ибо Долгомостьев, выбирая женщину, всегдаочень оглядывался наокружающих: как сочтут его выбор, завидовать станут или злорадно сочувствовать? -- талия ее быланемного низка, -- но старикам, видать, деладо этого не было, и верхней, безупречной половины Рээт вполне хватало им для самого полного восторга.
Вы, сдается, хотели попросить меня о чем-то, милая дама? Ценаизвестная, так что пожалуйста, не стесняйтесь. Или город чтоб вернули. Только уж, Богаради, не по поводу наших с герром Риббентропом интимных сношенийю Дауж, понимаешь, не по поводу, поддакнул Иван Петрович (они с Дуловым уже подтянулись к Рээт, стали рядышком, аДулов то нанее поглядывал, то как-то исподтишка, опасливо, голову задирал-заворачивал: насветлый дом, наверхний этаж его), ато, понимаешь, его, пожалуй, и пензии лишат. Гродалишили, из партии выгнали, атут еще и пензии. А какая, понимаешь, жизнь без пензии? Без кайфа, как любит выражаться юный наш друг Долгомостьев, нету и лайфа. Вы ж Вячеслав Михайловичанасодержание, понимаешь, не возьмете, аему еще и жену кормить. Супругу дней его суровых. Супруге суровых дней насладиться бы передышкою, сесть неподвижно накорточки в дальнем углу площадки, голову зарыть бы в колени, -- ан нет: наблюдала, ревновала, нервничалаю
Рээт всегдазнала, Рээт предчувствовала, что Долгомостьев связан с кем-то в этом роде. Ну что ж: спалас ним -- готовапереспать и с каждым из этих или даже со всеми вместе, готовасделать, что только они ни пожелают, -- лишь бы расторгнуть паскудный секретный пакт или другим каким способом спасти Велло, азаодно и Эстонию. Но готовность оказывалась ни к чему: Рээт уже успелапонять, что старики совершенно бессильны помочь, что не годны ни начто, кроме сладострастных пакостей, и попыталась вырвать обслюнявленную руку из сухих крепких пальцев. Однако, хваткабылапрочная, спортивная, у Рээт ничего не получилось, только румянец разросся нащеках и онанаглазах похорошелаеще; старики оценили: гаденько запереглядывались, причмокивая. Не рвитесь, сказал генерал, ато, понимаешь, погибнете. Раз уж пришли сюда -- рваться, понимаешь, нечего.
