Федор Сологуб - Книга разлук. Книга очарований
Федор Сологуб - Книга разлук. Книга очарований краткое содержание
Федор Кузьмич Сологуб
Книга разлук. Книга очарований
Книга разлук
Они были дети
Глава 1
Два гимназиста шли домой по аллее Летнего сада, который был гордостью дремотного уездного города Сарыни, и равнодушно посматривали на величавые дубы. Мальчикам не жаль было желтых листиков, которые начали падать на сыроватый после утреннего дождя песок. Они были заняты разговором, особенно один из них, лет семнадцати, в потертом мундире, порыжелой фуражке, тусклых и морщинистых сапогах. Руки его велики и грубоваты, угреватое лицо добродушно, а серые маленькие глаза смотрят иногда восторженно и умно. Имя его — Владимир Гарволин. Другой, Евгений Хмаров, — щеголь. Мундирчик на нем новенький, сшит превосходно. Лицо и руки Хмарова белые, с нежной кожей. Он высок для своих шестнадцати лет, — выше Гарволина на полголовы, — строен и красив. Его лицо портит высокомерная усмешка, которая не идет к мягким очертаниям рта и подбородка.
Гарволин горячился. Его пылкий голос мало соответствовал непредставительной фигуре, походке перевальцем и банальному содержанию его слов.
— Связи, карьера — вот ты о чем мечтаешь. А все это — ужасная чепуха! — говорил он. — Миллионы людей обходятся без связей и не помышляют ни о какой карьере. А мы, черствые эгоисты, воспитанные на народные трудовые деньги, вместо того, чтоб помнить свой долг перед народом, думаем о том, как бы получше устроиться. Вздор! Люди живы одною любовью.
Хмаров шел немного впереди и насмешливо улыбался.
— Идеалист! — сказал он наконец. — Что мне за дело до народа? Он сильнее меня, и тебя, — и всех нас, — пусть сам о себе позаботится. Да и любовь — штука хорошая, что и говорить, — только ею сыт не будешь.
— Нет, будешь! — энергично воскликнул Гарволин.
— Пустое! — с раздражением продолжал Хмаров. — Любить можно по-настоящему только тогда, когда обеспечен.
— Да пойми, что любовь прочнее всего обеспечивает жизнь.
— Как бы не так. Вот я, например, люблю сигары. А без денег какие сигары.
— Экий ты циник! — с кротким негодованием воскликнул Гарволин, и смуглые щеки его покрылись румянцем.
— Ничего не циник. И женщины денег стоят. К ним, брат, без подарков лучше и не суйся.
— Ты клевещешь на женщин.
— Ну нет, брат, уж это-то я по опыту говорю, — хвастливо возразил Хмаров и молодцевато огляделся вокруг бойкими, серыми глазами, в которых было что-то блудливое.
«А в самом деле, — подумал он, — надо подарить что-нибудь Шанечке. Дитя! ее и это еще позабавит».
— Вот только безденежье наше! — сказал он вслух, и по его лицу пробежала гримаска озабоченности.
— Вы богато живете, — заметил Гарволин. — Чай, здорово денег просаживаете.
— Что делать. Нельзя же нам жить как-нибудь. Ведь мы не какие-нибудь… мещане.
— Эх вы, барская спесь!
Хмаров надменно усмехнулся.
— Однако, прощай, — сказал он. — Мне тут подождать надо.
Гимназисты остановились на площадке сада. Гарволин вздохнул и угрюмо глянул в сторону.
— Шаньку Самсонову ждешь? — спросил он искусственным басом.
— А ты почем знаешь?
— Секрет-то не того… не велик.
— Да, брат, жду: просила здесь подождать, когда пойдет из гимназии.
— Что ж ты с ней, всерьез или так? — сумрачно спросил Гарволин.
— Шутить чужими чувствами — не в моих принципах, — внушительно ответил Хмаров.
— Ишь ты!
— Да вот видишь, почему я думаю о карьере: на моих руках не одна моя судьба. Не для себя самого я хочу сделать карьеру, а для любимой девушки.
— Девчонка еще она, да и ты, брат, зелен.
— За свои чувства я ручаюсь, — пылко ответил Хмаров, краснея, — а она, — она, брат, лучше всех женщин, какие когда-нибудь жили.
Голос его зазвенел юношеским восторгом, и холодные глаза тускло блеснули.
— Ну, давай вам Бог! — безнадежно сказал Гарволин.
Хмаров внимательно посмотрел на него и спросил насмешливо:
— Ты, что ж, тоже влюбился?
Гарволин махнул рукой, пожал руку Хмарова и торопливо пошел прочь.
«Бедняга! — подумал Хмаров — что делать, женщины ценят внешность, уважают самоуверенность, смелость».
Он смахнул со скамейки пыль тонким платком и сел. Лениво снял он фуражку и провел рукой по светлым, коротко остриженным волосам. Гарволин отошел несколько шагов, понурив голову и широко махая красными руками, внезапно он остановился, круто повернулся к Хмарову и крикнул:
— Я пойду к Степанову, не зайти ли за тобой?
— Ах, да, — встрепенулся Хмаров, — он все еще валяется?
— Не встает.
Хмаров подвигался на скамейке, уселся поудобнее, протянул ноги и сказал:
— Экий бедняга. Я бы пошел, да ведь ты знаешь, мои дамы такие мнительные.
— Махни по секрету! — посоветовал Гарволин.
— Неудобно, — кто-нибудь увидит, — они и от одной мнительности, пожалуй, захворают. Уж я лучше после.
— Как знаешь, — сказал Гарволин и повернулся было уходить.
— Послушай! — окликнул его Хмаров.
— Ну? — диким голосом спросил Гарволин и наклонил к Хмарову правое ухо.
«Экий медведь», — подумал Хмаров и улыбнулся.
— Я хотел тебя спросить, не нуждается ли он в чем.
— Да уж в нас с тобой не нуждается, не беспокойся, — грубо отрезал Гарволин и пошагал дальше.
По тому, как он пошевеливал плечами и размахивал руками, видно было, что он сердится.
IIХмаров прислонился к спинке скамейки и закрыл глаза. Черноглазая девочка представилась ему. — Смуглое личико с бойкой улыбкой и веселыми глазами… Он плотнее сжал глаза, всматривался и улыбался. Милые очертания смеялись, жили, сочные губы шевелились неслышными словами. А тепловатый ветерок веял, увядающие листья изредка падали с грустным, еле слышным шорохом.
Вдруг услышал он скрип песчинок, шелест юбочек и говор девочек. Гимназистки, — судя по голосам, их было пять или шесть, — прощались. Знакомый голос звенел задорно. Вот они разошлись, знакомые шаги направились к Хмарову.
— Шаня! — воскликнул он и открыл глаза. Перед ним стояла красивая девочка лет четырнадцати, рослая и крепкая. Несколько дикая веселость брызгала из каждой черточки смуглого лица, по которому беспрестанно пробегали смешные и милые гримаски. Загорелые щеки говорили об избытке здоровья. Большие черные глаза дерзко глядели из-под длинных ресниц. Полусросшиеся густые брови казались на первый взгляд слишком тяжелыми для веселого лица, но они соответствовали его твердым очертаниям. Шаня смеялась и хлопала руками.
— Какой ты милый, Женечка! — говорила она звенящим голосом. — Вот-то не ожидала тебя встретить.
— Ведь я сказал, Шанечка, что подожду: ты должна была верить, — сказал Хмаров с ласковым упреком.
— Ну, а я так и думала, что ты улепетнешь к своим дамам, ан ты тут как тут.
Женя засмеялся, но сейчас же спохватился, нахмурился и строго сказал:
— У тебя, Шаня, прескверные манеры.
Шаня притихла, присела на скамью, сделала испуганные глаза и сказала слегка дрогнувшим голосом:
— У меня, Женя, прескверные дела, вот что лучше скажи.
— Да? — участливо спросил Женя и сел рядом с нею. — Провалилась-таки?
— Провалилась, — плачевно сказала Шаня и грустно опустила голову, хмуря брови.
— Как же ты так?
— Вот поди ж ты. Боюсь, что-то дома будет.
— Старик рассердится?
— Задаст он мне трепака, — печально сказала Шаня и вдруг засмеялась неудержимо и звонко.
— Ну да, трепака! — утешил Женя. — С чего так строго? Ах ты, легкомысленная головушка! Ты ленивая, если даже переэкзаменовки не могла выдержать.
— Вот еще новости — летом учиться! На то зима. И зимой-то зубрежка надоест.
— Ведь если так будет продолжаться, — усовещивал Женя тоном старшего, — то тебе и диплома не дадут.
— Не дадут, и не надо, — вот еще.
— Да, — согласился Женя, вздыхая, — вам, девочкам, диплом не важен. А вот нам приходится биться, — без диплома не пойдешь.
— Да я почти все сказала, — вдруг стала оправдываться Шаня — а он так и норовит сбить. Что ж, дивья ему, он больше меня знает. Злючка, противный козел.
Шаня раскраснелась, нахмурилась; ее бойкие глаза зажглись гневом.
— Да, — задумчиво говорил Женя, — эти господа слишком много берут на себя. В прошлом году наш латинист тоже повадился лепить мне двойки. А разве я виноват, что он не умеет преподавать? И дома у меня все удивляются, как такого болвана держат в гимназии.
— И у нас тоже все такие мумии, — недовольным тоном сказала Шаня, — совсем мало симпатичных личностей. Однако, пойдем, что тут сидеть.
Женя проворно вскочил, ловко взял ее книги и пошел по аллее рядом с Шаней. Шаня посматривала на него и любовалась его бодрой и красивой походкой.
