Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
В стороне Поварской кто-то протяжно прокричал неясное слово, и тотчас же из-за церкви навстречу Климу бросилась дородная женщина; встряхивая головою, как лошадь, она шипела:
- Ох, господи, ох...
За нею выскочил человек в черном полушубке, матерно ругаясь, схватил ее сзади за наверченную на голове шаль и потащил назад, рыча:
- Встань за церковь, дура, чорт, в церковь не будут стрелять...
- Р-разойди-ись! - услышал Самгин заунывный крик, бросился за угол церкви и тоже встал у стены ее, рядом с мужчиной и женщиной.
- Молчи, - вполголоса командовал мужчина, притиснув женщину спиной своей к стене. - Не пикни! Надо выждать, куда идут... Эх, дожили, - он еще крепче выругался, голос его прозвучал горячо. Самгин осторожно выглянул за угол; по площади все еще метались трое людей, мальчик оторвался от старика и бежал к Александровскому училищу, а старик, стоя на одном месте, тыкал палкой в землю и что-то говорил, - тряслась борода. С Поварской вышел высокий солдат, держа в обеих руках винтовку, а за ним, разбросанно, шагах в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики и человек десять штатских с ружьями; в центре отряда ехала пушечка - толщиной с водосточную трубу;
хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной. Рядом с пушкой лениво качался на рыжей лошади, с белыми, как в чулках, ногами, оловянный офицер, с бородкой, точно у царя Николая. Рукою в белой перчатке он держал плетку и, поднося ее к белому, под черной фуражкой, лицу, дымил папиросой. Солдаты, кроме передового, тоже казались оловянными; все они были потертые, разрозненные, точно карты, собранные из нескольких игр.
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это - Дьякон.
Солдаты выстрелили восемь раз; слышно было, как одна пуля где-то разбила стекло. Передовой солдат прошёл мимо Дьякона, не обращая внимания на его хриплые крики, даже как будто и не заметив его; так же равнодушно прошли и еще многие, - мучительно медленно шли они. Проехала пушка, едва не задев Дьякона колесом. Дьякон все бил палкой по земле и кричал, но когда пушка проехала, маленький солдатик, гнилого, грязно-зеленого цвета, ударил его, точно пестом, прикладом ружья по спине; Дьякон неестественно изогнулся, перекинулся на колени, схватил палку обеими руками и замахал ею; тут человек в пальто, подпоясанном ремнем, подскочив к нему, вскричал жестяным голосом;
- Ах, мерзавец! Вот-т - он...
Нагнулся и сунул штык, точно ухват в печку, в тело Дьякона; старик опрокинулся, палка упала к ногам штатского, - он стоял и выдергивал штык. Все это совершилось удивительно быстро, а солдаты шли все так же не спеша, и так же тихонько ехала пушка - в необыкновенной тишине; тишина как будто не принимала в себя, не хотела поглотить дробный и ленивенький шум солдатских шагов, железное погромыхивание пушки, мерные удары подков лошади о булыжник и негромкие крики раненого, - он ползал у забора, стучал кулаком в закрытые ворота извозчичьего двора. Совершенно отчетливо Самгин слышал, как гнилой солдатик сказал:
- Не умеешь.
За спиною Самгина мужчина глухо бормотал:
- Нищего убили, слепого-то, сво-олочи, - гляди-ко! Тяжело дышала женщина:
- Ой, господи! Пойдем, Христа ради, Егорша! Пушка-то...
Штатский человек, выдернув штык и пошевелив Дьякона, поставил ружье к ноге, вынул из кармана тряпочку или варежку, провел ею по штыку снизу вверх, потом тряпочку спрятал, а ладонью погладил свой зад. Солдатик, подпрыгивая, точно резиновый, совал штыком в воздух и внятно говорил:
- Вот как действуй - ать, два! Теперича отбей, - как отобьешь?
Штатский снял шапку, перекрестился на церковь, вытер шапкой бородатое лицо.
- Старика этого мы давно знаем, он как раз и есть, - заговорил штатский, но раздалось несколько выстрелов, солдат побежал, штатский, вскинув ружье на плечо, тоже побежал на выстрелы. Прогремело железо, тронутое пулей, где-то близко посыпалась штукатурка.
- Похоже - в нас? - шепотом спросил мужчина в полушубке и, схватив Самгина за плечо, дернул его на себя. - На Воздвиженку идут! Айдате, господин, кругом! Скорей!
Толкая женщину в спину, он другой рукой тащил Самгина за церковь, жарко вздыхая:
- А-яй! До чего довели, а?
- Слава те, господи, пушка-то не стреляет, - всхлипывая, ныла женщина.
- Нищих стреляют, а? Средь белого дня? Что же это будет, господин? строго спросил мужчина и еще более строго добавил: - Вам надо бы знать! Чему учились?
- Вы сами знаете - народ недоволен, - сквозь зубы ответил Самгин, но это не удовлетворило мужчину.
- Народ всегда недоволен, это - известно. Ну, однако объявили свободу, дескать - собирайтесь, обсудим дела... как я понимаю, - верно?
- Да идем же, Егорша, - просила женщина.
- Постой, сестра, постой! Ушли они... Сняв шапку, Егорша вытер ею потное лицо, сытое, в мягком, рыжеватом пухе курчавых волос на щеках и подбородке, - вытер и ожидающе заглянул под очки Самгина узкими светленькими глазами.
- Кто же это блудит, а? В запрошлом году у нас, в Сибири, солдаты блудили, ну, а теперь?
Самгин молчал, глядя на площадь, испытывая боязнь перед открытым пространством. Ноги у него отяжелели, даже как будто примерзли к земле. Егорша все говорил тихо, но возбужденно, помахивая шапкой в лицо свое:
- Это - ни к чему, как шуба летом...
Самгин движением плеча оттолкнулся от стены и пошел на Арбат, сжав зубы, дыша через нос, - шел и слышал, что отяжелевшие ноги его топают излишне гулко. Спина и грудь обильно вспотели; чувствовал он себя пустой бутылкой, - в горлышко ее дует ветер, и она гудит:
"О-у-у..."
Проходя шагах в двадцати от Дьякона, он посмотрел на него из-под очков, - старик, подогнув ноги, лежал на красном, изорванном ковре; издали лоскутья ковра казались толстыми, пышными.
"Как много крови в человеке", - подумал Самгин, и это была единственная ясная мысль за все время, вплоть до квартиры Гогиных.
В комнате Алексея сидело и стояло человек двадцать, и первое, что услышал Самгин, был голос Кутузова, глухой, осипший голос, но - его. Из-за спин и голов людей Клим не видел его, но четко представил тяжеловатую фигуру, широкое упрямое лицо с насмешливыми глазами, толстый локоть левой руки, лежащей на столе, и уверенно командующие жесты правой.
- Позвольте, товарищ, - слышал Самгин. - Неразумно, неисторично рассматривать частные неудачи рабочего движения...
- Преступные ошибки самозванных вождей! - крикнул сосед Самгина, плотный человек с черной бородкой, в пенснэ на горбатом носу.
- Разумнее считать их уроками истории... Толкая Самгина и людей впереди его, человек в пенснэ безуспешно пробивался вперед, но никто не уступал ему, и он кричал через головы:
- Сколько вы погубите рабочих?
- Меньше, чем ежедневно погибает их в борьбе с капиталом, - быстро и как будто небрежно отвечал Кутузов. - Итак, товарищи...
Но голос его заглушил густой и мрачный бас высокого человека с длинной шеей:
- Обе ваши фракции дробят общественное движение, командование; восстанием должна руководить единая партия, это - азбука!
- Идите учить детей этой азбуке, - немедленно отозвался Кутузов.
Прозвучал грубый голос Пояркова:
- К порядку, товарищи!
Но это не укрощало людей, и хотя Самгин был очень подавлен, но все же отметил, что кричат ожесточеннее, чем всегда на собраниях.
"Разумеется, он должен быть здесь", - вяло подумал Самгин о Кутузове, чувствуя необходимость разгрузить себя, рассказать о том, что видел на площади. Он расстегнул пальто, зачем-то снял очки и, сунув их в карман, начал громко выкрикивать:
- Сейчас, на Арбатской площади... - Начал он с уверенностью, что будет говорить долго, заставит всех замолчать и скажет нечто потрясающее, но выкрикнул десятка три слов, и голоса у него не хватило, последнее слово он произнес визгливо и тотчас же услышал, свирепый возглас Пояркова:
- Прошу прекратить истерику! Какой там, к чорту, дьякон? Здесь не панихиды служат. К порядку!
Клим почувствовал, что у него темнеет в глазах, подгибаются ноги. Затем он очутился в углу маленькой комнаты, - перед ним стоял Гогин, держа в одной руке стакан, а другой прикладывая к лицу его очень холодное и мокрое полотенце:
- Что это с вами? У вас кровь из носа идет. Нате-ка, выпейте... О каком это дьяконе вы кричали?
Ледяная вода, разбавленная чем-то кислым, освежила Клима, несколькими словами он напомнил Алексею, кто такой Дьякон.
- Ага, - помню, старик-аграрник, да-да! Убили? Гм... Не церемонятся. Вчера сестренка попала - поколотили ее. - Гогин говорил торопливо, рассеянно, но вдруг сердито добавил: - И - за дело, не кокетничай храбростью, не дури!..
