Иван Мележ - Люди на болоте (Полесская хроника - 1)
Отец снова поглядел в окно, за которым темнело поле.
- Как?
- Я сюда, этим окном, - на огород... На улицу...
- Одурела! - ужаснулась мачеха. - Да он тебя из обреза в момент!..
- Он не заметит.
- Погубить захотела всех! Если своей головы не жалко, то подумала бы хоть об отцовой! О Хведьке подумала б!
- А вы б о Василе подумали! - в голосе Ганны послышались слезы.
- Ничего с ним не случится, с Василем твоим!
Ганна сделала шаг к окну, но мачеха опередила ее, раскинула руки.
- Не пущу!.. Тимох! - крикнула она. - Ты чего стоишь как пень! Не видишь!
- Не надо! - мягко сказал Ганне отец. - Ничего ему не сделают.
- Не сделают!..
Ганна, давясь слезами обиды и отчаяния, отошла от мачехи, опустилась на лавку. Тревога за Василя, за дядьку Ахрема, однако, скоро высушила ее слезы. Она чутко вслушивалась в тишину села, улавливала дружный лай собак со стороны пригуменья и с давящим беспокойством, со страхом ждала, что вот-вот грянет выстрел, но всюду было тихо. Ни одного подозрительного звука не услышала Ганна.
- Спят, скажи ты, все, как просо продавши... - удивился вслух отец.
- Кто спит, а кто сидит и не дышит, - отозвалась мачеха Она осторожно подошла к окну в сторону поля. - Стоит, как пугало!..
Потом Ганна услышала неподалеку тихий свист. Насторожилась и обрадовалась - тень-пугало, торчавшая за изгородью, удалялась от хаты.
- Пошел, - с облегчением отметил и отец.
Бандит скоро исчез в темном поле. Ганна встала, молча подалась в сени.
- Ты куда? - услышала она за собой голос мачехи.
- Туда же!.. Пойду посмотрю.
- Опять! Сама на рожон лезет!..
- Не трогай! - вступился отец.
Ганна осторожно приоткрыла наружную дверь, осмотрелась. Вокруг было тихо, однако тишина эта не только не успокаивала, но даже настораживала. Спускаясь с крыльца, Ганна невольно задерживала дыхание, боясь окрика. Прижимаясь к стене, быстро перебежала за угол хаты и только тут на миг оглянулась - не темнеет ли где-нибудь фигура бандита. Было по-прежнему тихо, никто не стоял на ее пути.
И она, уже не оглядываясь, не прислушиваясь, переметнулась через изгородь, прямиком через мокрые, по-осеннему голые огороды полетела к Василевой хате.
По его двору от повети, пугавшей черным провалом, Ганна пошла тише. В груди защемило от недоброго предчувствия: с Василем что-то случилось! Она боялась представить себе - что, отгоняла страшные мысли, неясные, неопределенные, сама спорила с собой, успокаивала себя, но страх за Василя одолевал ее все сильнее. Боясь за него, она сновд упрекала себя, что ушла, оставила его одного в такой момент...
Часто, нетерпеливо зазвенело стекло под ее пальцами.
- Тетка Алена!
Ждать, казалось, пришлось целую вечность. Она прижалась лбом к холодному стеклу, стараясь увидеть, что там, в хате. Было темно, ничего нельзя было разобрать. Наконец кто-то подошел к окну, послышался голос старого Дениса:
- Кто там ни свет ни заря?
- Это я. Ганна Тимохова.
Знала уже, что Василя дома нет, похолодела от страха, но спросила:
- Василя нет?
За стеклом мелькнуло встревоженное лицо его матери.
- Василя?
Мгновенно открылась дверь.
- Я же думала!.. Он же к тебе...
- Мы стояли возле нашей хаты... Только вы не бойтесь. Еще ничего не известно...
- Ой, что ты говоришь, Ганнуля!..
На крыльцо вышел старый Денис, закашлял.
- Мы стояли, как вдруг подошли два человека. Из маслаков, оказалось...
- Бандиты?!
- Повели его с собой. Меня прогнали, а его повели...
- Божечко мой! - ужаснулась мать.
- Они что-то про дядьку Ахрема спрашивали... Так Василя, видно, и погнали, чтоб показал...
- Ахрема, говоришь? - отозвался дед. - Зачем им Ахрем понадобился?
- Не сказали.
- Не к добру, конечно... - в раздумье произнес дед.
- Божечко, - покачала головой тетка Алена, и неизвестно было, о ком она теперь беспокоилась - об одном сыне или и об Ахреме.
Только сейчас поняла Ганна причину своей тревоги. Нет, не об одной жизни его она волновалась. Если Василь послушает их, покажет хату Ахрема, его отпустят, наверно. Но неужели он покажет, приведет беду к дядьке Ахрему?
Если покажет, то сам будто станет заодно с ними! Пособник ихний! Осудят его или не осудят - она об этом не думала, - он поможет загубить человека! Преступником будет!
Нет-нет! Он не сделает этого. Не должен! Не станет их пособником, пусть хоть и под угрозой! Он - смелый, вон как защищал ее... Но ведь тогда они могут учинить над ним бог знает что! Не учинят!.. Скорее всего - он или убежит, или обманет их... Покажет кого-нибудь другого...
Василева мать сбегала в хату, возвратилась, завязывая платок. Ганна поняла, что она собирается делать, попросила:
- Вы не ходите!.. Я сама пойду поищу! Еще, чего доброго, 4они торчат где-нибудь, банда эта!
- Нет, я пойду! Не могу я!.. Страшно мне за него...
Дед Денис поплелся на улицу, а они направились к загуменьям. Но только завернули за хлев, увидели человека, тихо двигающегося бороздой навстречу.
- Василь?! - обрадованно заспешила мать. - Жив!
Он ответил не сразу, неохотно:
- Цел!..
Ганна по его настороженности, по голосу догадалась, что было с ним. Но еще не хотела верить, когда спросила:
- Что там... с Ахремом?
- Не был там... Живой, видно...
Теперь она уже не сомневалась. Довел. Показал. Помог им, бандитам. И сочувствие и нежность кВасилю будто сразу выветрились из Ганниного сердца. Ей показалось вдруг, что не Василь, а кто-то другой, незнакомый, чужой, стоит перед ней.
С обидой, с ощущением беды, не прощаясь, Ганна бросилась огородами к своему дому.
Он побежал за ней, нагнал, схватил за руку, хотел что-то сказать:
- Ганна!
Она спокойно, но решительно вырвала руку, сказала непримиримо:
- Отойди!..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Истина "нет ничего тайного, что не стало бы явным" была известна куреневцам, видимо, больше, чем всякая другая.
Еще напуганный Грибок никому, кроме своей жены, и слова не сказал, еще молчали взволнованные каждый по-своему Ганна и Василь, а слух о ночном событии плыл по селу от хаты к хате, от колодца к колодцу.
Слух этот, переходя от человека к человеку, обрастал богатой, чаще всего женской, куреневской фантазией, и к вечеру неясное для многих происшествие разрослось до таких размеров, что сердца не только детей, но и взрослых томились в тревоге. Говорили, что бандитов было не менее сотни, а может и больше, и что был там сам Маслак, и что Маслак сказал: если они, куреневцы, будут переделять землю, - не жить им, не ждать добра. После этого обычно шли догадки о том, что же могут сделать маслаки. Были, конечно, среди куреневцев и маловеры, которые посмеивались над слухами, доказывали, что в них девяносто девять процентов выдумки, - таких в деревне жило тоже немало.
Как бы там ни было, а в Куренях царила тревога и настороженность...
Уже в тот же день, а может и на другой утром, слух дошел через вязкую дорогу до сельского Совета, потому что уже после полудня в неуютной, длинной, похожей на хлев, хате куреневского грамотея Андрея Дятла, или, как его звали в селе, Рудого, сидел милиционер Шабета и выяснял все обстоятельства прихода бандитов.
Шабета был выдающимся, почти легендарным человеком.
Обычный милиционер, он имел тут такой авторитет, какого, вероятно, не было ни у одного не только волостного, но и уездного руководителя. Он удивлял жителей окружающих деревень редкой отвагой, преданностью делу. Не раз и не два угрожали ему бандиты, стреляли в него из обрезов, прострелили у локтя левую руку, а Шабета на своем терпеливом конике бесстрашно, неутомимо скакал из деревни в деревню, выяснял, успокаивал, наводил порядок...
Первым Шабета вызвал Грибка. Ахрем появился в хате не один, а под охраной своей сегодня очень решительной жены.
Выпроводив во двор посыльного, плечистый, полнотелый, похожий на борца Шабета, который перед этим с озабоченным видом просматривал как"ю-то бумагу, холодно взтлянул на Грибкову Адарью и приказал:
- Гражданка, прошу выйти.
- Почему это выйти?.. Или я чужая? - Грибчиха даже не шевельнулась.
- Не положено. Тут сейчас будет следствие.
- Ну и пусть!..
- Не положено, ясно?
- Или ты не знаешь меня! - Грибчиха готова была обидеться, но вдруг переменила тон, подумав, что только рассердит его: - Знаешь же, Антон, а так говоришь!..
Она сказала "знаешь" мягко, с каким-то особым значением, видимо желая напомнить о том, что не раз кормила его обедом и даже закрашенным самогоном угощала, - поклявшись, что купила на ярмарке.
- Не положено, ясно?
- Я же хочу помочь тебе в следствии этом, - подступила с другой стороны Адарья.
- Сами разберемся.
- Не разберетесь. Он без меня ничего вам не скажет! - уже упрямо, горячась, заявила Грибчиха. Она толкнула мужа: - Что ты молчишь, как язык прикусил!
- Она правду говорит... - угрюмо бросил неразговорчивый Грибок.
Шабета помолчал, будто показывая, что решить это не просто, и позволил остаться. Черт с ней, этой упрямой бабой, может, и стоящее что скажет.
