Иван Лазутин - Суд идет
— Ох, господи! Какая нелегкая тебя принесла? Ты посмотри на себя, ведь еле душа в теле, а ты встал!
— Ничего, тетя Фрося, ничего, все пройдет. До свадьбы все заживет, — пробуя улыбнуться, ответил Дмитрий. Но улыбка получилась жалкой.
Первое, за что взялся Шадрин, войдя в свой кабинет, было дело Анурова. Оно лежало в сейфе. Листая страницы, он подумал: «Допрашивал сам Бардюков, его почерк».
Дмитрий внимательно прочитал протокол допроса и очных ставок, которые прошли без него. Однако зачем понадобилось повторять эти допросы — он не понимал. «Наверное, прокурор мне не доверяет, приказал вновь повторить допросы», — подумал Шадрин, сравнивая ответы, записанные Бардюковым, с теми, которые занес в протокол он, Шадрин.
Дмитрий поражался полнейшему, вплоть до мельчайших деталей, совпадению в показаниях. «Да, все это нужно было Богданову».
С затаенным страхом Шадрин перевернул лист, ожидая, что на следующем будет протокол допроса Ольги. Но — он ошибся. Вместо протокола допроса к делу была подшита небольшая бумажка — подписка о невыезде. Дмитрий отшатнулся на стуле. Он буквально ничего не понимал. Три дня назад он своими руками подписал постановление об аресте Ольги и Мерцаловой, а тут вдруг подписка о невыезде, написанная рукой Ольги.
Шадрин принялся листать дело назад и нашел в нем постановление прокурора об аресте Мерцаловой. Значит, Лиля была уже в тюрьме. «Почему? Почему Мерцалова арестована, а Ольга нет? Тут что-то непонятное. Неужели Богданов замышляет какой-то новый, хитрый ход? Но ведь тогда должно быть все наоборот: Ольгу нужно арестовать, а Мерцалову оставить на свободе, взяв с нее подписку о невыезде. Ничего не понимаю!..»
Во всем деле не было ни одного документа, говорящего о том, что Ольгу допрашивали. А вот, наконец, и показания Мерцаловой. Дмитрий стал читать их. «Бедняжка, какие вопросы ей пришлось выслушать! — подумал он. — Молодец! Она вела себя с достоинством и как поистине честный человек».
«Нет», «Нет», «Нет», — читал Дмитрий после каждого вопроса следователя. А как она благородно объяснила, на что Ольге понадобилась тысяча двести рублей денег: «По личному делу, на несколько часов». На вопрос следователя: «По какому такому личному делу?» — Лиля ответила резко: «Есть такие личные дела, которые не подлежат оглашению даже в уголовных протоколах». На этом, как видно, следователь осекся и не стал лезть дальше в интимную сторону жизни Ольги, так как понял, что такая, как Лиля Мерцалова, не разрыдается и не разболтает от страха святые тайны. Мерцалова отрицала все: и то, что она и Ольга брали деньги у Шарапова, и то, что Фридман дарил им ценные подарки, и что она и Ольга знали о преступных махинациях Анурова и его компании…
Не успел Дмитрий до конца прочитать показания Мерцаловой, как в кабинет к Шадрину вошел Бардюков.
— Что с тобой? Говорят, ты заболел?
— Обождите, Алексей Сергеевич, одну минутку.
Шадрин жестом дал понять Бардюкову, что ему осталось дочитать всего несколько строчек. Когда он дошел до последнего «Нет», только тогда встал и протянул руку старшему следователю.
— Немного прихворнул. Продуло где-то.
— А тетя Фрося тут подняла такую панику, будто ты помирать собрался.
— Она мою хозяйку чуть не отколотила.
— За что?
— За то, что та плохо топит печку и морозит меня, как Суворов своих солдат — ниже нуля.
— Э, брат, ты еще плохо знаешь нашу тетю Фросю. В прошлом году ее выбрали в местком. Вот бы ты посмотрел, какого жару она давала на собраниях нашему начальству! А ты говоришь — чуть не отколотила хозяйку…
— А что же сейчас ее снова не выбрали? Плохо работала?
— Работала прекрасно!
— В чем же дело?
— Начальство не рекомендует. Неспокойная, говорят.
Взгляды Шадрина и Бардюкова скрестились на папке с делом Анурова. И как-то сразу были забыты и хозяйка Шадрина, и тетя Фрося.
— Я без тебя допросил тут твоих мальчиков, — сказал Бардюков.
— Ну и как?
— Расписано все, как по нотам.
— То есть?
— Подозрительные совпадения в показаниях. Это настораживает. Причем, тот факт, что показания о соучастии Мерцаловой и Школьниковой были даны в самый последний допрос, когда по сути дела было уже все решено, меня наводит на подозрение.
— В чем?
— Девушек оговорили.
— С какой целью?
— Вот это-то мне и не ясно. Не вижу никакой выгоды, кроме вреда.
— Кто отменил арест Школьниковой? — спросил Шадрин.
— Прокурор. Это мне тоже не совсем понятно. Судя по показаниям Фридмана и Анурова, Школьникова повинна в большей степени, чем Мерцалова, а мера пресечения у нее мягче.
— Почему до сих пор еще не допросили Школьникову? — затаенно спросил Шадрин, чувствуя, как сохнут его губы. Хотелось пить.
— Это третья загадка. Прокурор отменил арест и приказал Школьникову пока не трогать. Я хотел ее допросить, но он послал меня в тюрьму сдублировать очную ставку и допросить Мерцалову. Так что за Школьникову придется взяться тебе самому. И пора уже кончать с этой ануровщиной. Что-то мы долго с ними возимся. Надоели, как горькая редька! — Бардюков встал и положил ладонь на папку с делом Анурова. — Итак, дело снова у тебя. Ты его начал, ты его и доводи до конца. У меня своих хлопот полон рот. Будет что-нибудь неясно — заходи или постучи кулаком в стенку.
Бардюков придавил папироску в маленькой свинцовой пепельнице, изображающей капустный лист, и вышел. Шадрин остался один. Впереди предстоял допрос Ольги. Легко сказать — допрос. Нет, он не будет ее допрашивать. Он не сможет этого сделать, он не имеет права…
В дверь постучали. Стук был робкий, неуверенный.
— Войдите, — тихо проговорил Шадрин, чувствуя легкое кружение в голове.
В кабинет вошел профессор Батурлинов. Дмитрий узнал его сразу. Все в той же боярской шапке, в той же черной шубе с шалевым воротником и в высоких меховых ботиках. В правой руке старик держал массивную трость. Раньше он ее не носил. Глаза профессора слезились.
Много неожиданностей пришлось пережить Шадрину в жизни. Неожиданностей страшных, опасных, маленьких и больших… Будучи разведчиком, он ходил во вражеские окопы за «языками», познал «сладость» рукопашной схватки во вражеском блиндаже, лежал под огнем своих снарядов. Да мало ли пережито за годы, когда не только его жизнь, но судьба целой Родины была в опасности! Но ни разу не испытывал Шадрин такой растерянности и беспомощности, как сейчас, при виде профессора Батурлинова. Он инстинктивно попятился и плотно прижался спиной к стене. У него даже не хватило духу сразу пригласить старика сесть. Сделал он это минуту спустя, когда профессор, переминаясь с ноги на ногу, попросил разрешения сесть.
— Да, да, садитесь…
Профессор сел, подбирая полы меховой шубы.
— Я к вам, товарищ следователь. Вы арестовали мою внучку… Мерцалову Лилиану Петровну. Я пришел просить вас хорошенько разобраться в обстоятельствах дела.
Старик говорил глуховатым голосом. Из того, что сказал он, Шадрин заключил только одно: внучка его — это единственное и самое дорогое для него существо, ради которого он живет, работает и находит радость в жизни. Отними у него это существо — и он рассыплется, как старый дуб, в который во время ночной грозы ударила молния.
Шадрин слушал профессора, а сам думал: «Неужели он не узнал меня? Да, кажется, не узнал. Хорошо, что он почти не смотрит на меня. Он стыдится поднять свои заплаканные глаза. И это Батурлинов, знаменитый Батурлинов. Депутат Верховного Совета. Тот, кто является главой целой армии советских хирургов. Мировая величина!.. Сидит перед следователем и готов упасть на колени, чтобы выпустили из тюрьмы его внучку».
Шадрин выслушал профессора и, когда тот достал из кармана большой платок и поднес его к лицу, встал.
— Профессор, сейчас… в настоящее время помочь вам я ничем не могу. Будем разбираться. Если ваша внучка невиновна, ее выпустят. Перед ней извинятся. Но пока… пока этого сделать я не в силах.
Голос профессора дрогнул.
— Выслушайте меня, молодой человек… Почему ее посадили в тюрьму? Куда она денется? Разве нельзя до суда оставить ее на свободе?
— Вы обращались к прокурору?
— Прокурор меня не принял. Я два часа просидел у его дверей. Говорят, у него сегодня неприемный день.
— Вы бы представились, что вы профессор, депутат…
— Нет. Зачем же это? Как-то, знаете, неудобно… Я там не один хотел попасть к нему. Люди тоже ждали приема.
— Профессор. — Голос Шадрина дрогнул. Он встал. — Однажды вы спасли мне жизнь. Уже это одно обязывает меня сделать все, что в моих силах. И я думаю, я убежден… — Он хотел сказать: «Я уверен, что ваша внучка невиновна», но не сказал. — Я убежден, что все будет хорошо.
Старик пристально посмотрел на Шадрина. Теперь он, кажется, узнал его. Лицо профессора на миг просветлело, он потянулся к столу следователя.
