Иван Лазутин - Суд идет
— Вы… Шадрин?
— Да, я Шадрин. Тот самый Шадрин, которого вы год назад вырвали из когтей смерти.
— Да, да… Как же, помню, помню! Великолепно помню! Я, знаете, даже невесту вашу помню. Она еще ко мне на дачу приезжала. В эту ночь была метель такая, что ни зги не видать. Вот хорошо, что я вас встретил!.. — Но тут профессор как-то осекся. Пристально глядя в глаза Шадрину, он продолжал мять в своих больших ладонях боярскую шапку.
— А вы… вы, молодой человек, можете отдать мне на поруки мою внучку?
— К сожалению, это может разрешить только прокурор.
Профессор тяжело встал. Ему не хватало воздуха. Он дышал так, как дышат пожилые люди с больным сердцем, когда поднимаются в гору. Опираясь на трость, он молча поклонился Шадрину и направился к двери. На ходу сказал:
— Ну что ж, простите, товарищ Шадрин, за беспокойство.
Профессор закрыл за собой дверь.
Запрокинув голову и закрыв глаза, Шадрин сидел не шелохнувшись.
«Профессор Батурлинов не смог сказать секретарше, что с прокурором хочет говорить депутат Верховного Совета. Ему, видите ли, было неловко перед простыми людьми, которые тоже томились в коридоре и ждали приема…» Эти пронесшиеся в голове Шадрина мысли в какой-то миг осветили весь кристально-чистый облик этого седого, благородного просителя. Шадрину стало больно и стыдно, что он так сухо говорил с профессором. Почему он, Шадрин, не пошел сразу же к прокурору и не сказал, кто ждет приема? «Что происходит?! Ничего не пойму! Как все запуталось! Ольга, профессор Батурлинов, его внучка… Пойти! Догнать старика! Вернуть, зайти с ним к прокурору! Сказать этой холодной глыбе, кого он мариновал два часа в полутемном коридоре!..»
В кабинет Шадрина без стука вошла секретарша с размалеванными губами и в непомерно узкой юбке.
— Вас вызывает прокурор.
Шадрин встал.
— Обождите… Мне сейчас некогда… Я сейчас вернусь… — Шадрин говорил невпопад. Отстранив секретаршу, он почти выбежал в коридор.
Батурлинова в коридоре уже не было. Дмитрий выскочил на улицу, огляделся. Профессора нигде не было видно.
«Наверное, приезжал на машине», — подумал Шадрин и вернулся в свой кабинет. Он даже забыл, что его вызывали к прокурору. Вспомнил только тогда, когда секретарша открыла дверь и, насмешливо кривя рот, проговорила:
— Больно длинна ваша минута, Дмитрий Георгиевич.
С папкой под мышкой Шадрин вошел в кабинет к прокурору и не сел до тех пор, пока тот вторично не предложил ему сесть. Богданов поставил свою подпись на каком-то документе и отодвинул его в сторону.
— Я вызвал вас, товарищ Шадрин, чтобы предупредить: с делом этого злополучного универмага пора кончать! Недопрошенным остался один человек — кассирша Школьникова.
— Почему ее не допросил Бардюков?
Прокурор криво ухмыльнулся.
— Специально ждали вашего выздоровления. Школьникову вы будете допрашивать сегодня.
— Я не буду допрашивать Школьникову, — сказал Шадрин.
Прокурор поднял на Шадрина удивленный взгляд.
— Что это значит?!
— Я не могу допрашивать Школьникову.
— Почему?
— Не имею права.
Прокурор хотел вставить какой-то вопрос, но Шадрин перебил его.
— И вообще дело Анурова я больше вести не имею права.
— Это почему же?
— К делу причастен человек, в котором у меня есть личная заинтересованность.
— Родня?
— Нет.
— Кто этот человек?
— Кассирша Школьникова.
— Ах, вот оно что! — Богданов сложил губы в трубочку и присвистнул. — Тогда конечно. Тогда мне многое становится ясно. Кем она вам приходится? Жена?
— Нет.
— Родственница?
— Нет.
— Любовница?
— Нет.
— Так кто же?
— Друг. Невеста. На днях мы должны были зарегистрироваться.
Прокурор встал. Картинно подбоченясь, он улыбался.
— Желаю вам согласия и мира под оливами. А дело сейчас же передайте Артюхину. Только тут же напишите объяснительную записку, мотивируя, почему вы не можете дальше вести дело Анурова. И сейчас же пошлите ко мне Артюхина. Да, кстати, скажите Артюхину, чтобы он приготовил постановление об аресте Школьниковой. Я знакомился сам с делом и считаю, что это наиболее разумная мера пресечения. Мы бываем иногда слишком либеральны и гуманны и от этого затягиваем дело. А нас поджимают сроки.
Шадрин оставил на столе прокурора папку с делом Анурова и, как пьяный, вышел из кабинета. Но тут же вернулся.
— Больше двух часов ждал вашего приема профессор Батурлинов. Он по поводу внучки, Мерцаловой. Хотел просить вас, чтоб вы отдали ее на поруки хотя бы до суда.
— Профессор Батурлинов? — Прокурор вскинул голову и, что-то припоминая, сморщил лоб. — Где-то слышал эту фамилию… А, впрочем, это не имеет значения. Перед законом все равны: и дворник и профессор. Освобождать из-под стражи Мерцалову нельзя.
— Профессор Батурлинов — это не просто рядовой профессор, это мировая величина, гордость нашей отечественной медицинской науки, депутат Верховного Совета…
Богданов ничего не ответил, он только что-то записал в календаре.
Шадрин вышел. Из головы его не выходило: Ольга… Таганская тюрьма. Ее сегодня арестуют, ее повезут туда на «черном вороне»… Он видел ужас в ее глазах, видел перекошенное горем лицо матери… Теперь он до конца понимал, как тяжело профессору Батурлинову. Писал объяснительную записку, а сам думал: «Что делать? Как им помочь? Как доказать, что их оговорили?..»
Когда передал дело Анурова Артюхину, тот в первую минуту никак не мог понять, что случилось, и только глупо моргал своими добрыми глазами.
Вернувшись в свой кабинет, Дмитрий снова почувствовал неприятное кружение в голове и слабость во всем теле. Откуда все это? Неужели по пятам ходит болезнь? А потом эта тошнота и пот… Такой пот, будто он целый час просидел в парной и вышел прохладиться в предбанник. Мокрая рубашка прилипала к лопаткам, по спине, по желобку над позвоночником ощутимо стекала струйка. Она холодила и щекотала. Во рту сохло…
Богданов внимательно прочитал объяснительную записку Шадрина и поднял на него свои стальные, с холодной голубинкой глаза.
— Что с вами? Вы мокрый, как мышь.
— Я болен.
— Ступайте к врачу. В таком состоянии работать нельзя.
Проходя по заиндевевшему скверику, Дмитрий остановился. На лавочке, ссутулившись, сидел профессор Батурлинов. Он глубоко, почти до самых глаз, надвинул на голову боярку и, не обращая ни на кого внимания, вслух разговаривал сам с собой. И что-то чертил тростью на земле.
Дмитрий прошел мимо. Ему было страшно встречаться взглядом с профессором. Ежась от озноба, который пронизывал все тело, он направился к трамваю. Думал об одном: «Только бы не упасть посреди дороги… Только бы добраться до койки…»
XXV
Сырой мартовский ветер хлестал о забор старой отклеившейся афишей. На голых тополях с криком гнездились грачи. В тихом глухом дворике, где не было ветра, расхаживали сизые голуби. Все радовалось грядущей весне: облитые солнцем каменные дома, вездесущие воробьи, купающиеся в лужах, розовощекие ребятишки, возвращающиеся шумной ватагой из школы, счастливо улыбающаяся молоденькая почтальонша, которая попалась навстречу Струмилину. Можно было подумать, что в сумке ее, в письмах, спрессовано столько человеческой радости, улыбок и светлых надежд, что она, как на крыльях, торопилась доставить людям эти улыбки, эти радости и надежды…
Только на душе у Струмилина было по-осеннему пасмурно, неуютно. Он припоминал только что состоявшийся разговор с заведующим ординатурой доцентом Самариным. Струмилин вошел к нему в кабинет, когда тот собирался уходить.
— Вы ко мне?
— Да, к вам, — ответил Струмилин и положил перед Самариным рекомендацию профессора Талызина.
Струмилин слышал от других, что Самарин формалист и плохой врач. Но он не думал, что разговор этот обернется так обидно для него и ворохнет в памяти дни концлагеря. Он и сейчас отчетливо видел перед собою гладко выбритые щеки Самарина, его заваленный бумагами стол и холодный кивок головой.
Профессор Талызин, руководивший в течение последних трех лет работой Струмилина, рекомендовал дирекции института обратить внимание на успехи хирурга и зачислить его в ординатуру.
— Прекрасно, прекрасно, — нараспев говорил Самарин, пробегая глазами рекомендацию. — Анкету заполнили?
Струмилин положил на стол документы.
Самарин долго и внимательно читал анкету и биографию Струмилина, потом поднял на него усталый взгляд и, точно пытаясь взвесить, как подействует на собеседника его откровение, спросил:
— Будем говорить начистоту?
— Разумеется, — ответил Струмилин, озадаченный таким вопросом.
— Так вот, товарищ Струмилин, заберите свои документы, а рекомендацию уважаемого профессора Талызина оставьте себе на память. Пока забудьте, что на свете существует ординатура. Я говорю — пока!
