Федор Сологуб - Книга разлук. Книга очарований
Обзор книги Федор Сологуб - Книга разлук. Книга очарований
Федор Кузьмич Сологуб
Книга разлук. Книга очарований
Книга разлук
Посвящаю моей сестре.
Они были дети
Глава 1
Два гимназиста шли домой по аллее Летнего сада, который был гордостью дремотного уездного города Сарыни, и равнодушно посматривали на величавые дубы. Мальчикам не жаль было желтых листиков, которые начали падать на сыроватый после утреннего дождя песок. Они были заняты разговором, особенно один из них, лет семнадцати, в потертом мундире, порыжелой фуражке, тусклых и морщинистых сапогах. Руки его велики и грубоваты, угреватое лицо добродушно, а серые маленькие глаза смотрят иногда восторженно и умно. Имя его – Владимир Гарволин. Другой, Евгений Хмаров, – щеголь. Мундирчик на нем новенький, сшит превосходно. Лицо и руки Хмарова белые, с нежной кожей. Он высок для своих шестнадцати лет, – выше Гарволина на полголовы, – строен и красив. Его лицо портит высокомерная усмешка, которая не идет к мягким очертаниям рта и подбородка.
Гарволин горячился. Его пылкий голос мало соответствовал непредставительной фигуре, походке перевальцем и банальному содержанию его слов.
– Связи, карьера – вот ты о чем мечтаешь. А все это – ужасная чепуха! – говорил он. – Миллионы людей обходятся без связей и не помышляют ни о какой карьере. А мы, черствые эгоисты, воспитанные на народные трудовые деньги, вместо того, чтоб помнить свой долг перед народом, думаем о том, как бы получше устроиться. Вздор! Люди живы одною любовью.
Хмаров шел немного впереди и насмешливо улыбался.
– Идеалист! – сказал он наконец. – Что мне за дело до народа? Он сильнее меня, и тебя, – и всех нас, – пусть сам о себе позаботится. Да и любовь – штука хорошая, что и говорить, – только ею сыт не будешь.
– Нет, будешь! – энергично воскликнул Гарволин.
– Пустое! – с раздражением продолжал Хмаров. – Любить можно по-настоящему только тогда, когда обеспечен.
– Да пойми, что любовь прочнее всего обеспечивает жизнь.
– Как бы не так. Вот я, например, люблю сигары. А без денег какие сигары.
– Экий ты циник! – с кротким негодованием воскликнул Гарволин, и смуглые щеки его покрылись румянцем.
– Ничего не циник. И женщины денег стоят. К ним, брат, без подарков лучше и не суйся.
– Ты клевещешь на женщин.
– Ну нет, брат, уж это-то я по опыту говорю, – хвастливо возразил Хмаров и молодцевато огляделся вокруг бойкими, серыми глазами, в которых было что-то блудливое.
«А в самом деле, – подумал он, – надо подарить что-нибудь Шанечке. Дитя! ее и это еще позабавит».
– Вот только безденежье наше! – сказал он вслух, и по его лицу пробежала гримаска озабоченности.
– Вы богато живете, – заметил Гарволин. – Чай, здорово денег просаживаете.
– Что делать. Нельзя же нам жить как-нибудь. Ведь мы не какие-нибудь… мещане.
– Эх вы, барская спесь!
Хмаров надменно усмехнулся.
– Однако, прощай, – сказал он. – Мне тут подождать надо.
Гимназисты остановились на площадке сада. Гарволин вздохнул и угрюмо глянул в сторону.
– Шаньку Самсонову ждешь? – спросил он искусственным басом.
– А ты почем знаешь?
– Секрет-то не того… не велик.
– Да, брат, жду: просила здесь подождать, когда пойдет из гимназии.
– Что ж ты с ней, всерьез или так? – сумрачно спросил Гарволин.
– Шутить чужими чувствами – не в моих принципах, – внушительно ответил Хмаров.
– Ишь ты!
– Да вот видишь, почему я думаю о карьере: на моих руках не одна моя судьба. Не для себя самого я хочу сделать карьеру, а для любимой девушки.
– Девчонка еще она, да и ты, брат, зелен.
– За свои чувства я ручаюсь, – пылко ответил Хмаров, краснея, – а она, – она, брат, лучше всех женщин, какие когда-нибудь жили.
Голос его зазвенел юношеским восторгом, и холодные глаза тускло блеснули.
– Ну, давай вам Бог! – безнадежно сказал Гарволин.
Хмаров внимательно посмотрел на него и спросил насмешливо:
– Ты, что ж, тоже влюбился?
Гарволин махнул рукой, пожал руку Хмарова и торопливо пошел прочь.
«Бедняга! – подумал Хмаров – что делать, женщины ценят внешность, уважают самоуверенность, смелость».
Он смахнул со скамейки пыль тонким платком и сел. Лениво снял он фуражку и провел рукой по светлым, коротко остриженным волосам. Гарволин отошел несколько шагов, понурив голову и широко махая красными руками, внезапно он остановился, круто повернулся к Хмарову и крикнул:
– Я пойду к Степанову, не зайти ли за тобой?
– Ах, да, – встрепенулся Хмаров, – он все еще валяется?
– Не встает.
Хмаров подвигался на скамейке, уселся поудобнее, протянул ноги и сказал:
– Экий бедняга. Я бы пошел, да ведь ты знаешь, мои дамы такие мнительные.
– Махни по секрету! – посоветовал Гарволин.
– Неудобно, – кто-нибудь увидит, – они и от одной мнительности, пожалуй, захворают. Уж я лучше после.
– Как знаешь, – сказал Гарволин и повернулся было уходить.
– Послушай! – окликнул его Хмаров.
– Ну? – диким голосом спросил Гарволин и наклонил к Хмарову правое ухо.
«Экий медведь», – подумал Хмаров и улыбнулся.
– Я хотел тебя спросить, не нуждается ли он в чем.
– Да уж в нас с тобой не нуждается, не беспокойся, – грубо отрезал Гарволин и пошагал дальше.
По тому, как он пошевеливал плечами и размахивал руками, видно было, что он сердится.
IIХмаров прислонился к спинке скамейки и закрыл глаза. Черноглазая девочка представилась ему. – Смуглое личико с бойкой улыбкой и веселыми глазами… Он плотнее сжал глаза, всматривался и улыбался. Милые очертания смеялись, жили, сочные губы шевелились неслышными словами. А тепловатый ветерок веял, увядающие листья изредка падали с грустным, еле слышным шорохом.
Вдруг услышал он скрип песчинок, шелест юбочек и говор девочек. Гимназистки, – судя по голосам, их было пять или шесть, – прощались. Знакомый голос звенел задорно. Вот они разошлись, знакомые шаги направились к Хмарову.
– Шаня! – воскликнул он и открыл глаза. Перед ним стояла красивая девочка лет четырнадцати, рослая и крепкая. Несколько дикая веселость брызгала из каждой черточки смуглого лица, по которому беспрестанно пробегали смешные и милые гримаски. Загорелые щеки говорили об избытке здоровья. Большие черные глаза дерзко глядели из-под длинных ресниц. Полусросшиеся густые брови казались на первый взгляд слишком тяжелыми для веселого лица, но они соответствовали его твердым очертаниям. Шаня смеялась и хлопала руками.
– Какой ты милый, Женечка! – говорила она звенящим голосом. – Вот-то не ожидала тебя встретить.
– Ведь я сказал, Шанечка, что подожду: ты должна была верить, – сказал Хмаров с ласковым упреком.
– Ну, а я так и думала, что ты улепетнешь к своим дамам, ан ты тут как тут.
Женя засмеялся, но сейчас же спохватился, нахмурился и строго сказал:
– У тебя, Шаня, прескверные манеры.
Шаня притихла, присела на скамью, сделала испуганные глаза и сказала слегка дрогнувшим голосом:
– У меня, Женя, прескверные дела, вот что лучше скажи.
– Да? – участливо спросил Женя и сел рядом с нею. – Провалилась-таки?
– Провалилась, – плачевно сказала Шаня и грустно опустила голову, хмуря брови.
– Как же ты так?
– Вот поди ж ты. Боюсь, что-то дома будет.
– Старик рассердится?
– Задаст он мне трепака, – печально сказала Шаня и вдруг засмеялась неудержимо и звонко.
– Ну да, трепака! – утешил Женя. – С чего так строго? Ах ты, легкомысленная головушка! Ты ленивая, если даже переэкзаменовки не могла выдержать.
– Вот еще новости – летом учиться! На то зима. И зимой-то зубрежка надоест.
– Ведь если так будет продолжаться, – усовещивал Женя тоном старшего, – то тебе и диплома не дадут.
– Не дадут, и не надо, – вот еще.
– Да, – согласился Женя, вздыхая, – вам, девочкам, диплом не важен. А вот нам приходится биться, – без диплома не пойдешь.
– Да я почти все сказала, – вдруг стала оправдываться Шаня – а он так и норовит сбить. Что ж, дивья ему, он больше меня знает. Злючка, противный козел.
Шаня раскраснелась, нахмурилась; ее бойкие глаза зажглись гневом.
– Да, – задумчиво говорил Женя, – эти господа слишком много берут на себя. В прошлом году наш латинист тоже повадился лепить мне двойки. А разве я виноват, что он не умеет преподавать? И дома у меня все удивляются, как такого болвана держат в гимназии.
– И у нас тоже все такие мумии, – недовольным тоном сказала Шаня, – совсем мало симпатичных личностей. Однако, пойдем, что тут сидеть.
